Дорогой ценой
Шрифт:
Вчера я об этом ещё не мог спросить, а сегодня я спрошу. Сегодня
— какой чудесный день! Что за день наступил сегодня для дедушки и для меня! Ах, голова дедушки уже побелела, а сегодня только первое утро новой жизни после долгих лет блуждания без света, без Христа! О, благодарность тебе, Иисус Христос, что ты обратил меня к Себе в мои молодые годы, что я в молодости мог ступить на путь Истины! Всю мою жизнь я посвящаю Тебе! И сегодня я обновляю мой обет! О благодарю Тебя, что сегодня, впервые переступив порог Орлова, как сын этого рода, я могу это сделать как свидетель Твоей милости и Истины!»
Радостная улыбка озарила его лицо. «А Никуша сегодня впервые проснётся обручённым женихом. Будучи ещё несколько недель назад между жизнью и смертью, он сегодня жених! Какие чувства овладеют им, когда он проснётся!? А Тамара? Нет, это слишком хорошо! Она приехала сюда, чтобы найти свет своих глаз, и она нашла его. Но кроме этого, она нашла свет своей души и сокровище сердца. А теперь ещё это великое счастье, что её отец обратился к Господу! Зимой нас окружали скорби и мрак, а теперь вокруг нас один свет! Вспомнить страшно, как здесь было, когда пришёл Мирослав. Мирослав — мой любимый брат! Что ты делаешь сейчас? Мы остались вчера все здесь, потому что после того, как Никуша представил свою невесту, нам не хотелось расходиться, а ты остался один. Что ты делаешь сейчас? Я пойду к тебе, пока все ещё спят; я скоро вернусь сюда».
Аурелий оторвал свой взгляд от долины, которая лежала перед ним в ярком утреннем свете, намереваясь идти к Урзину. И только теперь он заметил, что был не один. Позади него, прислонившись к колонне, стоял маркиз.
— Доброе утро, ваша светлость! Вы уже встали?! — воскликнул Лермонтов удивлённо.
— Доброе утро, пан доктор! Тот же вопрос и я могу задать моему гостю.
— Вашему гостю? Домашний врач во всяком случае может вставать раньше своего хозяина, — засмеялся Аурелий весело.
Серьёзное лицо маркиза тоже просветлело.
— Внук пана Орловского не может быть больше моим домашним врачом.
— О, почему же нет? Ведь я не для того учился, чтобы расстаться с наукой.
Я хочу остаться врачом моей будущей невестки, тем более, что я теперь свободно могу говорить с маркизой Тамарой о том, что дорого не только мне и ей, но и вашей светлости.
— Вы и прежде это делали, и я вам благодарен за это. Без ваших решительных действий я, может быть, сегодня ещё стоял бы на краю пропасти, и, наверное, уже погиб бы в ней.
— Слава Господу, что нет больше этой пропасти! Но, пан маркиз, — сказал Аурелий, вплотную приблизившись к нему, — в это прекрасное утро осталась ещё одна тень в моём сердце, которую хотелось бы устранить.
— Тень в вашем сердце? — Маркиз внимательно смотрел на него.
— Да, ваша светлость. Я слышал, что вы рассказали дедушке о моём несчастном отце. И мне хотелось бы ещё одно знать. Если бы я это узнал, счастье моё достигло бы вершины.
— А что вы хотите узнать? — Маркиз отступил от него, мучительное беспокойство овладело им. – Мне больше нечего добавить.
— И всё же! — Светлое лицо Аурелия опечалилось. — Мне больно, но я, как сын, должен об этом спросить, иначе я не могу. Пожалел ли отец мой когда-нибудь о том, что он причинил моей матери и Церкви Божией?
— Да, — глухо вырвалось из уст маркиза.
— Да? Значит, он покаялся?
— Да.
И он получил прощение и мир?
— Христос, по милости Своей, принял его, поверьте мне, доктор Лермонтов, но не спрашивайте больше.
— О, пан маркиз, больше я ничего и знать не хочу! — ликовал Аурелий.
От восторга ему захотелось обнять весь мир, и он обнял того человека, который принёс ему эту радость. И маркиз его не оттолкнул, нет, маркиз прижал его к своей груди.
— Вы этому так рады?
— О, пан маркиз, не спрашивайте! Разве ваше известие не является залогом того, что однажды, как сейчас обнимаю вас, я обниму его там, где мы вечно будем жить, где я буду его сыном, а он — моим отцом?
— Однако вспомните, — голос маркиза дрогнул, — какое зло причинил этот отец вам и вашей матери! Как велика его вина!
— Бог простил его, пан маркиз, этого достаточно. Всё так, как сказал Мирослав: мои родители на небесах примирённые и счастливые навеки.
— Это он так говорил? Когда же?
— Тогда, когда я не мог простить Орловских, обвиняя дедушку в жестокости.
Тогда он навёл меня на мысль, что у Бога тысячи путей и что Он одним из них и отца моего привёл к Себе, соединив с матушкой. Я сейчас хотел пойти к Мирославу.
Позвольте мне, пан маркиз. Я хочу сообщить ему о моём великом счастье.
— Если вы не против, я тоже пойду с вами; я ему тоже ещё обязан.
Через четверть часа они оба ехали верхом через долину Подолина по направлению к горе.
— Может быть, он ещё спит? — сказал маркиз.
— О, Мирослав рано встаёт, он как жаворонок.
Аурелий вспомнил, каким он вчера счастливым пришёл с прогулки. В то же время перед его внутренним взором стояла трагическая история жизни Урзина. Невольно он оглядывал деревья, не висит ли где плетёный гамак со спящим Мирославом. Вдруг Аурелий подумал, что его друг стал тем Давидом, через которого Господь победил Голиафа, ехавшего теперь рядом с ним. Он сам был Иосифом, которого Бог послал для спасения его братьев. Он был героем, победителем! Все его юношеские мечты сбылись, но каким путём! Да, таковы пути Господни!
— Пан доктор! — услышал он вдруг голос маркиза.
— Что угодно, ваша светлость?
— Не известны ли вам материальные обстоятельства пана Урзина?
— Блестящими их назвать нельзя, — ответил молодой человек угрюмо. — Коримский намеревается отдать ему аптеку на выплату. Намерение это хорошее, однако я не знаю, — Лермонтов оглянулся, — примет ли Урзин это предложение. Вам, пан маркиз, я могу сказать, вы меня не выдадите: я вчера нашёл его дневник и прочитал в нём, что он когда-то дал обещание никогда ничего не принимать от Коримских. До сих пор он тратил на себя то, что накопил раньше, и теперь ему нужно уходить, потому что он не может прикоснуться к настоящему своему заработку.