Догоняя Птицу
Шрифт:
Мимо окон плацкарты в обратном порядке проносились дома, деревья и города. Реки с плотинами. Полустанки с магазинами. Оказывается, Лота все помнит. Ничего не смыл мировой океан. Вот Джанкой, в котором по дороге в Крым на ее поезд обрушился ливень, а теперь сияет солнце. Вот Мелитополь. Ночью они проедут ночной город Харьков, и она вспомнит заблудившихся туристов.
Ей казалось, что кусочки плоти отрываются от нее и уносятся обратно. Не хотят возвращаться в Москву и улетают в Симеиз. Кусочки плоти, молекулы волос и ногтей потихоньку отрываются от ее тела и возвращается на свою новую родину. А раз так, до Москвы доедет голый скелет.
– Чаю хотите?
– спросила проводница - та самая, которая посадила Лоту в поезд.
Лота сама не заметила, как слезла с третьей полки и теперь тихо сидела
– Хочу, но денег нет, - честно призналась она.
– А я вам так принесу, - неожиданно предложила проводница и вскоре действительно принесла чай в красивом тяжелом подстаканнике. Поставила его перед Лотой на откидной столик.
– Пейте на здоровье.
Лота была очень ей благодарна. Отхлебнула чуть теплого безвкусного сладкого чая, осторожно поставила подстаканник, прислонилась к стенке и моментально отключилась.
* * *
Той же ночью она увидела Темного человека. Человек - если только можно было так назвать существо неопределенных очертаний - явился ей в необычайно ярком, похожем на реальность, сновидении. Все собрались в кухне: судя по освещению, наступало время ужина. Дождь прошел и перестал, небо прояснилось и мерцало всеми оттенками лесного пожара. Однако было по-прежнему холодно, даже холоднее, чем днем - и все это Лота наблюдала в окошко их дома, в которое то и дело поглядывала, сидя за столом и рассеянно прихлебывая мутноватый чай, впитавший в себя запахи лесных трав и костра. Каждый был поглощен каким-нибудь повседневным бытовым делом, связанным с приготовлением ужина. Птица заваривал чай. Леха (он, как видно, и не думал никуда убегать с лесниковыми деньгами) и Коматоз (оказывается, он был намного старше, чем всегда казался Лоте) нарезали лук и морковку в кастрюлю с закипающим оленьим супом. Володя (почему-то необычайно счастливый) и Индеец (который тоже не собирался никуда убегать) резали хлеб. Но каждый - Лота это заметила - был при этом напряжен и тревожен, словно чего-то ожидая. А потом она увидела всех сразу с стороны - Темного человека, себя, дом с освещенными окнами, и в окнах - готовящих ужин ребят. Дом был огромен, в нем угадывалось намного больше измерений, чем присутствовало на самом деле, но и Человек, явившийся из леса, тоже было огромен, наг и космат. А по правде сказать, он и человеком-то не был: это было темное дремучее существо, дикое, но не злое. Прильнув к окошку, существо разглядывало приготовления к ужину. Глядя на Темного человека одновременно изнутри дома и откуда-то снаружи, Лота чувствовала его тоску, его недоумение, но не имела сил ни пригласить его внутрь, к ним на ужин, ни выйти к нему в лес с чашкой травяного чая и куском хлеба.
А потом Темный человек растворился, и настало Утро.
Глава Тридцать первая
В городе и над городом
Москва еще на вокзале показалась Лоте какой-то до ужаса замызганной и провинциальной. Над платформой колыхался летний зной. Лота пересекла вокзальную площадь и спустилась в метро. Вместо пятидесяти копеек проезд стоил уже целый рубль - это было неожиданно. Но у нее как раз и был оставленный ей на черный день неизвестным грабителем ровно один рубль. Деньги, которые дал Птица, она истратила на поезд.
Она забыла, как проходить через турникет, и ее стукнули по ногам железные скобы.
Эскалатор выплюнул навстречу толпу утомленных бесцветных граждан, а затем поволок Лоту вниз на их место - утомленную и бесцветную.
Пассажиры косились на нее неприязненно и даже враждебно. Лота не понимала в чем дело: летом в Москве столько приезжих, туристов и гастролеров, а в поезде рано утром она хорошенько помылась железнодорожной водой и гунявым обмылком, забытым кем-то на полочке в вагонном сортире, а волосы расчесала пальцами и скрепила на затылке черной аптечной резинкой, которая очень кстати отыскалась в кармане. Так что внешне все было в порядке. Но какой-то гражданин прямо-таки шарахнулся от Лоты, а тетенька боязливо переставила сумки, слишком поспешно, и если бы Лота действительно была злодеем, она бы непременно заподозрила, что сумки набиты долларами, а луковые перья торчат для отвода глаз. А потом она подумала: загар. Он не был похож на загар девушки, отдохнувшей на курорте: это была кирпичная, подсушенная ветром смуглота каторжника или пирата. Но не только в одном загаре было дело. Лота по-настоящему одичала. Это значит, что у нее не просто свалялись и пропахли дымом волосы, прижатые к черепу черной резинкой. Она одичала изнутри - мозгом, сердцем. И люди ее сторонились, побуждаемые древним инстинктом - так домашние псы тявкают и беспокойно мечутся в сенях, почуяв приближение волка. Она чувствовала себя диким зверем в кучерявых стадах городских обитателей, к которым ее больше ничего не привязывало кроме генетического кода, слишком расплывчатого, чтобы делать на него видовую ставку.
– Господа-товарищи, - раздалось из торца вагона.
– Если кто может и готов помочь, помогите!
Лота повернула голову: мужик в тельняшке и камуфляжных штанах. Она и не заметила, как он пробрался в вагон. На голове - синий, как у Лехи, военный берет, и такие же, как у Лехи, встопорщенные русые волосы, но рук не было ни единой: ни правой, ни левой.
– Афганец, - уважительно сказал парень, сидевший слева от Лоты.
– Десантура, - сквозь зубы проговорил сосед через одного.
На поясе у мужика болталась тряпичная сумка для подаяний. Судя по ее неизгладимой помятости, подавали ему не слишком часто.
Постояв в торце, мужик медленно, удерживая равновесие, двинулся по вагону. Пассажиры прятали глаза, отворачивались, утыкались в газеты и книжки. Кое-кто притворялся спящим. А может, они действительно дремали, как когда-то Лота после ночной смены.
Мужик дошел до середины вагона, а ему не подали ни копейки.
– Чо сидим-то, - провозгласила решительного вида девица с лицом, наштукатуренным по актуальной моде: малиновые веки, малиновые, косыми полосками румяна на щеках и малиновые же губы - девочки победнее наводили всю эту красоту с помощью одной лишь губной помады. Ее пергидролевые волосы топорщились густо и грозно. Она достала мятый рубль, подошла к мужику и положила в сумку, висящую на поясе.
Зашевелились и остальные: рылись в карманах и кошельках, что-то перетряхивали, вытаскивая монеты и бумажные деньги. Одни делали это неохотно, другие энергично, почти с готовностью.
Лоте тоже было жаль безрукого солдата, но она не подала ничего: у нее денег не было.
* * *
Город был другим. Он изменился не только внешне - перемена будто бы шла изнутри. Другим был его кровяной состав, его асфальтовые и жестяные формулы, которые Лота выучила с детства. Улица, двор - все выглядело каким-то усохшим и ненастоящим. Так взрослый человек встречает на улице сморщенного старичка и из вежливости с ним здоровается, с трудом узнавая бывшего завуча, при виде которого в былые времена вся школа дружно мочилась от страха.
Лота очнулась у подъезда собственного дома.
Одно из окон на первом этаже было выбито и вместо него вставлена фанера. Это был странный сигнал, но он не вызвал в ней никакого отклика. Под ногами хрустели осколки, пахло разогретыми на солнце кирпичами, асфальтом и бетоном города. Запах, который ее всегда волновал, который она любила с детства, тоже оставил ее равнодушной.
Навстречу ковыляла старуха Раиса Ивановна из квартиры на первом. Завидев Лоту, она поставила сумку на тротуар и воззрилась, выжидательно выпрямившись и сощурив глаза.
– Здрасьте, - сказала Лота вежливо, поравнявшись.
– Здрасьте, - Лота поняла, что старуха ее не узнает.
– Это ты что ль?
– Я.
– Выросла что ль? Ты куда пропала-то? Бабка с ума сходит. Где шлялася?
– Раиса Ивановна все еще смотрела подозрительно, как будто хотела удостовериться, Лота это или нет.
– А мать где?
– На даче они все, - сказала Лота, собираясь пройти мимо.
– Вы смотрите, за квартиру-то держитесь, - внезапно добавила старуха, понизив голос.