Дорогой ценой
Шрифт:
О дальнейшей учёбе и думать было нечего, и мой отчим отдал меня в обучение к местному аптекарю. Началась жестокая школа жизни, для которой у меня, наверное, было мало физических и духовных сил. Остатки гордости в моём сердце уничтожил мой отчим своим отношением ко мне. Я бы об этом умолчал, если бы не желал засвидетельствовать, как чудно Господь ведёт Своих детей и на сколько больше Его любовь, чем всякая человеческая несправедливость.
Мой отчим был писарем. Он получал довольно хорошее жалованье; но он уже несколько лет пил. В доме его часто бывала большая нужда даже в хлебе насущном. В аптеке я получал только обед. Это, в сущности, было всё моё питание, так как отчим завтрака мне никогда не давал, а на ужин только кусочек хлеба. Моему ослабленному телу трудно было привыкнуть к такому образу жизни. Отчим часто приходил поздно вечером домой пьяным. Если он бывал совсем пьян, я его без особого труда мог уложить в постель, если же он бывал не совсем пьян, то бил меня за всякий пустяк. Часто, когда я ему снимал ботинки с ног, он меня так бил ногами в грудь, что я падал, или же он до крови бил меня по лицу Но это я бы ещё вынес. Намного мучительнее были для меня ругательства, на которые я не мог ему ответить. В то время я молился о том, чтобы умереть, но тщетно. С годами жестокость несчастного отчима усиливалась, и с ней ухудшалось моё положение. У меня уже не было ни одежды, ни белья. Аптекарь говорил, чтобы я таким оборванцем не являлся к нему, иначе он меня отошлёт обратно, а я уже заканчивал учение. И тогда во мне созрело решение положить конец этой беде.
Было это однажды ночью, в конце июня. Отчим опять пришёл домой пьяным. Я на столе оставил нож, и когда он меня позвал, я не пошёл его раздевать. Я ждал, чтобы он схватил нож и бросился на меня. Неподвижно я лежал на своей жёсткой подстилке. Когда он действительно схватил нож и в безумной злобе бросился на меня, я бесстрашно посмотрел на него, с внутренним удовлетворением ожидая смерти, как освобождения. В моём отчаянии я, конечно, не знал, что этим я толкал несчастного человека на убийство. А ведь этот человек прежде, когда он ещё не пил, был благородной личностью, облагодетельствовавшей мою мать, любившей её преданно до самой смерти.
Вдруг я почувствовал странную боль в груди и понял, что случилось то, что должно было случиться. Тёплая кровь потекла по моей руке, и я потерял сознание. Когда я через две недели очнулся в доме аптекаря, я узнал, что несчастный человек после случившегося побежал позвать кого-нибудь на помощь. Рана была глубокая. Ещё немного левее, и нож попал бы в сердце, и мы оба навеки погибли бы. Но Бог, богатый милостью, любил нас погрязших в грехах и преступлениях, и оживил нас.
Аптекарь и его семья были очень добры ко мне. Через этот случай они узнали о моём положении и приняли меня к себе. После моего выздоровления мой наставник, несмотря на то, что мне ещё полгода оставалось учиться, дал мне аттестат, и я стал получать питание и жалование.
Отчим сам предстал перед судом. После моего выздоровления он по моей просьбе был освобождён из-под следствия и не потерял своего места на службе. Некоторое время он даже перестал пить.
Недалеко от городка протекал небольшой ручей. Сидя на его берегу в одно воскресное утро, ещё слабый от болезни и потери крови, я размышлял о том, почему Бог сохранил мне жизнь. Ведь не было у меня никаких сил вынести такую тяжёлую, безрадостную судьбу. Я вспомнил слова Иова: «Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева… Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы покойно…».
Вдруг я почувствовал чью-то руку на моём плече. Подняв глаза, я увидел над собой человека со строгим лицом, обрамлённым седой бородой, и с добрыми глазами.
— А разве ты готов предстать перед Богом, что ты так желаешь смерти? Одет ли ты уже в праздничную одежду, в одежду праведности Христа? Омыт ли ты кровью Агнца и помазан маслом Духа Святого? Служил ли ты Христу на земле?
Привёл ли ты к Нему хоть одну душу? Не правда ли, сын мой, на все эти вопросы ты не можешь дать утвердительного ответа? Что же тебе надо? Ты в отчаянии от того, что Бог тебя ещё не проклял. Ты не омыт кровью Иисуса Христа, а в рай ничто нечистое не войдёт. На ком не будет праздничной одежды, тот не войдёт. Ты не служил Христу, тебя венец не ожидает. И Бог оставил тебя до сих пор в живых, потому что Он всё это ещё хочет подарить тебе. Он хранит тебя, потому что любит тебя и хочет, чтобы ты Ему служил.
Все эти слова я знал, но я не мог бы описать, какие чувства они вызвали во мне. Незнакомый человек так повлиял на меня, что я стал просить его не судить меня, а поверить, что у меня была причина просить смерти. Я попросил его выслушать меня, и он повёл меня в маленький домик у ручья, где он проводил лето. Как сейчас вижу, как он вскипятил чай и подал к столу две чашки ароматного напитка с двумя бутербродами.
Он мне так напоминал дедушку и моё детство, что я расплакался. Старец присел ко мне, привлёк к себе и дал мне выплакаться.
Это были мои первые слёзы со времени последнего разговора с дедушкой. Я ему рассказал всё. Я почувствовал, что он ко мне относится с участием, потому что иногда ставил вопросы и гладил по голове.
Потом и он начал говорить… Что он говорил, я сейчас уже не могу передать; знаю только, что я в тот раз вместе с ним впервые помолился в вере и после этого, сидя у его ног, с жаждущим сердцем слушал Благую весть о спасении, которая орошала мою душу, как животворящая роса и воодушевляла моё скорбящее сердце.
Он убедил меня также в моей греховности, потому что я подложил отчиму нож, и я понял, что мне нужно искать прощения и спасения.
Он отослал меня в аптеку за разрешением провести день с ним.
Я его получил, и это было самое благословенное воскресенье в моей жизни, когда я возродился к новой жизни, когда кончилась для меня ночь и во мраке засиял свет. Вот и всё, что я тебе хотел сказать, — закончил свой рассказ Урзин, глубоко вздохнув.
Лермонтов поднял голову, лицо его было бледным, растроганным.
— О, Мирослав, это ужасно!
— Да ужасно, Аурелий, но это прошло и никогда не вернётся. Ведь сказано: «И приведёт Он их к желанному берегу».
— Позволь мне ещё один вопрос, дорогой мой Мирослав, — сказал Аурелий, крепко держа руку своего друга и борясь с волнением. — А где теперь твой несчастный отчим?
— Там, брат! — и Урзин показал ввысь.
— Там? Невозможно!
— Возможно. Тот, Который несчастного поднимает из грязи, чтобы посадить его рядом с князьями, помиловал и его. Годы длилась борьба в его душе, но Господь благословил мой труд, и я, который его чуть не толкнул в погибель, смог показать ему путь к спасению, и я был свидетелем его примирения с Богом. Это произошло прошлой осенью.
— Не обвиняй себя, Мирослав. Отчаяние приводит человека иногда в такое же безумное состояние, как пьянство.
— Да, брат, но оно является таким же грехом, как и пьянство. Мы не можем оправдать ни действий пьяного, ни отчаявшегося. Мы оба оскорбили Бога, и Он нас обоих простил.
— Мне хотелось бы ещё узнать, кто был тот человек, которого Господь употребил для твоего спасения?
— Это был проповедник общины из Н., который отдыхал в нашем городке. Благодаря его посредничеству я устроился в большой аптеке в Н. и был там очень счастлив. Я сидел у его ног, как Савл сидел у ног Гамалиила.