Дороги товарищей
Шрифт:
— Смелее, смелее, Костик! Может быть, завтра — и нам в бой! — слышался рядом голос Коли.
Жизнь была ужасна.
«Ах, какая песня! Какая боевая, бесподобная, зажигающая песня! — думал в это время Аркадий Юков. — Да с этой песней прямо в бой можно, в атаку, в штыки!.. „У нас героем становится любой…“ Вот это верно: прикажет страна — и любой!.. И я, например. Прикажут — пойду на смерть. Да и все: Саша, Ваня, Борис Щукин. Не-ет, фашист! Не-ет, проклятый. Ты прешь? Города занимаешь? Людей пытаешь? Ты думаешь: всесильный, непобедимый. Посмо-отрим, посмо-отрим,
— Раз, два, три! Раз, два, три! Р-равняйсь! Шире шаг! — командовал Саша.
Жизнь была прекрасна!
Рядом с Сашей, иногда забегая вперед, семенил мальчишка лет двенадцати. Босой, в обтрепанных брюках с дырками на коленях, рыженький, в веснушках, он преданно, умоляюще заглядывал Саше в лицо, без устали тянул:
— Дяденька-а! Возьмите и меня! Моего папку немцы убили. Вчера похоронную принесли. Возьмите, дяденька-а!.. Я не струшу. Я в разведку пойду. Возьмите, пожалуйста, дяденька-а!
Сначала Никитин не отвечал, только сурово сжимал губы да хмурил брови. Глупый мальчишка! Разве не ясно, что им самим, взрослым людям, еще далеко до фронта? Пока что не берут и их. Да, очень глупый, беспонятливый мальчишка! Только сердце тревожит. В разведку захотел!.. Не струсит! Да ведь каждый из них пошел бы сейчас в разведку. Эх, мальчишка, мальчишка!..
— Отстань, пацан! — сердито сказал он.
Но босой паренек не отставал. Он непременно хотел идти вместе с ними и непременно в разведку.
— Дяденька-а!.. Возьмите, дяденька!
— Пристраивайся в хвост и не скрипи больше, — сказал Саша.
— Я в разведку пойду! Я не струшу! — закричал обрадованный мальчишка.
Костик по-прежнему отставал. Мальчишка бесцеремонно занял его место. Костик поплелся один. Теперь он был самым последним. У него проснулась желание — юркнуть в какой-нибудь переулок. К сожалению, колонна приближалась к вокзалу. Поздно, поздно! Надо было раньше думать, Костик.
«Ах, Женя, Женя, как ты подвела меня!»
— Ребята, паровоз под парами, — с беспокойством спохватился Вайя. — Спешим!
— Бего-ом! — скомандовал Саша.
Наконец-то Костику представился случай юркнуть в сторону. Он несколько секунд постоял, провожая одноклассников грустно-насмешливым взглядом, затем помахал вслед им рукой и зашагал назад. Он предпочитает свою собственную дорогу.
Ваня Лаврентьев не напрасно беспокоился: только он подбежал к теплушке, из которой уже тянулись к нему руки новых товарищей, как паровоз дал гудок, и под бодрые крики, песни и плач женщин состав тронулся в свой трудный путь — к фронту, в бой. Ваня на бегу поцеловал Наташу, прокричал что-то друзьям-одноклассникам и с разлету вскочил в теплушку.
— Прощай, Ваня!
Толпа провожающих побежала за составом. Громкие рыдания заглушили все звуки.
Наташа Завязальская не кинулась по шпалам вместе со всеми. Она словно вросла в землю. Большие серые глаза ее, сухие от молчаливого страдания, были устремлены в одну точку — туда, где светлело, как счастье, лицо Вани. Оно светилось все слабее и слабее… мелькнуло
К Наташе подошла Женя, обняла ее, потерлась носом о плечо подруги и прошептала:
— Милая, милая!..
Наташа заплакала.
«Ваня уехал, скоро уедет и Саша», — подумала Женя. Уедет и Саша! Вот так же сядет в теплушку и уедет. К победе ли? К смерти ли?..
— А-а-а! — закричала Женя и, расталкивая людей, побежала по перрону. Никто не обратил на нее внимания. Сколько их бегало около вокзала, женщин и девушек!
Саша все еще махал рукой вслед ушедшему эшелону. Женя, не раздумывая, как это будет выглядеть, с размаху повисла у него на плечах и поцеловала в щеку.
— Ты что? — Саша отскочил от нее, как ужаленный.
— От страха, — сказала Женя.
— Я тебя не понимаю.
— И не надо. Здесь надо чувствовать. — Помолчав, Женя добавила: — Я просто удостоверилась, на месте ли ты.
— Ну и что?.. — краснея, спросил Саша.
— Дурак! — радостно ответила Женя. Ужас, внезапно сдавивший ее сердце, прошел.
— Дураков-то целовать не стоит, — заметил Саша. — Не перевелись еще умные.
— Не обижайся, приходи ко мне. — Женя убежала.
Ну разве не странная девчонка!
Друзья из Ленинской школы смешались с толпой, потеряли друг друга. На путях, пропахших нефтью и гарью, шла посадка во второй эшелон. На станцию прибывали все новые и новые колонны. Пробираясь в толпе, Саша видел заплаканные, утомленные, осунувшиеся лица женщин, дрожащие губы, глаза, блестевшие от слез. Видел он и улыбающиеся лица, но в улыбках чувствовалась тревога и боль за своих родных и близких. Горе, горе обступило народ со всех сторон — и как это великое горе ни приукрашивали бодростью и музыкой, все равно оно оставалось давнишним, столько раз с древних времен и до наших дней ополчавшимся на страну горем! Горе, горе! Война! От Ледовитого океана до Черного моря шел бой, и ежеминутно умирали сотни родных людей.
Горько плакал в сторонке конопатый мальчишка. Увидев его, Аркадий подошел, положил руку на худенькое, вздрогнувшее от чужого прикосновения плечо. Мальчишка узнал Аркадия, сбросил с плеча его руку, всхлипнул горше прежнего.
— Обману-ули! Думал, на фро-онт!..
— Утри нос! — беспощадно сказал Аркадий. — Сами хотим, да не берут. А ты еще малыш. Подождешь.
Мальчишка презрительно взглянул на Аркадия, процедил сквозь зубы:
— Так я и поверил! Трусы вы — вот кто!
— Ах, ты!.. — Аркадий замахнулся. В этот момент Саша схватил его за руку.
— За что ты его?
— Трусами нас называет!
— Отпусти, он ничего не знает. Пойдем.
— Все равно на фронт уеду! — закричал мальчишка. — А вы большие, а трусы! Пулей боитесь!
— Вот тип, позорит нас как, — пробормотал Аркадий. — Тут и без него тошно. Скажи, долго нам сидеть?
— Откуда я знаю.
— Выходит, Ваня достойнее нас…
— Просто повезло. Ты заметил, какой плач стоял?
— Ни к чему это! — с яростью, по складам произнес Аркадий. — Как не стыдно! Ревут, как коровы. Эх, женщины, женщины!..