Догоняя Птицу
Шрифт:
– Вас как зовут, девушка?
– спросил он, приосанившись и поглядывая одновременно на Муху и на бегущую навстречу полоску дороги, подсвеченную фарами.
– Муха, - ответила Муха.
– Муха!
– заржал водила.
– Это Мухина что ли?
– Ага, Мухина!
– Так ведь Мухина - это фамилия. А по имени-то как?
– Так по имени и есть: Муха Мухина.
– Ладно, - кивнул парень, отсмеявшись.
– Пусть будет Муха Мухина. А я Толян. Толян Гофман.
– Что, правда Гофман?
– не поверила Муха.
– Правда, - серьезно ответил водила.
– У меня батя из немцев.
– Понятно, - улыбнулась Муха.
Придерживая руль левой, он протянул ей правую руку - горячую и шершавую, как пемза, и она пожала ее в знак приятности знакомства.
Ей нравилось, что не надо прятаться и таиться: с одной стороны, рядом спал номинальный, но все равно полезный для личной безопасности чувак, с другой - она бы и без него не боялась белобрысого драйвера, и - кто знает - может, при определенном раскладе обстоятельств дело
В Москву прибыли утром. По пути Гофман довольно интенсивно жал на газ, чтобы обойти пробку на въезде в город. Пассажиров он высадил на Ленинском проспекте и скрылся по своим драйверским делам, чмокнув на прощанье Муху в щеку. И они с прыщавым чуваком остались - немного смущенные и ошарашенные, как всегда в чужом городе после трассы. В метро купили жетоны и вместе сели в пустой на конечной станции поезд. Но спутник поехал дальше - в Кузьминки, на чью-то вписку, чтобы пару дней перекантоваться, а она отправилась в центр - погулять. В последний момент чувак сделал вялую попытку склеить Муху на ночь, но она вежливо отказалась.
Ей нравилось приезжать в Москву. Точнее, проезжать через нее, направляясь в свой скучный далекий город, который она не любила. Но она ни разу не жила в Москве подолгу, максимум - два-три дня. Любила уезжать из Москвы - это было всегда немного так, словно она выбежала из моря за секунду до того, как на берег рухнет исполинская волна. Это всегда было немного бегством, как будто город насильно пытался ее удержать, а она сопротивлялась, а почему - она и сама толком не понимала.
Обычно по приезде в чужой город она первым делом направлялась туда, где имелись еда и сортир. Чаще всего это были столовки, которые выбирались, конечно же, попроще и подешевле, в идеале - автовокзал. Зайти не спеша, почистить зубы, причесаться, умыться. При необходимости - переодеться в цивильное, а потом смешаться с толпой. Муха любила сутолоку автовокзалов. Ряды менял, наперсточников, торговцев купонами, просто торговцев, предлагающих сигареты, пластиковые пакеты, губную помаду, средства гигиены и народной медицины, заветренный сыр, банки с белорусской сметаной, подозрительные пакетики с чем-то окровавленным, хрустальные изделия из Гусь-Хрустального, сырокопченую колбасу. Все это продавалось в количествах, которые и в дурном сне не приснились бы обычному рынку старого образца, и уж тем более автовокзалу. Автовокзал могли переплюнуть только бывшие стадионы, превращенные в безбрежные торжища. Жареные пирожки, про которые все говорили, что они канцерогенные. Курятина, про которую говорили, что она радиоактивная. Сало (говорили, что содержит ботулизм). Сушеные и соленые грибы (ходили слухи, что они пропитаны вредными выхлопами автомобилей, потому что их собирают рядом с трассой, или, бери больше - в Чернобыле). Все это говорилось, обсуждалось, но тем не менее покупалось, приносилось домой и с удовольствием съедалось, потому что было дешево, а есть было нечего.
На автовокзале всегда было бестолково. Там можно было затеряться. Муха с наслаждением выковыривали сладкий жирок из одесской колбасы с игривыми бантиками с обеих сторон - как конфетка!
Она знала четыре способа просочиться в автобус, не заплатив.
Она любила автовокзалы.
Но сейчас она неспешно шагала по улице Горького, не так давно переименованной в Тверскую. К этим переменам не привыкли и до сих пор называли по-старому: Горького - значит, Горького. Или: улица Герцена, а не Большая Никитская. Или Площадь Дзержинского, а не Лубянская. К одному привыкали быстрее, к другому медленнее. Улица Горького дольше всех, вероятно, продержалась.
После путешествия из Симеиза в Москву городские расстояния казались Мухе игрушечными. А потом она вдруг представила белую чашечку с мечтательной завитушкой пара. Чашечку на подмокшей салфетке, вложенной в блюдечко. И поняла, что невозможно, до смерти соскучилась по утреннему кофе.
Кафе, куда она зашла в поисках кофе, было из новых, точнее - обновленных. Даже скатерти на столики постелили. Близость кофе угадывалась с порога. Муха подумала, что у подавальщиц после работы пахнут волосы. Их любовники могли не тратиться на кофе в крошечных чашках - понюхал волосы своей девушки и хватит с тебя. Большинство столиков были свободны. Муха выбрала такой, чтобы рядом окно, и не около туалета, и подальше от входной двери, заказала кофе и принялась глазеть по сторонам, рассматривая посетителей.
Пока она отсутствовала, сменилась эпоха. Она менялась уже не первый раз за Мухину жизнь, и разница всякий раз ее потрясала. Но на этот раз перемена произошла почти мгновенно: она могла не поразить только того, кто следил за ней все время, не отрываясь. А Муха, прибывшая в Москву час назад, не очень понимала, что за люди сидят вокруг нее и что за новое время пришло на смену старому, и на всякий случай не доверяла ни этим людям, ни времени.
Ни через что не проявляется наступившая новая эра так ярко, так исчерпывающе, как через людей. Мухе всегда нравилось их рассматривать. Особенно в больших городах. Насупленные и обиженные физиономии инженеров. Решительные - кооператоров. Модные мордочки хорошеньких студенток. Толстые ряхи громил и охранников. Светлые, надменные лица интеллигентов. Но эти вот новые люди - где были они раньше, кем работали - шпионами, бандитами? Заседали на собраниях партийных и комсомольских ячеек? Может, они скрывались в глубоких шахтах - почему их никто не видел?! Где-то ведь они дожидались своего часа терпеливо и смирно, а как только час пробил - вышли из темной и сырой ниши, облеклись в малиновые пиджаки. Вывели с собой из Аида крепких сухотелых девок, обутых по-солдатски в ботфорты - не то проституток, не то боевых подруг. А потом расправили плечи и почувствовали себя хозяевами. Этот город с его закусочными, рюмочными и даже ресторанами был для них всего лишь предбанником с тухлой тряпкой и веником в углу. В глубине угадывались серьезные вотчины и неслабые хоромы, какие - Муха даже представить себе не могла.
Сидя за столиком, она рассматривает лица. Вот Лицо-Часы с напряженными острыми стрелками. Тяжелый затылок в складку, солидную и полновесную. Муху сканируют небольшие, маниакально-спокойные глазки: кто это там, в микроскопе? Капюшон, рюкзак, кеды, сережки с колечками. Непонятно, не по делу. По правде сказать, внимание Часов занято не Мухой, а входной дверью: глаза бегают туда-сюда, туда-сюда, как у ходиков. Тяжело и опасливо сканируют пространство. А вот Лицо-Розетка размешивает соломинкой напиток в стакане - в темных зрачках вспыхивали электрические молнии. Ух ты, да ведь это женщина! Самая настоящая деловая женщина, бизнесвумен в пиджаке и брюках, тоже что-то рассматривает, подсчитывает, помечает и зачеркивает шариковой ручкой. Со своими папками, спадающими очками, тяжелым чиновничье-коммерсовским достоинством лица, одежды и фигуры и одновременно с чем-то хитрым, пронырливым в повадке и поведении - женщина стоит у истоков явления, которое чуть позже назовут "сетевым маркетингом". В центре же кафе восседает самое обширное лицо, шириной напоминающее колодезный люк - тяжелое, с чугунным чувством собственного достоинства. Такие люки попадаются на тротуарах, Муха не сразу соображает, что Чугунный Люк - это средних лет господин в съехавшем на сторону галстуке.
За Мухиной спиной невидимые двое переговариваются свистящим шепотом.
– Ты смотри, козел: чтобы браслеты встали в деньги. Ты меня пол, урод?
– отчетливо слышит Муха.
– Три скинул. Две тебе. Две тебе, говорю!
Козел наверняка все понял, а вот Муха не понимает ничего. Она ничего не знает про этих людей: с какого кровавого и обеспокоенного Марса свалились они в кроткий серенький мир? Чего бы ей действительно хотелось - так это порыться в их сумках. Не для того, чтобы что-нибудь украсть или разжиться деньжатами - Муха была вороватой, но не воровкой (до поры до времени). Просто в некоторых случаях содержимое сумки рассказывает о человеке больше, чем его лицо. Можно собрать вместе все эти визитки, пуговицы, чеки, бумажки с адресами, записки, кастеты, сигареты, пакетики с кокаином, презервативы, поздравительные открытки - внимательно изучить и сложить из них человечка - это и будет портрет хозяина, а не очки и не пиджак.
Вдруг на одном из столиков она заметила нечто весьма примечательное: симпатичный тортик, от которого отколупнули максимум один или два куска. Ковырнули и ушли, оставив практически нетронутым. Тортик может стать Мухиным. Других желающих не наблюдается, а хозяин вряд ли вернется.
(Доедать чужие порции - это, знаете ли, особая комиссия. Муха была ко всему такому неравнодушна. И не только потому, что предоставлялась возможность закусить на халяву - она научилась подолгу обходиться без пищи или перебиваться самым простым. Но тут была игра, и игра по правилам. Так, имелось в виду не всякое блюдо: продукт был пригоден для доедания только при соблюдении ряда условий. Исключалась размазанность по тарелке, общая некрасивость и неэстетичность, предварительная измельченность цельного куска на мелкие фрагменты. В пищу не должны были попасть опрокинутый кофе, чай или другие напитки. Наличие в тарелке салфетки автоматически переводило ее содержимое в категорию мусора. Это же правило касалось любого другого инородного тела - фантика от конфеты, выплюнутой жвачки, зубочистки. Впрочем, насчет зубочистки можно было поторговаться: если ништяк действительно ценный, например, если это почти не тронутый шоколадный торт, его можно вытащить и отложить в сторону или уронить потихоньку на пол. Ложки и вилки, использованные третьими лицами, из гигиенических соображений также были не пригодны, однако могли наличествовать в тарелке, не переводя ее содержимое в категорию мусора. А вообще, если в вашей жизни существует возможность доедания ништяка, считала Муха, лучше захватывать с собой в дорогу специальную ложку или вовремя добыть в кафе чистый прибор).