Догоняя Птицу
Шрифт:
Она думала о Лине. Ей виделось просторное помещение, где Лина, очень одинокая, худая и изможденная сидит за столом. Это был кабинет, но не темный и пыльный закуток служащего, а светлый, просторный зал, какой бывает у секретаря ЦК или начальника какого-нибудь завода.
Тощая Лина плохо сочеталась с казенной выправкой этого зала, с гладкой, почти зеркальной, выделанной под орех поверхностью стола, с графином, стоявшим на круглом стеклянном блюде. Она сидела, бессильно положив перед собой руки, и неподвижно, с тоской смотрела на расставленные перед ней тарелки с бутербродами и пирожными. В кресле перед Линой сидел полненький человечек с лысой
– Бутербродик с икоркой?
– заискивающе предлагал человечек, заранее зная, что ему откажут.
– Вон сколько икры!
Он взял бутерброд и заманчиво повертел перед Лининым носом, как араб в мелочной лавке, предлагающий грошовую безделушку за непомерную цену.
– А хлебушек-то белый! Сегодняшний... А на нем маслице высший сорт - в магазине такого не купишь!
Лина молчала, рассматривая ногти с облупившимся маникюром.
– А вот безе, - хлопотал человечек.
– Смотри, какая безешка! Как розочка... Ты ведь любила безе, - человечек говорил все тем же заискивающим голосом, услышав который сразу становилось ясно, что в иные моменты жизни он ведет себя иначе, и вопиет на все учреждение, и громогласно грохочет, отдавая немедленные распоряжения и временами срываясь на визг, нестерпимый для непривычного уха, который разносится по другим кабинетам, этажам, буфетам, переговорным комнатам и курилкам, где побледневшие сотрудники трепещут, спешно докуривая вневременные сигареты, и телефонным кабелям, опутывающим полмира, а может быть, и весь мир. На стене над человечком висел портрет в тяжелой раме, и если не вглядываться специально, могло привидеться, что это сам человечек висит на портрете в собственном учреждении, украшая собой его монументальные стены.
– А давай сделаем вот что, - человечек делает новый заход: он вскакивает с кресла, подходит к Лине и сладко обнимает ее за плечи коротенькой и короткопалой ручкой.
– Сейчас я тебе прочитаю наше меню - ты же знаешь, какая у нас на третьем этаже столовая! Тебе даже спускаться туда не придется, - зашипел он заговорщицки ей в лицо, - нам все прямо сюда принесут! Вот, послушай...
– он повозился, утер платком потную лысину и извлек из недр стола небольшую продолговатую папку, обтянутую рыжей кожей.
– Итак: меню на сегодня!
– выразительно провозгласил он, поправив крошечные очки на свиных глазках.
– Греча с битками. Треска припущенная с пюре. Зразы на пару. Окунь паровой с цветной капустой. Сельдь под шубой. Салат оливье. Салат дальневосточный с крабом. Яйцо в крутку под майонезом... Что, снова не угодил? Опять не то? И крабы не годятся?!
– Дай-ка сигарету, - тихо сказала Лина.
Затянулась, прислушалась, задумчиво выпустила дым.
– Горькая, - с грустью пожаловалась она.
– Хорошо, начнем прямо с десерта, хотя я считаю, что это баловство. Штрудель вишневый с подливой сливочной. Эклеры сливочные. Пирог яблочный с корицей... Язык свиной заливной...
Он снял очки и почесал за ухом.
– Ну что мне с тобой делать, а? Что?! А ну дай сюда руку, - внезапно он схватил Лину за руку, задрал рукав и уставился на ее бледное, с голубоватым отливом запястье.
– Что ты там собираешься увидеть?
– холодно спросила Лина.
– То самое, - смущенно кипятился человечек, возвращаясь в кресло.
– Я же тебе говорила, что я уже давно не...
– Мало ли что говорила. Ты и питаться обещала, как нормальный человек! А посмотри на себя в зеркало? Ты себя давно видела?
– в голосе человечка послышались нотки истеричного деспота.
– Пожалуйста, съешь что-нибудь, - голос вернулся в прежнее русло и снова звучал умоляюще.
– Нет.
– Почему?
– Потому.
– А подробнее?
– Не хочу, - Лина пожала костлявыми плечами.
– Этот мир несъедобен.
– Но почему, в таком случае, он съедобен для меня?
– спросил человечек прочувствованно, снова сорвал с личика очки и уставился на Лину.
– Потому что ты устроен по-другому. Ты способен проглотить все эти блюда, которые перечислил, одно за другим. Все меню. И ничего тебе от этого не будет. Получишь удовольствие, как все вы умеете. Для тебя вкусовые ощущения, как для других - музыка.
– Ты меня презираешь?
– убито спросил человечек.
– Нет, почему? Уметь так самозабвенно наслаждаться пищей - это тоже дар, и тебе он дан. А мне нет. Даже названия твоего списка давят мне на психику и прижимают к земле.
– Послушай, - мучительно возразил человечек.
– То, что ты задумала, противоречит природе, - он говорил вкрадчиво, словно Лина могла выбежать из кабинета, не дослушав его, или растаять в воздухе.
– Ты ведь уже черт знает сколько не ела.
– Он сосчитал, пожевав губами.
– Ты не ела пятнадцать дней.
– Семнадцать, - уточнила Лина.
– Семнадцать, - повторил человечек в каком-то оцепенении и покачал головой.
– Как это можно? У тебя атрофируется желудок, понимаешь ты это? Тебя пора госпитализировать. Из такого, как у тебя, состояния не выходят, пойми: из него выводят! Медикаментозно!
– Не атрофируется ничего у меня.
– Это противоречит божьему замыслу!
– Что тебе известно о божьем замысле?
– быстро спросила Лина.
– Были проведены исследования, которые показали, что человек может отлично питаться солнечным светом, а еда ему только вредит.
– Вот видишь: солнечным светом, - обрадовано отреагировал человечек.
– А у нас - ты погляди, - он подскочил к окошку и отдернул штору. Город сумрачно взглянул на них мертвенно-серым сталинским домом. Этот дом был настоящим каменным замком со множеством портиков, балюстрад, фронтонов и витиеватых балконов на толстых консолях, а также прочих архитектурных излишеств. Он представлял собой триумф античности, римской картины мира и римской же мощи, и даже орнамент из лавровых веток украшал кое-где его имперское величие. В отдалении виднелись несколько облетевших тополей и верхние этажи хрущевки, стоявшей торцом. С низкого неба сыпались редкие снежинки.
– Где ты видишь солнечный свет?
– Солнечный свет - это, имеется в виду, энергия космоса, божественная прана. И она всюду, а не только у тебя в кабинете за шторами. И будет существовать вечно, пока существует мир.
Человечек прошелся по кабинету, снова подошел к Лине и погладил ее по плечу, жалобно торчавшему из широкой прорези сползшей кофты.
– Скелет!
– воскликнул он.
– Голые кости!
– Папа, ты мне денег дашь или нет?
– устало спросила Лина.
– Мне за квартиру нечем платить.
– А вот, представь себе, не дам!
– тихо заверещал человечек.
– Не дам, пока ты при мне чего-нибудь не съешь! И на кой черт тебе квартира? Тебе что, негде жить?