Дон Жуан в Неаполе
Шрифт:
ГАБРІЭЛЛА. Ахъ, я назвала себя…
ДОНЪ ЖУАНЪ. Итакъ, мадонна Габріэлла, мы представлены другъ другу, знаемъ, что мы другъ друга любимъ…
ГАБРІЭЛЛА. Говорите за себя, синьоръ Альнаръ, — я совсмъ этого не знаю.
ДОНЪ ЖУАНЪ….и ничто въ мір не помшаетъ намъ быть счастливыми. Гд я васъ встрчу въ слдующій разъ?
ГАБРІЭЛЛА. Надюсь, что лишь на томъ свт.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Тамъ трудно будетъ найти другъ друга: слишкомъ многолюдное общество. при томъ, мы съ вами люди простые, а сейчасъ у смерти въ мод кардиналы, министры — люди государственные… Богъ съ нмми. Я не лзу въ знать и предпочитаю быть живымъ демократомъ, чмъ аристократическимъ покойникомъ. Не предпочтемъ ли мы тому свту гротъ Позилиппо?
ГАБРІЭЛЛА. Свиданіе? Синьоръ, вы оскорбляете женщину, не подавшую вамъ повода сомнваться въ порядочности.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Нтъ, это вы оскорбляете меня, предполагая, будто я способенъ любить женщину, сомнваясь въ ея порядочности. Я всю жизнь любилъ только порядочныхъ женщинъ, синьора, — и уже тотъ фактъ, что я васъ люблю, есть аттестатъ вашей порядочности. Вы можете получить его сегодня въ грот Позилиппо — часъ назначьте сами.
ГАБРІЭЛЛА. Можно съ ума сойти, слушая этого человка. Довольно, синьоръ, прощайте.
ДОНЪ ЖУАНЪ. А отвтъ?
ГАБРІЭЛЛА. Какой отвтъ? что вы? Пошутили и довольно. Прощайте, веселый синьоръ Альваръ, прощайте! И если вы сдлаете мн честь не узнавать меня при встрчахъ, вы дсставите мн истинное удовольствіе. (Смясь, входитъ въ домъ.)
ДОНЪ ЖУАНЪ (вслдъ ей). О, разумется, синьора, не сомнвайтесь въ моей скромности. Я не изъ тхъ хвастуновъ, что прибиваютъ вывски къ дверямъ своей любви. Мы съ вами будемъ счастливы про себя, молча.
ДОНЪ ЖУАНЪ (одинъ). Хороша, дьявольски хороша, эта Габріэлла. Она похожа на стрлу, только что сорвавшуюся съ тетивы: прямая, гибкая, быстрая, трепещущая и язвительная. Эта мщаночка сильно зацпила мое сердце, и мн не хотлось бы отъ нея отказаться. Что она добродтельна — это вздоръ. Добродтель такъ же плохо защищаетъ женщину отъ любви, какъ гранитъ крпость отъ бомбардировки. Ядра — нипочемъ мягкимъ землянымъ валамъ, но гранитная обшивка летитъ отъ нихъ вдребезги. А вотъ что она и добродтельна, и шутлива — это очень скверно. Нтъ хуже этихъ смлыхъ женщинъ, которыя не боятся рчей любви, которыхъ не удивишь страстнымъ признаніемъ, и, въ то же время, он всегда насторож, не коснулась бы твоя рука ея руки, твое дыханіе не смшалось бы съ ея дыханіемъ.
Донъ Жуанъ и Нищій.
НИЩІЙ. Во имя Санъ-Дженнаро и всхъ святыхъ Неаполя, синьоръ, пожертвуйте что-нибудь бдному глухонмому.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Чортъ возьми, твое нахальство стоитъ награды. На, лови, о, самый краснорчивый изъ всхъ глухонмыхъ на свт!
НИЩІЙ. Благодарю, синьоръ, храни васъ Мадонна. А, проклятая память! Вчно перепутаю, какое у меня сегодня увчье…
ДОНЪ ЖУАНЪ. А у тебя ихъ много?
НИЩІЙ. Шесть, синьоръ, по числу буднихъ дней недли.
ДОНЪ ЖУАНЪ. А въ воскресенье?
НИЩІЙ. Въ воскресенье я надваю шелковый камзолъ и бархатный плащъ и, какъ вс порядочные люди, гуляю по Толедо.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Сегодня вторникъ.
НИЩІЙ. И слпъ, синьоръ. Слпъ, какъ кротъ, какъ сова при свт солнца. Подайте бдному слпорожденному, не умющему даже отличить мужчины отъ женщины.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Вотъ теб золотой — съ условіемъ, чтобы ты на сегодня исцлился отъ всхъ своихъ недуговъ.
НИЩІЙ. О, синьоръ, если бы доктора лчили такими лкарствами, я былъ бы здорове мраморнаго Геркулеса. Я прозрлъ, синьоръ, и весь къ услугамъ вашей милости.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Ты постоянно нищенствуешь въ этомъ околотк?
НИЩІЙ. Сорокъ лтъ, синьоръ. Кром праздничныхъ дней, вы всегда можете встртить меня на Санта Лючіи. Вс знаютъ горемычнаго Джузеппе, котораго Мадонна караетъ въ понедльникъ параличемъ, во вторникъ слпотою; въ среду я глухъ и нмъ, скньоръ; въ четвергъ одержимъ злйшею падучею; по пятницамъ, синьоръ, я вспоминаю, что, при осад Рима Бурбономъ, мн оторвало руку и ногу, а въ субботу на меня находитъ непостижимое слабоуміе.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Ты знаешь, слдовательно, кто хозяинъ этого дома?
НИЩІЙ. Не совтую вамъ водиться съ этымъ господиномъ, синьоръ.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Я хочу знать.
НИЩІЙ. Желалъ бы услужитъ вамъ чмъ-нибудь боле пріятнымъ, но разъ вы приказываете… это домъ кума Ратацци… ого-го? впрочемъ, по вашему мундиру судя, вы должны знать кума Ратацци; онъ тоже на служб у вице-короля.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Слыхалъ ли ты, что клобукъ не длаетъ человка монахомъ? Не обращай вниманія на мой мундиръ.
НИЩІЙ. Слушаю, синьоръ. Кумъ Ратацци одинъ изъ вице-королевскихъ сбировъ. Но это секретъ, синьоръ. Для всхъ онъ — не сбиръ, но купецъ, торгующій москательнымъ товаромъ. Дрянь человкъ. Съ тхъ поръ, какъ онъ переселился въ этотъ переулокъ, я не видалъ отъ него ни единаго квартино.
ДОНЪ ЖУАНЪ. А, такъ онъ недавно здсь поселился?
НИЩІЙ. Да онъ и въ Неапол-то недавно. Онъ испанецъ, синьоръ. Говорятъ, на родин онъ былъ лакеемъ у какого-то знаменитаго барина, былъ вмст съ нимъ компрометированъ въ политик и бжалъ сюда подъ крылышко вице-короля, который иметъ странную страстишку — собирать къ себ на службу коллекцію всякой дряни.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Ты слишкомъ взыскателенъ. Нельзя же требовать, чтобы въ полиціи служили благородные рыцари, ученые профессора и принцы крови. Въ нкоторыхъ странахъ, говорятъ, и это бываетъ, но до Неаполя, слава Богу, еще не дошло.
НИЩІЙ. Насчетъ политики — это онъ вретъ, синьоръ, — не съ его рожею заниматься политикою: самая пасквильная рожа. Но что онъ былъ лакеемъ, это несомннно: лакейство сквозитъ изъ каждой поры его тла. Я полагаю — вся его испанская политика состояла въ томъ, что онъ стибрилъ малую толику деньжишекъ изъ кассы своего барина. И подумать, что эта образина жената на самой красивой женщин Неаполя.