Дон Жуан в Неаполе

Маркизъ Донъ Жуанъ ди Маранья.

Лепорелло, подъ именемъ дона Эджидіо Ратацци.

Габріэлла, его жена.

Кривая Маріанна, ея служанка.

Донъ Ринальдо.

Джузеппе, нищій.

Францъ, нмецъ, денщикъ.

Тетушка Джіованна.

Второй нищій, Обыватель, Второй обыватель, Разный народъ — Они же въ «Пролог» — Голоса изъ публики.

Мсто дйствія: Неаполь. Эпоха: XVI–XVII вкъ.

КРИВАЯ МАРІАННА. Почтеннйшіе зрители! Если, вопреки старыхъ обычаевъ, выхожу Прологомъ я, женщина, тому дв причины. Первая, чтобы вы не приняли прологъ за помощника режиссера, вышедшаго извиняться въ болзни одного изъ артистовъ. Вторая, чтобы вы ни секунды не думали, что будетъ представлена опера «Паяцы». Сверхъ того, авторъ пьесы отчаянный феминистъ. Если бы была его воля, онъ заполнилъ бы женщинами Государственную Думу, Совтъ, Сенатъ и вс министерскіе посты. За невозможностью лучшаго, онъ жертвуетъ на алтарь феминизма хоть это малое — выпускаетъ женщину Прологомъ въ своей комедіи.

Правду говоря, мы могли бы обойтись вовсе безъ пролога. Но авторъ старомодный человкъ, привыкшій къ старомоднымъ средствамъ. Напрасно я увряла его, что въ наши образованные дни успхъ пьесы тмъ врне, чмъ она для публики непонятне. Онъ отвчалъ мн, что предпочитаетъ быть освистаннымъ за то, что публика пойметъ до послдняго слова, чмъ увнчаться лаврами за многозначительность, непостижимую для смертныхъ.

Мы не задаемся большими и новыми планами. Предъ вами пройдетъ, въ условіяхъ трехъ единствъ, несложная комедія о безобразномъ муж, обманутомъ хорошенькою женою, о красавиц, ищущей свободной любви сквозь ревнивыя ршетки, о любовникахъ и воздыхателяхъ, плутоватыхъ служанкахъ, пронырливыхъ посредникахъ. Ради всего этого встанетъ изъ гроба и выйдетъ на сцену знаменитый обольститель, который побждалъ женщинъ тмъ, что открывалъ имъ веселье любви въ то время, какъ другіе предлагали только посеребренное рабство.

ГОЛОСЪ ИЗЪ ПУБЛИКИ. Старо, какъ міръ!

МАРІАНА. Какъ?

ГОЛОСЪ ИЗЪ ПУБЛИКИ. Я говорю: старо, какъ міръ. Скажите что-нибудь понове!

МАРІАННА. Вы совершенно правы, милостивый государь мой. Старо, какъ міръ, и пора бы старику-міру обновить это, да, вотъ, къ сожалнію, не обновляется. А замчено, что новыхъ словъ не бываетъ слышно тамъ, гд не творится новыхъ длъ.

ДРУГОЙ ГОЛОСЪ ИЗЪ ПУБЛИКИ. Если бы и обновилось, цензура не допуститъ къ представленію.

МАРІАННА. Я боюсь, что наши женщины не покажутся вамъ ни очень умными, ни очень честными, ни очень кроткими, ни очень добродтельными. Ахъ, господа! ихъ ли вина? Женщина въ мір не натура, но продуктъ, а продуктъ зависитъ не столько отъ матеріала, сколько отъ добросовстности производителей.

ТРЕТІЙ ГОЛОСЪ ИЗЪ ПУБЛИКИ. Скажите еще, что во всемъ виновато Адамово ребро!

МАРІАННА. И сказала бы, если бы не видла вонъ тамъ рта, разинутаго, чтобы опять гаркнуть: «старо, какъ міръ».

ПОЛИЦЕЙСКІЙ ПРИСТАВЪ ИЗЪ ПУБЛИКИ. Позвольте, сударыня. Вы вышли говорить прологъ, а между тмъ устраиваете митингъ!

МАРІАННА. Лишь два слова!.. Быть можетъ, вашимъ чувствамъ, пріученнымъ къ сюжетамъ мрачнымъ, словамъ высокопарнымъ, жестамъ таинственнымъ, наша пьеса покажется нсколько легкомысленною. Однако, увряю васъ: несмотря на нашу улыбчивость, мы серьезны, какъ неокантіанскій философъ, глубоки, какъ артезіанскій колодезь, и вооружены самыми благими намреніями, которыя непремнно оправдаемъ въ конц, жестоко наказавъ порокъ и наградивъ торжествомъ добродтель. Если вы опять крикнете, что это старо, я не стану спорить, но горестно вздохну о вк, настолько развращенномъ, что уже не хочетъ даже и слышать о торжеств добродтели… Итакъ — мы начинаемъ!

Театръ представляетъ небольшую площадку близъ улицы Санта Лючія въ Неапол.

Направо отъ зрителей — домъ дона Эджидіо Ратацци (Лепорелло): два этажа, въ каждомъ по фасаду два окна съ балкономъ. Внизу окна закрыты ставнями съ болтами. Вверху опущены жалюзи. Въ глубин сцены, сквозь два переулка, подъ развшаннымъ бльемъ, видна улица Санта Лючія, съ постояннымъ и разнообразнымъ по ней движеніемъ и шумомъ, за нею — море. Налво, противъ дома Лепорелло, стнной фонтанъ, съ Мадонною надъ водоемомъ, предъ которою горитъ лампада. У входовъ въ переулки висячіе уличные фонари.

Сцена не мняется для всхъ трехъ дйствій.

ГАБРІЭЛЛА. Оставьте меня, синьоръ. Ваше поведеніе слишкомъ дерзко. Вотъ уже третій день вы преслдуете меня. Я не могу выйти на улицу безъ того, чтобы сейчасъ же не встртить вашего влюбленнаго взгляда.

ДОНЪ ЖУАНЪ. А вы замтили, что онъ влюбленный? Это хорошо.

ГАБРІЭЛЛА. Я не двочка, замужняя женщина. Прежде, чмъ выйти замужъ, я отказала семнадцати женихамъ, а признаній въ любви имла больше, чмъ звздъ на неб. Мн пора научиться языку взглядовъ.

ДОНЪ ЖУАНЪ. Браво, синьора. Понятливость — посл податливости — драгоцннйшее качество въ женщин. Дйствительно, я, вотъ уже треггій день, — какъ превосходно вы запомнили, — ищу возможности высказать вамъ мои чувства. Встртивъ васъ на Толедо, я сказалъ себ: чортъ возьми, Альваръ, — меня зовутъ Альваромъ, синьора, я унтеръ-офицеръ гвардіи его высочества вице-короля.

ГАБРІЭЛЛА. Довольно же вы засидлись въ нижнихъ чинахъ.

ДОНЪ ЖУАНЪ. Вы находите меня старымъ?

ГАБРІЭЛЛА. Для мужчины — нтъ, для унтеръ-офицера — да.

ДОНЪ ЖУАНЪ. Тугое производство, синьора. Если бы я прикомандировался къ штабу, то давно былъ бы полковникомъ. Но я имлъ глупость заслуживать чины мечомъ на поляхъ сраженій.

ГАБРІЭЛЛА. Вы были на войн? Это интересно.

ДОНЪ ЖУАНЪ. Какъ же. Я участвовалъ въ африканскомъ поход генерала Делла Перниче и очень отличился при его знаменитомъ отступленіи.