Донор
Шрифт:
– Сделай доклад на Проблемной комиссии в Академии по этим датчикам, Рыжий... Лады?
– ...Принеси еще одну, милок!
– повторил Великий, обращаясь к официанту, пялившему глаза на пустую боржомную бутылку.
– Вмээсте рыба-ассорты, - безнадежно сопротивлялся официант, сдаваясь перед неудержимым напором ненавистных русских.
– Неси, мудила!
– Учитель повысил голос, вспоминая все, что делал и делает Старший Брат для благополучия Латвии, маленькой республики, сопоставимой по населению с Теплым Станом на юго-западе Москвы или Тропаревым - на севере...
Вместе
– You must be mad, old-timer!
– Дареному коню уши не чистят, Рыжий!
– мимоходом заметил Учитель. А официант на приличном английском среагировал на мою реплику:
– You succeed in overcoming the alcohol prohibitive dead-line!.
Я посмотрел по сторонам, с трудом различая за столами строгие партийные фигуры в черном, не глядящие в нашу сторону и игнорирующие громкий Учителев мат.
– The local bigwigs are fattening near at hand, Teacher, - невнятно пробормотал я, с трудом удерживая в поле зрения могучую фигуру напротив.
Я не помнил ни вкуса жареного мяса, ни мороженого, ни чашки густого черного кофе с "Рижским бальзамом". Моя слабеющая память сохранила строгую Надежду, буцкающую нашу водку.
– Чтобы тебе с Шереметьевым меньше досталось, - пояснила она, пьянея на глазах.
– Вам еще надо встать и хорошо пройти через весь кабак к выходу...
– Мадам!
– пытался сопротивляться Учитель, водя длинным пальцем с ухоженным ногтем.
– Работа облагораживает, безделье делает человека счастливым. Отнимаешь у народа с таким трудом завоеванное право ...
– он не договорил.
Глядя на Учителевы пальцы я увидел каким-то странным, возобновляющимся, всепроникающим зрением, какую мощную нездешнюю силу приобрели его руки.
"Он должен теперь оперировать, как Бог, - подумал я.
– Без осложнений, нагноений, кровотечений, без недостаточности анастомозов... Учитель стал Хирургом."
Учитель догадался, почему я смотрю на него.
– Ты правильно подумал, Боринька!
– трезво и тихо сказал он, с удивлением разглядывая собственные пальцы.
– Руки стали... не хуже... как у тебя.... раньше. Оперирую в клинике... без осложнений... Проходят даже неоперабельные случаи...Тьфу, тьфу.. А ты, мудила, свой талант... загубил сам... неизвестно почемублядь...
– Он снова опьянел и с трудом закончил утомивший его монолог...
Я помню, как пугливо приблизился к нам Осин шофер, приглашая к выходу, как официант сказал, что счет оплачен и отказался от чаевых, как я упал у выхода из кабака и Учитель, матерясь на весь зал, безуспешно поднимал меня и как поблизости на хорошем русском кто-то сказал:
– Это академик Шереметьев с женой.... А тот, кого он так нежно поднимает, роняя...
– окончания фразы я не расслышал, в
– Нахуяты меня тащишь в Латвию, Рыжий?!
– сопротивлялся Учитель спустя много лет.
– Каждый мой день расписан по минутам, плюс ежедневные операции...
– ... Не так уж вы з-заняты, раз н-находите время заехать в К-кремль за очередной н-наградой. П-приезжайте на Рождество, - настаивал БД.
– Будущая смерть под Кремлевским забором - не такое большое благо, как вам кажется.
– Какое Рождество?
– К-католическое. Мы тут все уже д-давно к-католики, к-как Даррел... Хотя латыши по жизни - л-лютеране.
– Я теперь бываю на таких приемах, что тебе и не снилисьебенамать!
– "Few of us can stand prosperity. Another man's, I mean". Марк Твен. П-приезжайте. Не п-пожалеете. Увидите б-бывшего любимого ученика...
– Ну ради этого ты меня не затащишь. З-захочешь - сам приедешь... Я слишком с-старблядь!
– Н-ни один человек не настолько с-стар, чтобы не п-протянуть еще годик-другой... Жду вас...
– Колись, зачем я тебе понадобилсяблядь?
– Н-ничего особенного... Н-несколько взаимно п-приятных и п-полезных дел...Вы легко с-справитесь... Как всегда, г-гонюсь за т-тремя зайцами, подвел итог БД и положил трубку.
Учителева туша, поблескивающая голой головой, вольготно разместилась в массивном бамбуковом кресле на краю бассейна с голубой водой, занимающего большую часть высоченного водяного холла в Доме Босса.
Словно надутый волшебным газом, неимоверно толстый семидесятилетний Великий смотрелся удивительно юно: без морщин на теле и лице, розовый и упругий, как младенец в яслях в Рождественскую ночь. Он легко вписался в интерьер водяного холла и казался одной из его постоянных и дорогих достопримечательностей. Наброшенный на плечи самый большой и плотный, как солдатская шинель, японский халат Босса, смотрелся на нем распашонкой. Учитель коротал время со стаканом виски, туго набитым льдом, в перерыве между заходом в бани, выпивкой, бассейном и едой.
Босс не в шутку задумал поразить видавшего виды Учителя. С потолка мощной широкой струей шумно тащился водопад, закрывая вход в сложенную из каменных глыб пещеру, в центре которой располагался стол с закусками, спиртным и несколькими креслами. Вода в бассейне, подсвечиваемая со всех сторон, казалось, в вышине сливалась с голубым подвесным потолком, усеянным мерцающими лампочками-звездами. Там же в сумраке тонула возносящаяся вверх каменная громада, образующая свод пещеры. Ванна-джакузи, способная вместить команду баскетболистов, бесшумно бурлила водой, постоянно меняла цвета и норовила перелиться через край. Бильярд под зеленым сукном, похожий на новенький теннисный корт, ждал игроков. Несколько последних моделей дорогих тренажеров с электронной начинкой, пара столиков из нержавейки и стекла с пивом и рыбными деликатесами, плазменный, почти во всю стену, телевизор, парочка барбекю в дальнем углу с докрасна раскаленными углями и прекрасная музыка Глена Миллера, звучащая отовсюду, завершали интерьер.