Дорога в две тысячи ли
Шрифт:
– Кесарю – кесарево… - пробормотала Люся и кивнула: - Как скажешь, Пэй-гун. Небесные законы пусть останутся Небесам, а здесь, на земле, ты командуй, как считаешь нужным. Но всё равно! Ваши обычаи – смесь разврата и дикости! Скажи на милость, зачем превращать сильных, здоровых людей в калек и бездельников? Они могли бы землю пахать и в армии служить – а вместо этого прохлаждаются в гаремах! Где логика, Лю?
– Эти порядки не я завел, - резонно заметил Пэй-гун. – И пользы от евнухов не вижу никакой. Но ты удивишься, если узнаешь, сколь многие из
– Дикие вы все-таки, - содрогнулась девушка.
– Бедные лютые создания.
Лю спорить не стал. Мнение своей лисы он разделял полностью.
В итоге «злодеи», вымытые, выбритые и переодетые, поступили под начало старика Ба, который теперь неустанно наставлял свежеиспеченных «евнухов» в нелегкой науке прислуживания госпоже. Дело непрoстое, ведь небесная госпожа – не чета прочим,и приказы ее,и поведение частенько шокировали даже много чего повидавшего в жизни старца. Иногда госпожа такое выкидывала, что почтенный Ба сам себя щипал за руку, надеясь очнуться от дурного сна, в котором небесное существо ведет себя так, словно никогда не слыхала ни о скромности, ни о пристойности. Вот, к примеру… Люй Ши, щенок болтливый, шастает в покои хулидзын так запросто, будто родней ей приходится! А небесная лиса и рада, «братцем» его величает и велит себя по имени звать. Где такое видано?
И ладно бы мальчишка один являлся,так еще и господина какого-то подозрительного с собой привел! И в комнаты небесной госпожи – шасть!
– А Пэй-гун знает? – ухватив прыткого засранца за рукав, строго прошипел евнух, многозначительно коcясь на незваного гостя.
– Надо будет – узнает! – отмахнулся Люй Ши и ужом вывернулся из цепких пальцев старика Ба. А незнакомца попросил почтительно: - Обождите здесь, батюшка. Я доложу.
И ускользнул. А евнух и пришлый господин остались сверлить друг друга взглядами, как два кота на одном заборе.
– Пожалуйте, батюшка! – Люй Ши высунул нос из-за занавеса.
– Госпожа ждет.
– Да что ж это такое делается-то! – возмутился старый Ба, когда гость важно прошествовал в покои хулидзын, а мальчишка выскользнул наружу и подпер дверной проем с самым невинным видом.
– Да что ж ты творишь, паразит?
– Тихо, дед, – шикнул поганец. – Всё путём.
И сколько не напрягал евнух свой не по-старчески острый слух, ни единого внятного звука из-за занавеса не расслышал. Эх!
«А вот персики я люблю самой нежной любовью северного человека...»
(из дневника Тьян Ню)
ГЛАВА 9. ПОДАРКИ – НЕ ОТДАКИ
«Опаснее даров, приносимых данайцами,только дары от древних китайцев. Эти уж как подарят, так подарят»
(из дневника Тьян Ню)
Тайвань,
Кан Сяoлун
Мудрецы говорят – не верь отражениям и улыбкам.
Мудрецы учат – зри в корень.
И мудрецам, подумал Кан Сяолун, поднося к губам пиалу с чаем, никто никогда не верит. Время может просачиваться сквозь века песком и дымом, но люди всегда остаются людьми. Сквозь жизни и перерождения повторяют они свои ошибки – механические куклы, болванчики с сердцами, нанизанными на пружинки.
А ведь все просто.
Ученый прикрыл глаза, наблюдая за тем, как медленно кружится-танцует в темной, ароматной жидкости тонкая чаинка.
Все просто, всегда было просто и всегда будет: ян и инь, черное и белое, хозяин и слуга, победитель и побежденный.
– Вот мы и снова встретились, господин Кан, – раздался от дверей осторожный голос,и в комнате сразу стало тесно: вместе с одним из главарей триады, владельцем трехзначного ранга и пруда с золотыми рыбками, в комнату вплыла сама смерть.
Кан Сяолун чуял ее: кружащиеся серые тени, дрожащие, безмолвные, вились вокруг мужчины, окутывали его плащом из чужой боли и несбывшихся существований.
Сейчас, когда племяннику старого профессора все чаще доводилось прибегать к древней, позабытой магии, все чувства его обострились. Ведовство, запретное, ядовитое, кипело в крови, рвалось на волю, и чужие души одна за другой раскрывались перед ним, словно черные цветы. Как пропахшие сыростью манускрипты… или выгребные ямы.
Мир был полон тьмы, хаоса и боли. Мир заслуживал – уже заслужил – свою судьбу. Его, Кан Сяoлуна.
Ученый поставил пиалу на стол, сложил на коленях ладони – с них стекала невидимая, но живая, шипящая золотом и ртутью аура – и поклонился.
– Я недоволен тем, какой поворот приняло наше с вами сотрудничество, - не дождавшись oтвета, продолжил собеседник. – Мой человек вернулся с… подарком, как вы и обещали, но синдикат этого бойца больше использовать не сможет.
– азменная монета, – отмахулся Сяолун.
Трехзначный нахмурился.
– Это был, - повторил он, наливаясь грозовой сталью, - мой человек.
– Цель, - вздохнул ассистент Кан, нежно поглаживая подушечками пальцев теплую каемку пиалы, – оправдывает средcтва.
– У меня появилось подозрение, – каменея лицом, отозвался казначей триады, - что наши с вами цели перестали совпадать.
И поднялся – плотная, крепкая фигура в темном костюме, овеянная дымкой из стонущих безглазых призраков. Кан Сяолун застыл, всмотрелся в их затейливые гримасы, распахнутые в неслышном крике рты.
Ему было радостно: сила его все нарастала, ширилась – близость заветных рыбок словно сбивала последние печати и ограничения с души и духа. му было любопытно: ничего нет в подлунном мире, чего нельзя было бы использовать и подчинить. Ему было азартно: добыча близко, и он медленно, но верно гонит ее к гибели и обрыву.