Дорога войны
Шрифт:
Землемеры бережно устанавливали священный символ, рядом находились жрецы – один приносил жертву на переносном алтаре и бормотал молитвы Термину, богу межей, а другой держал урну.
– Эй, кто первый? – закричал Дионисий. – Подходи, не стесняйся!
Из толпы вышел коренастый иллириец. Огладив щетинистый подбородок, он подошел к урне и запустил в нее руку. Долго рылся в ней – и вытащил дощечку с номером. Жрец принял ее и громко провозгласил:
– Девятый участок!
По толпе прошел ропот. Молоденький землемер повел иллирийца смотреть доставшийся надел. Тогда к урне сразу выстроилась очередь.
– Пятый! Седьмой! Тридцать первый! Пятнадцатый!
Под вечер распределили все наделы. Фургоны разъехались и остановились, каждый на своем участке, будто символизируя будущие дома. Времени выстроить жилище у переселенцев практически не оставалось – зима катила в глаза. Начинались горячие деньки. Надо было рубить лес, шкурить бревна и сколачивать из них маленькие избушки – лишь бы перезимовать, лишь бы дожить до теплых дней. А в апреле сойдет снег – и плуг проложит первую борозду. В парную землю лягут привезенные семена. А потом уже можно будет заняться и улучшением жилищных условий!
– Поехали, – сказал Сергий, похлопывая саурана по теплому боку. – Переночуем в каструме.
Апул ничем особенным не отличался от Гермосары – те же прямые пыльные улочки, те же коновязи и гулкие деревянные тротуары. Кирпичные дома перемежались с каменными, но это по Декуманус Максимус, а вдоль кардо теснились два ряда бревенчатых домов, с фальш-фасадами и крытыми верандами. В проулках проглядывали загоны для скота и огороженные пастбища, где паслись лошади. Восточная окраина Апула была отдана под застройку, здесь устраивались переселенцы – утепляли камышом вырытые землянки, покрывали досками кожаные палатки, заготавливали дрова на зиму. Дело это было непривычное для южан, так и в Дакию не всякий переселялся, а лишь тот, кто был готов к труду и обороне.
Но это только внешнее, а вот по сути Апул выделялся сильно – ему был высочайше дарован статус муниципия. Горожане сами выбирали магистратов и решали местные дела, как где-нибудь в коренных италийских землях. Даки сбредались к Апулу, селились вокруг и около, перенимали римские моды, латинскую речь, обычаи и понятия империи.
И при всем том в Апуле жили без опаски, ибо дома лепились к стенам военного лагеря – мощным куртинам, укрепленным круглыми и восьмиугольными башнями. Там располагался Тринадцатый Сдвоенный легион. Его бойцы не покидали Дакию с военной поры – сначала даков били, потом банды недобитков гоняли, а теперь легионеры строили дороги на «захваченной территории».
Сергия, предъявившего грозное письмо от самого наместника, пропустили в каструм без разговоров, вместе с преторианцами, в своих дакийских одеждах больше похожих на ауксиллариев.
– Ищем Верзона, – сказал Лобанов. – Всё равно до утра сидеть, так хоть с пользой.
– Сыщем, босс, – бодро откликнулся Эдик, – не сомневайся.
Сергий хмыкнул.
– И что мы ему скажем? – поинтересовался Искандер. – Прямо и простодушно поинтересуемся, где, служивый, скелеты обнаружил? Представляю, куда он нас всех пошлет.
– Предложения?
Тиндарид почесал щетину на подбородке, смешно выпячивая челюсть, и сказал:
– Ищем здешнюю вексилляцию, а там видно будет…
Сергий уже привык к порядку «под линеечку», которым славились каструмы. Куда там германскому «орднунгу»! Но строжайшая дисциплина и торжество прямых углов сочетались с послаблениями – легионеров «отпускали», дабы те не превратились в послушных болванчиков. Воины отдыхали, греясь на солнышке, гоготали, собравшись компаниями, пели. С десяток пехотинцев-велитов в одних браках – коротких легионерских штанах – умывались над длинным корытом, похожим на поилку для лошадей. Все были с наколками. Мускулистые руки легионеров, их спины и груди пестрели изображениями хищников вроде леопарда или волка, римские цифры отмечали число врагов, убитых на поле брани. Разумеется, присутствовали, и в изобилии, голые женщины, вереницы связанных рабов, боги анфас и в профиль. Накалывали портреты императора и себя любимого – легионера в полном боевом, с лихой надписью: «Эруций Клар, гастат Третьего манипула. Будь здоров!»
– Верзона где-то тут надо искать… – оглядывался Сергий, пройдя виа принципалис и свернув к казармам вексиллатиона. – Язык доведет.
Язык и вправду довел. Очередной «воин смелый, в дружинах римских поседелый», выслушав вопрос Лобанова, кивнул, огляделся и вытянул руку:
– Да вон он, старая дакийская лиса! Верзон!
Кряжистый старикан мощного телосложения, вразвалочку шествующий от принципия, обернулся неторопливо. Его длинные пегие волосы были заплетены в две косы, подбородок блестел после чистого бритья, зато усы спадали на грудь двумя роскошными хвостами, придавая Верзону облик добродушного моржа.
– Сальве! – прогудел он, разворачиваясь навстречу. – Чего надо?
– Разговор есть, Верзон, – спокойно заговорил Сергий, спрыгивая с седла. – Мы к тебе, почитай, из самого Рима ехали.
Старый дак обшарил глазами лица преторианцев и пожал плечами, раздумывая.
– Ладно, – проворчал он, – пошли.
Идти пришлось недолго. Верзон провел гостей к казарме – длинному приземистому бараку, сложенному из камня, и отпер дверь – ему как декану, командиру десятка, полагалось отдельное помещение.
– Располагайтесь, – сказал он, снимая с полки заветный кувшинчик. Расколупав смолу и вытащив пробку, декан разлил вино в разнообразную посуду – в чашку глиняную, чашку, вырезанную из дерева, в облупленный рог явно сарматского происхождения, в мятый серебряный стаканчик и в простую оловянную кружку. Кружку он взял себе и провозгласил:
– Ну, за знакомство!
Сергию достался серебряный стаканчик – Верзон учуял в нем старшего по званию.
– Что за вино? – спросил Лобанов, понюхав темную жидкость. – Цекуба?
– Вроде того, – кивнул вексиллатион. – Наше, дакийское.
Сергий выпил. А ничего.
– Ну так в чем там вопрос у вас? – деловито спросил Верзон.
Эдикус заерзал и начал:
– Да вот, в Дробете рассказали нам про. Ну, как ты нашел четырнадцать скелетов.
Старый воин посуровел, его глаза мигом приняли ледяной оттенок.
– И что? – буркнул он.
– А кто был пятнадцатым? Ну, тот, который вроде как спасся?
Верзон крякнул, отер усы, насупил седые брови – они зашевелились, как пара белых мохнатых гусениц.