Догоняя Птицу
Шрифт:
На самом деле игра называлась "Всё пропало", "Мне нечего терять" или "Я - городской сумасшедший". И в нее хорошо играть, когда на самом деле ничего не пропало. Наверное, когда игра перестает быть игрой, становится жутковато. Потому что однажды она действительно может перестать быть игрой. Она непредсказуема, как все игры - никто не гарантирует, что маска не прилипнет к физиономии. Балансирование на краю, смакование запретного, украденный в гастрономе сыр, который не очень-то и нужен - это покруче любого прыжка с парашютом! Этим летом в Симеизе игра впервые перестала
Однако сейчас - тортик. Муха не имела душевных сил через себя переступить. Да и зачем переступать? Чем она рисковала? В кафе всем было плевать и на нее, и на недоеденные десерты. А в таких вопросах ценится каждая секунда. Чуть замешкался, и ништяк уплыл: его уносит подавальщица с кофейными волосами, которая собирает посуду. Муха прихватила с собой ложечку, сняла со стула рюкзак, перебралась за соседний стол и придвинула к себе тарелку. Никто на нее не смотрел, не следил за ней, не замечал ее осторожных пассов. В этом прикиде - куртка, капюшон, все наглухо застегнуто - ее вообще редко замечали. А если и замечали, то делали такие удивленные лица, как будто она прямо у них на глазах соткалась из воздуха.
Тортик Мухе достался что надо: треугольной формы, сладко-творожистый, нежной консистенции. Она снова вспомнила про чудо, которое ждет ее впереди. И этот десерт на ровном месте Мухиной финансовой недееспособности тоже был крошечной частью этого чуда. Вот почему к привычной карамельной сладости добавился еще один вкус, который описать сложнее: вкус ветреной погоды, дребезжащих окон, предстоящей дороги. Так преображается аромат бутербродов, когда достаешь в парке из рюкзака целлофановый пакет.
Известное дело: хороший десерт вштыривает не хуже алкоголя. Через несколько минут здоровой сытости глаза у Мухи сонно слезились. Деловитые Люки, Часы и Розетки поблекли, их контуры сделались чуть смазанными, словно перед Мухой - фотография с ошибочно выбранной экспозицией. Зато улица стала более яркой, в окнах домов угадывалась наполнявшая их до краев потаенная жизнь. Социальные законы утратили обычную строгость, а вместе с ними ослабло и напряжение города. Тусклый денек встрепенулся и глядел бодрее.
На улицу Муха вышла довольная. Сама с собой договорилась, что день проведет в Москве, а вечером отправится на трассу, чтобы раним утром следующего дня прибыть в свой город, который она не любила.
* * *
А через пару дней далекий нелюбимый город окружал ее уже со всех сторон. Ее окружали дом, комната и обитатели комнаты.
А Москвы никакой, наоборот, нигде в помине не было. Зато комната была просторная - метров сорок. И потолок высотой метра четыре. Хозяева соорудили под потолком что-то вроде полатей, где располагались широкая кровать, лампочка с разрисованным абажуром и даже узкий деревянный столик, чтобы ставить чашки кофе, а заодно складывать книги.
Муха сидела на полу перед телеком и не отрываясь глазела на светящийся экран. Рядом сидела Ракета - худенькая девушка с панковским ирокезом, выкрашенным в зеленый цвет, некоторым количеством сережек в обоих ушах и серебряной цепочкой, протянутой от левого уха к левой же ноздре. Ее голые худые руки кое-где были покрыты татуировками, а на запястьях красовались черные кожаные напульсники с заклепками и шипами. А еще у нее были крутые синие гриндерсы - трудно сказать, покрасила она их синей краской самостоятельно или раздобыла где-то уже готовыми - в разводах, с коваными носами. Как ни парадоксально, этот вызывающий и даже агрессивный имидж придавал худенькой Ракете еще более хрупкий и уязвимый вид.
Ракета любила и умела преобразовывать подобранный на улице хлам в художественные объекты. Главной достопримечательностью был старый транзисторный приемник - глазастый, на ножках - разрисованный с ног до головы зеленым и розовым. Транзистор был массивен, как стол. Он и выполнял функцию стола, на котором теснились чайник, пакет с сахаром, батарея грязных чашек и банка с рассолом, из которого давно выудили все огурцы. Банка покрылась пылью и играла в интерьере роль аквариума: солнечные лучи пронзали ее зеленоватые глубины. И еще в комнате имелось некоторое количество того, что Лина относила к разряду талисманов. Светильник, сделанный из птичьей клетки. Строительная каска, наполненная дарами природы: шишками, стекляшками, деревяшками, облизанными морем. Кто-то из обитателей квартиры привез все это из Симеиза.
В открытую дверь можно было наблюдать, как по коридору, стуча когтями, плетется полуслепая дряхлая собака. Через некоторое время в том же дверном проеме и в том же направлении проследовала тощая фигура в майке. Это был парень Ракеты.
В окно доносился протяжный колокольный звон из старой церкви, недавно отремонтированной местным криминальным авторитетом. Сам авторитет покоился неподалеку - на церковном кладбище за чугунной оградой, под деревянным крестом, на месте которого со временем должен был появиться солидный гранитный памятник. Звонили к началу вечерней.
Сидя на полу и уставившись в телик, девушки курили, стряхивая пепел в поддон из-под цветочного горшка.
По пятому каналу показывали "600 секунд", и аритмическое мерцание жизни на десять минут замерло.
"Новостей у нас много, но хороших, как обычно, мало".
"Зверское самоубийство с применением бытовой техники..."
"В кармане у трупа - продовольственные карточки. Лицо изуродовано".
"Нельзя не отметить и безумных инициатив: обмен пустых бутылок на бутылки с портвейном. Пропорция: одна полная на семь пустых...".
"Как реакция на тревогу - очередь за топорами. В настоящее время ни одного топора в магазинах города уже нет..."
– Даа, - комментировала Ракета, рассматривая очередной сюжет.
– Ужас, - соглашалась Муха.
– Меня сейчас вырвет, - Ракета страдальчески поднесла руку к горлу, но от экрана не отрывалась.
– Не ссы, больше не покажут.
– Вот идиоты, - комментировала Ракета следующий сюжет, тыча в экран крошечным пальчиком с железным перстнем в виде человеческого черепа. Такой же - в виде черепа - кулон висел у нее на шее.
– Бывают же на свете идиоты!