Дорогой ценой
Шрифт:
Однако я чувствую, что одиночество приблизило меня к Богу, к Которому ушла моя супруга и где ей, наверное, хорошо. Я уже трижды отогнал молитвой овладевшее мной отчаяние. Я знаю, если бы я мог прильнуть к Господу так как вы, моя душа нашла бы облегчение… Будучи в Германии, я несколько раз посетил собрания и получил там благословение. Но мне одного недостаёт: мира с Богом. Урзин, помолитесь со мной!
— Охотно, — ответил провизор, склоняясь рядом с Райнером.
— Уже поздно, — сказал барон, когда они поднялись с молитвы,
— мне нужно идти.
— Я вас прошу, пан
— Значит, вы пошли бы со мной?
— Да, если Богу угодно. Мне нужно туда пойти проститься.
— Проститься? Вы возвращаетесь в Подград?
— Отпуск у меня ещё не кончился, — улыбнулся Мирослав. — Но без меня пану Коримскому нельзя отлучиться. А так как в семье Орловских очень радостное событие, он, наверное, с удовольствием побыл бы с ними, чтобы разделить эту радость.
— Вот как? Что же там произошло?
Урзин кратко сообщил барону, что пан Николай в докторе Лермонтове нашёл своего внука. Барона это очень заинтересовало. Заметно было, что он искренне радовался за старика и Маргиту, особенно же за Николая Коримского.
— Эту радость, — проговорил он, — Господь даровал Николаю Коримскому за то, что он так благородно отнёсся ко мне.
После того, как Райнер согласился остаться на ночь, Урзин разыскал бабушку Степана и с её помощью приготовил ужин для дорогого гостя. Барон поужинал с аппетитом, чего ещё не бывало после смерти Наталии.
— А когда я смогу принять вас? — спросил он.
— А вы желали бы моего посещения, пан барон?
Молодой провизор отложил ложку.
— Желательно ли мне ваше посещение? Как вы можете такое спрашивать? Я бы много отдал за то, чтобы вы меня не только посетили, но чтобы помогли мне начать новую христианскую жизнь.
Молодой провизор задумался. Барон с любовью и участием смотрел на него.
— Вы приедете, пан Урзин?
— Приехать к вам просто так в гости мне средства не позволяют. Да в такой одежде, как я сейчас, роль гостя в вашем доме мне и не подошла бы. Но если бы вы могли мне дать какую-нибудь работу в вашем доме, пан барон, вы бы меня облагодетельствовали.
— Работу в моём доме, пан Урзин? Вы шутите?
Молодой человек совершенно смутился.
— Я не шучу, пан барон. Обстоятельства заставляют меня оставить аптеку Коримского. Но так как это мои личные дела, о которых я с Никушей говорить не могу, и так как я не могу назвать причины моего ухода, я не вижу возможности поступить на службу в другую аптеку, не обидев этим пана Коримского и Николая. Поэтому мне приходится искать другую работу, чтобы сказать, что работа в аптеке мне вредна. А это правда. Если бы вы, пан барон, могли поручить мне какую-либо работу в вашем доме, вы бы освободили меня от неловкого положении, за что я был бы вам очень благодарен.
Во взгляде юноши было что-то умоляющее и печальное, и барон растроганно взял его за руку.
— Мне ничего другого не остаётся, дорогой Урзин, как сделать вас моим секретарём. Мой секретарь через месяц уходит от меня, потому что получил другое место. Однако я не могу себе представить вас в моём подчинении.
— Почему же нет, пан барон? Сын Человеческий не пришёл, чтобы Ему служили, а чтобы служить, а я Его самый младший слуга. Вы были бы ко мне добры, я знаю, и платили бы мне столько, чтобы я мог прилично одеваться. Если у меня будет одежда и питание, я буду доволен.
— Но кто вам сможет заменить то, что вы оставляете в Подграде? — воскликнул барон взволнованно.
— Никто, пан барон, но оставаться мне здесь нельзя. Где бы я ни был, везде я буду на чужбине и одиноким.
— Значит, вы действительно намереваетесь уйти?
— Приходится. — Голова Мирослава поникла. — В своём счастье они меня легко забудут. Над ними светит свет благодати Божией.
— А ваша начатая работа в Подграде?
Урзин встал.
— Господь от меня не требует ничего невозможного. Он всё усмотрит, не знаю как, но уверен, что усмотрит. Мы не можем, делать людей зависящими от нас, ибо мы сегодня здесь, а завтра, быть может, в другом месте.
— Значит, вы в самом деле должны оставить Подград?
— В самом деле.
— Пообещайте мне, что вы никуда не пойдёте, как только ко мне.
— Вашим секретарём. Юноша протянул ему руку. — Моим другом. Рука опустилась.— Этого я не могу, пан барон, — сказал Мирослав. — Я не горд, но Никуша сказал бы, что я как друг мог бы жить и у них, а этого я не могу. Но оставим этот разговор. Зачем об этом говорить, если мы совсем не знаем, доживём ли мы до завтрашнего дня.
С усталым видом Урзин Начал убирать со стола.
— Надеюсь, что я вас не обидел, пан Урзин, — сказал барон озабоченно. — Будьте тогда секретарём, если вы иначе не хотите, только идите ко мне.
— Я благодарю вас, пан барон, и если на то воля Божия, то я приду. Извините меня, я сейчас вернусь.
Мирослав вышел. Стоя у окна, барон размышлял: «Интересно, по какой причине ему нужно уходить? Я вижу, что он вынужден так поступить. По своей скромности он думает, что это так просто. Сначала он среди них служил, как добрый самарянин, и теперь думает, что они так просто расстанутся с ним. А я должен принять его на должность секретаря! Я чувствую себя так, будто я Ангела принимаю на службу. Коримский может ещё подумать, что я отбил его у него. Но ведь у него нет другого дела для Урзина, а в аптеке ему стало вредно работать. Но ты,
Урзин, подожди! Если ты будешь у меня секретарём, я тебя постепенно продвину по службе. Ты слишком добр и одарён, чтобы быть всего лишь провизором Коримского».
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
Наступил новый день. На балконе в Подолине стоял Аурелий, скрестив руки на груди. Вчерашние события снова взволновали молодое сердце.
«Моё первое утро новой жизни, — размышлял он. — Я являюсь членом семьи Орловских, как сын Фердинанда Орловского. Я жив, а он мёртв; его покрывает песок пустыни. Много рассказал маркиз дедушке, кроме одного: умер ли мой отец во Христе.