Дом яростных крыльев
Шрифт:
— Я знаю, ты считаешь меня наивной, но…
— Не наивной, а идеалисткой. Боже, Фэллон, как жаль, что я не могу больше мечтать наяву.
Она сжимает моё запястье, после чего отпускает его и встаёт.
— Пойду, возьму себе ещё эля и получу максимум удовольствия от своего нахождения здесь.
Она идёт прочь, но затем поворачивается.
— И я прошу прощения.
— За что?
— За то, что причинила тебе такую боль в детстве.
— Я об этом не жалею.
— А я да.
Она улыбается, но
— А теперь иди и немного повеселись.
Она бросает взгляд на толпу. Я не думаю, что она хочет выделить Антони, но её глаза задерживаются на насупленном полукровке, который смотрит на огонь так, словно это самая мерзкая стихия на свете.
Я закусываю губу. И провожу по ней зубами. Я всё ещё на него зла из-за того, что он так плохо думает о Данте, но я понимаю, что он не знает его так же хорошо, как я. Я допиваю эль, каждую оставшуюся горькую каплю, а затем встаю.
Он смотрит на меня, и хотя его внимание не заставляет мой пульс биться так же часто, как внимание Данте, оно согревает мою кровь.
Я подхожу к тому месту, где он сидит в одиночестве — Риккио и Маттиа, похоже, нашли себе компанию.
— Могу я с тобой посидеть?
Его голубые глаза горят в свете костра, но сам он такой холодный. Мне кажется, что он собирается мне отказать, особенно после того, как опускает взгляд в свою кружку с элем. Но мои предположения не оправдываются, когда он кивает.
Я сажусь и ставлю свою пустую кружку рядом со своей грязной туфлей.
— Ты тоже долго привыкал к его вкусу, или тебе он всегда нравился?
Он смотрит на меня, глубоко нахмурившись.
Я указываю подбородком на его кружку, которая, в отличие от моей, сделана из металла, а не из обожжённой глины.
— Мне он всегда нравился, но мне несложно доставить удовольствие.
Слова «в отличие от тебя» повисают в воздухе.
— Джиа сказала, что ты за меня заплатил.
— Правда?
— Не сердись на неё, — я кладу руку ему на колено. — Я заставила её мне рассказать.
— Не знал, что ты можешь принуждать к чему-то людей.
Тон его голоса такой резкий, что заставляет меня убрать свою руку с его ноги.
— Я не обладаю магией, Антони.
Я запускаю пальцы в складки своего платья, раздраженная его мелочностью.
— Совсем. Даже тем мизерным количеством, которым обладаешь ты и другие полукровки.
Мне следовало остаться на своей лавке. Я начинаю вставать, но он обхватывает мою руку. Шершавый палец Антони надавливает на мою ладонь, заставляя мои пальцы сомкнуться вокруг его руки, хотя я и не уверена, что хочу держать её.
— Прости меня? — тон его голоса перестаёт быть язвительным.
— За что? За то, что ты напомнил мне о том, какая я бесполезная?
— За то, что вёл себя как феерическая задница. И ты не бесполезная.
Я смотрю на скользкую грязь, которая заляпала подол моего платья. Если бы я обладала хоть какой-то магией, я бы могла заставить одежду покрутиться в мыльном тазу, который мы использовали для стирки. Вместо этого мне приходится тереть ткань, пока мои ногти не начинают болеть.
— Может быть, я могу научить тебя управлять водой?
— Мне двадцать два, Антони. Я должна была научиться этому десять лет назад.
— Может быть, ты поздно созреваешь?
— А, может быть, мне вообще не суждено созреть?
Подушечки его пальцев грубые, как и мои, и хотя его это, похоже, не заботит, мне не всё равно. Я пытаюсь забрать у него руку, но он крепко её держит. И затем его большой палец начинает двигаться по линии, которая, по словам Сиб, указывает на то, как долго я проживу. Я надеюсь, что это всё мифы и легенды, потому что она прерывается почти там же, где и начинается.
— Ты созрела так, как надо, Фэллон.
Я фыркаю. Не могу удержаться.
— Не говоря уже о том, что ты выжила после встречи с морским змеем. Может быть, ты и не можешь управлять водой, но ты, явно, можешь управлять сердцами существ, будь то змеи или водяные фейри.
Я качаю головой, но его слова поднимают мне настроение.
— У тебя такой медовый язык.
— Обычно мне говорят это после того, как мой язык прошёлся по женскому телу, а не до.
Я искоса гляжу на него, мой желудок сжимается от эля, от его прикосновения, от мысли о том, что его язык проходится по моей коже. Он тянет за мою руку, нежно, словно проверяет, буду ли я сопротивляться. Когда он не встречает никакого сопротивления, он прикладывает ещё больше усилия, пока, наконец, не сажает меня себе на колени.
— Я знаю, что я не военный, и знаю, что ты достойна лучшего, чем простой рыбак, но прежде чем ты избавишься от меня и моего сердца, дай мне шанс, Фэллон Росси.
Он подносит наши руки к губам и целует костяшки моих пальцев, после чего обвивает меня рукой за шею. Когда он убеждается в том, что я никуда не сдвинусь, он обхватывает пальцами изгиб моей талии, которая кажется ещё более тонкой благодаря моему корсету.
Чувство вины, благодарность и эль смешались внутри меня. И хотя я не хочу выходить замуж за Антони, я понимаю, что не против его поцеловать.
Я, должно быть, сказала это вслух, потому что на его челюсти начинает дёргаться мускул.
— Я тоже хочу тебя поцеловать, Фэллон. А что касается замужества… выкини его из головы.
Я прохожусь пальцами по его позвонкам, вдыхаю солёный запах его кожи, нагретой солнцем.
— Я целовалась только с одним мужчиной, а ты целовал тысячи женщин.
Не знаю, зачем я ему в этом признаюсь. Я виню во всём эль, но всё дело, вероятно, в чувстве незащищенности, укоренившемся глубоко внутри меня.