Дорогой ценой
Шрифт:
— О нет, Он Всезнающий. Он знает, что и кому Он может доверить. Он знает, что я не смог бы нести бремя богатства и ответственности за него. Поэтому Он мне его не даёт, и я Ему благодарен за это,
— А бремя бедности легче?
— Оно умаляет и делает нас более кроткими, но оно делает нас и более зависимыми от нашего Отца. Я знаю, что если у меня ничего нет. Он мне должен дать всё, потому что Он мой Отец. Позвольте мне, пан маркиз, ещё одно замечание. Если бы это кольцо украшало мою руку, я, наверное, был бы очень несчастен.
— Это почему же?
— Оно бы жгло меня. Я постоянно подсчитывал бы его стоимость и сколько голодных семей можно бы за эти деньги накормить, скольким больным можно бы оказать врачебную помощь и скольким нуждающимся в отдыхе можно бы дать возможность побыть на чистом воздухе. Если бы я понял, что всё это невозможно исполнить, пока я ношу это кольцо, как я мог бы быть счастливым? День и ночь я видел бы несчастных людей, перед которыми я в долгу.
Мягкий голос молодого Человека звучал трогательно в своей убедительной истине. Чувствовалось, что он говорил по глубокому убеждению.
— Конечно, — засмеялся маркиз, — с такими взглядами вас богатство не может осчастливить. Значит, вы осуждаете ношение драгоценностей?
— Я не осуждаю, господин мой, я только о себе говорю. Я считаю, что наилучшим образом украшены те руки, которые орошаются слезами благодарности за оказанные благодеяния.
— Ну хорошо, предположим Подолин принадлежал бы вам.
Что бы вы сделали?
— Я просил бы Господа сделать меня хорошим верным хозяином и никогда не позволил бы себе забыть, что Он всё это доверил мне лишь на время и что мне когда-то придётся дать за это отчёт.
Тогда бы я высчитал, сколько я могу тратить на себя и на мою семью и выделил бы на это определённую сумму. Остальные средства я употребил бы на то, чтобы в моей округе распространить свет, образование и благотворительность.
— Вот как, — сказал маркиз с интересом, — значит, вы раздавали бы свои деньги нищим, которые вас, в конце концов, ещё ограбили бы?
— Нет, пан маркиз! Я знаю, что подача милостыни не всегда является выражением любви, а во многих случаях это поддержка ленности и последующего из неё порока. Благотворительность, как и работа, должна иметь свою систему, свои правила и законы.
— О, от вас я и не ожидал таких здравых рассуждений! Мне даже интересно с вами беседовать. Пройдёмся немного, если вам угодно. Или вы хотели бы возвратиться к остальным?
— Нет, пан маркиз, я намеренно их оставил.
— Я знаю, почему вы вышли, — сказал маркиз, — вас оскорбляет роскошь в моём доме.
Урзин покраснел.
— Она меня не оскорбляет, пан маркиз, но подавляет. Я ощущаю, как я в своей одежде не подхожу к ней.
— Не обидели ли вас мои слова?
— О нет, вы сказали только то, что мне давно известно.
— Я напрасно это сказал. Простите меня, пожалуйста, и забудьте мои слова!
Уста, привыкшие повелевать, вдруг искрение просили прощения. Перед этим воплощением кротости маркизу даже нетрудно было произнести эти слова.
— Не будем больше об этом говорить. Тамара очень рада вашему посещению, — продолжал он. — Скажите мне лучше, что вас там наверху особенно подавляет и что бы вы устранили?
— Можно сказать? — спросил Урзин, уже весело улыбаясь.
— Да, конечно! — подбодрил его маркиз.
— Прежде всего я убрал бы все эти тяжёлые дорогие ковры со стен и полов.
— Вот как? И что бы вы с ними сделали?
О, они такие хорошие! Я бы позаботился о том, чтобы они послужили страдающим, больным людям в какой-нибудь больнице,
— Неплохая мысль! Но эти ковры должны покрывать стены, чтобы охранять мою дочь летом от жары, а зимой от холода. Я полагаю, что если бы я сейчас отдал Подолин в ваше распоряжение, вы его за короткое время опустошили бы.
— О нет, пан маркиз! Я позаботился бы о том, чтобы с роскошью и излишеством не исчезли красота, поэзия и свет, — возразил Урзин. — Но зато вы почувствовали бы гармонию благодарности, которая согревала бы ваше сердце больше, чем все персидские ковры, и при вашем приближении вы увидели бы в глазах людей столько драгоценных камней, сколько невозможно купить за все миллионы.
— Не знаю, не знаю, но бедность очень неблагодарна. — Маркиз пытался избавиться от умиления. — В Египте у меня часто была возможность жертвовать тысячи. Люди приходили, чтобы поблагодарить меня — это верно, но больше затем, чтобы получить ещё больше.
— Да, ваша светлость, но помогли ли людям ваши тысячи?
— Этого я не знаю, ведь я их не сам распределял. Однако вы правы; благотворительность тоже должна иметь свою систему, иначе это только милостыня. Не думайте, что я скупец. Поверьте мне, для меня богатство ценности не имеет. Я не так избалован, что не мог бы обойтись без этой роскоши, как моя дочь, которая в ней выросла. Но у меня совершенно нет таланта для благотворительности. Что мне перед вами скрывать? Я не люблю людей и не доверяю им. Я знаю, что если бы я им отдал мои деньги, они бы убили друг друга из-за них и страдали бы больше прежнего. Во мне нет ни участия, ни милосердия; сердце моё, словно каменное. Оно не всегда было таким, но со временем оно каменеет всё больше. Но что вы за человек, что я вам всё это рассказываю? Мне даже кажется, что если бы вы чаще были со мной, этот камень размягчился бы, и сердце«моё, может быть, ещё согрелось. Да, я изнываю по каким-то лучшим, благородным чувствам, которые я напрасно ищу в себе. Когда-то я с высокими идеалами ушёл в мир, я был полон стремления к добру, смелых планов освобождения человечества. А сегодня, когда годы прошли, что из меня получилось? Тиран, как называет меня известный человек.
Оскорбление и боль отразились в глазах человека, но удивительно — его слова зажгли в душе Мирослава луч надежды.
— Пан маркиз, этот лёд скоро растает, — сказал он мягко, — ибо солнце так сильно светит. А скала уже раздроблена от поразившего её удара. Раздастся мощное слово: «Да будет свет!», и станет свет.
— Я вас не понимаю. — Маркиз отступил на шаг. — Вы со мной хотите говорить о религии? Зря стараетесь, об этом предмете я не намерен говорить.
— Я тоже, пан маркиз.
— Так что же?
— Я вам только хотел сказать, что ваш Господь и Бог стоит перед вами и обязательно победит вас.
— Урзин!
— Да, пан маркиз! — Кротко и по-мужски Урзин выдержал взгляд Орано. — Он обязательно победит вас, потому что любовь Его сильнее вашего противоборства. Он в вашем сердце уже пробудил стремление к новой жизни. Душа ваша изнывает от жажды, а сердце ваше пусто. Вы стоите у обрыва и боитесь упасть в него. Вы не сознаётесь в этом сами себе, но не можете избавиться от этого страха. День и ночь в вас звучит голос: «Отдай Мне, сын Мой, твоё сердце!». Вы знаете, что вы должны обратиться к Богу.