Догоняя Птицу
Шрифт:
– Идиоты еще и не такие бывают, - вздохнула Муха.
– Ты про Эльфа? Да ладно тебе, сколько можно ворчать. Человек все объяснил: его и не было там, на этой твоей горе, он от них сбежал в первый же день. Сбежал - и сразу убежал. Испугался. Через пару дней пришел в лагерь, от которого остались одни головешки, и где давно уже не было ни тебя, ни Рябины. Обыскал поселок. А всюду между прочим гопники, опасно-преопасно. Он и скипнул в Москву. А теперь, видишь, в нашей дыре захолустной объявился. Нашел тебя все-таки!
Последнюю фразу Ракета произнесла небрежно. Она завидовала: ее еще никто никогда не искал, странствуя по городам.
– Я гопников
– Как вижу кепку или уши оттопыренные - так прятаться.
– Вот видишь. А Эльф-то у нас типичный лошок.
– Он ведь тогда, бедный-несчастный, утратил скрипку, - вспомнила Муха.
– Ее расколотили одним ударом.
– Хорошо еще, самого не убили. Вообрази, если бы он тогда был в лагере.
– Хорошо-то хорошо, но ты не представляешь, что для него значила эта скрипка.
– У него что, другой нету?
– Есть. Профессиональная, концертная. Но она в Челябинске. А как он будет репетировать без скрипки, а? Как зарабатывать будет?
– Видишь, как все ужасно. А ты на него баллоны катишь, - продолжала выгораживать Эльфа Ракета.
– Но как он мог уехать без меня? Я ждала его на берегу ровно 20 дней. Чего только не натерпелась, не насмотрелась... Без денег, без вещей. Черт... В холод и дождь... Никогда, ни за что больше в этот Крым не поеду!
– Ха, ты и в прошлом году то же самое говорила. После этого твоего дурмана. А тут - подумаешь. Ну не въехал человек. Ну не разобрался в ситуации! И вообще, все мужики - козлы, известно же, - поморщившись, добавила Ракета.
– Расслабься, мать, ну чо ты, в самом деле...
– А может, с собой для защиты кастет пора носить, а?
– спросила Муха, вспоминая Симеиз.
– Фу, - пренебрежительно хмыкнула Ракета.
– Ты на них с кастетом, а они на тебя с битой. Ты на них с битой - а они тебе монтировкой в табло. Нет уж, никаких кастетов. Лучше полагайся на быстроту собственных ног. И не суйся, куда не следует.
Ракета все это произнесла важно, словно имела немалый опыт в таких делах.
Они уставились на экран.
– Фу, блин, - Ракета снова загородила рот ладонью.
– Щас точно блевану. А ты говорила, больше не покажут!
– Обычно такой сюжет один за всю передачу, - Муха пожала плечами.
– Хочешь, выключим?
– Не, не надо. Так не спортивно: надо всю передачу вытерпеть до конца! Я уже привыкла: каждый день обязательно досматриваю. Должна же в жизни быть хоть какая-то стабильность.
– Думаешь, его можно простить?
– Муха засопела напряженно и озадаченно.
Ощущение собственной правоты, которое так поддерживало ее все последние дни, куда-то улетучилось.
– Простить однозначно! Хочешь, прямо сейчас его позову? Он недалеко: на кухне обитает. Он и спит там, на пенке и спальнике, и жрет. Вообще практически не выходит на улицу.
– Нет, не зови, - испугалась Муха.
– Пусть еще помучается!
И, несмотря на сопли и кое-как подсохшие слезы, она засмеялась.
– Это точно. Это ты права!
– поддержала Ракета.
– Обязательно пусть хорошенько помучается!
Сестры вытащили из пачки еще по сигарете и углубились в следующую тему "600 секунд".
Глава тридцатая
Единство теряет цельность
Трудно сказать, как долго могла бы Лота прожить в лесничестве, будь на то ее воля. Сначала казалось - и казалось довольно долго - что, конечно, всю жизнь.
Но потом что-то незаметно сдвинулось и стремительно начало портиться, как это обычно случается там, где люди живут сообща.
То тут, то там вспыхивали негромкие, но скверные ссоры. Все вдруг начали проявлять себя с неприятной, еще совсем недавно тщательно скрываемой стороны. Мелкие стычки из-за незначительных бытовых мелочей, меткие, обидные слова случались и раздавались повсюду. Еще вчера безобидные остроты попадали метко в цель и ранили. Хозяйственные дела, которые раньше все с коммунарским воодушевлением делили поровну, стали в тягость, и в нужный момент невозможно стало найти кого-то, чтобы притащить воды из родника, нарубить дров или покормить лошадей. Порядок в доме, который кое-как поддерживался общими усилиями, медленно, но неуклонно погружался в пучину энтропии. Уют сменился неустроенностью. А гармония обнажила корявый каркас, ощетинившийся острыми углами. Поначалу Лота старалась всех мирить, но потом догадалась, что ситуация изменилась в корне: ее окружал мутный хаос, забродивший первичный бульон, где она не находила себе места и чувствовала себя лишней.
То, во что в итоге выродилось их единство, невозможно было охватить ни мыслью, ни чувством.
Первым сигналом была ссора Птицы с Индейцем. На следующий день Индеец исчез.
Вторым ушел Леха. Леха, человек с темным прошлым, был единственным из всех, кто превосходно ладил с лесниками и мог бы прожить в лесничестве сколько угодно - пока самому не надоест. Но как-то раз Хмурый выдал ему, как обычно, денег и попросил спуститься в поселок за водкой и едой. Леха ушел и пропал. Его ждали, опасаясь, что по дороге с ним что-то случилось. Но ни через два дня, ни через три он не вернулся - исчез бесследно вместе с деньгами.
После этого отношения с лесниками, такие умилительно-идиллические поначалу, начали стремительно ухудшаться.
Ссорились между собой и сами лесники. Никто не знал точно, в чем дело, но как-то раз Хмурый с Игорьком подрались, и Хмурый ткнул Игорька ножиком. Рана получилась несерьезная, но жизнь в лесничестве была отравлена окончательно.
* * *
Лота понимала, что лес подошел к концу: пора возвращаться в Москву и там, в обычной жизни встретиться с Птицей заново. Он и сам проговорился однажды, что лучше было бы Лоте уехать, и в один прекрасный день - важный день в долготе незапоминающихся, ускользающих, призрачных дней - Лота забрала у Хмурого паспорт, сложила вещи в ермак и в последний раз сбегала посмотреть вниз, стоя на самом краю обрыва.
В прощальное утро над Крымом, как назло, повисла предательски жаркая синева. По-южному трещали цикады, и ничто не напоминало о пережитых холодах и невзгодах. Напоенная дождями - и непривычная к такому количеству воды - земля издавала пряные запахи: мускусные, острые, сладкие кондитерские. Все гостеприимно приглашало остаться, но Лота была непреклонна. А по правде сказать, она боялась оставаться. Она чувствовала, что судьба затеяла кропотливую возню, и каждый новый день отдаляет их друг от друга, вместо того что бы сближать. Каждый день она рисковала обнаружить что-нибудь новое и в Птице, и в обжитом доме, и в людях. И даже в себе. Она страшилась перемен. И больше всего ее отъезд напоминал бегство.