Доверие [первый вариант]
Шрифт:
В этот момент капитан звездолета нажал кнопку стартера, и двенадцатикилометровый корабль на несколько секунд запылал, словно маленькая звезда.
...Огромный медный диск солнца коснулся иззубренной кромки леса, стёкла диспетчерской просверкивали алыми искрами. Ринальдо сидел и смотрел на солнце. Он не мог больше пить, потому только сидел и смотрел. Глаза слезились.
Беззвучно раздвинулись двери, и голос Чжу-эра сказал:
– Радиограмма на ваше имя, товарищ заместитель председателя комиссии...
– Положите на стол, - ответил Ринальдо, не оборачиваясь.
– Есть, - Раздались осторожные шаги, шелест бумаги.
Долг пересилил. Не отрывая глаз от медленно опрокидывающегося за шипастый горизонт светила, Ринальдо спросил:
– Откуда радио?
– Из Координационного центра, прямо от товарища Акимушкина.
– Что там?
– Зашифрована вашим шифром, товарищ, заместитель председателя комиссии...
Чжу-эр выжидательно замер у стола, рука над бланком - наготове. Он знал, что сейчас последует. Он работал с Ринальдо не первый год.
– Дайте, - Ринальдо выставил ладонь у себя над головой, пощелкал пальцами. Чжу-эр вложил в них бланк.
– Ага, спасибо, голубчик.
Ринальдо порылся у себя в карманах, вынул дешифратор и наложил прозрачную пластину на пятнистый бланк. Пятна превратились в слова, и от слов этих можно было умирать молча, или с коротким последним криком: "Координационный Центр -Комиссии. При включении нейтринных запалов звездолет взорвался".
Чанаргван метался по кабинету.
– Это диверсия!
– крикнул он в очередной раз.
– Кто станет этим заниматься?
– устало спросил Ринальдо. Его спина совсем согнулась, руки дрожали.
Акимушкин качнул головой.
– Электроника не могла подвести...
– пробормотал он.
– Мы охраняли его... так же, как и первый!
– Но не по божественной же воле мы убили здесь сто тысяч человек!
– крикнул Чанаргван. От него опять уже пахло спиртом.
– Послушайте, вы! Что теперь делать?
Хотелось выть и биться головой об стену. Такого бессилия, такой горечи Ринальдо не знал никогда.
Долгие годы индустрия планеты работала на переселение. Созданы были гиперсветовые средства коммуникации. Построены корабли, они продолжают создаваться, колоссальные махины, способные перевозить до ста тысяч человек и массу полезного груза. Найдена землеподобная планета. И вот теперь, когда вот уже, вот уже спасение, когда казалось - успели, и душа рвалась служить благодарственные молебны... Что это? Откуда такое? Почему, за что?
Ведь гибель...
Ринальдо наощупь сунул руку в карман и вытащил ампулу с лекарством, приложил к тыльной стороне ладони, нажал на донышко. Лекарство с легким зудом пронизало кожу.
Удушье отпустило. Ринальдо осторожно впустил воздух в легкие. Смог увидеть, что Акимушкин с неподдельной тревогой смотрит на него, перегнувшись через стол.
– Позвать врача?
– спросил он.
– Нет, нет, - Ринальдо попытался улыбнуться.
– Уже все... спасибо, Валя...
– Придумал?
– спросил Чанаргван.
Акимушкин резко повернулся, словно его ужалили.
– Как вы смеете так говорить!
– крикнул он.
– Попридержите язык, председатель! Разве вы не видите, что ему плохо?
– А ему всегда плохо, - отозвался Чанаргван, с ухмылкой подмигивая Ринальдо.
– Кто ж за него думать будет - все равно никто.
– Не горячись, Валя, - слабо шевеля языком, попросил Ринальдо.
– Так уж у нас с детства повелось, не вдруг менять...
– Я ведь знаю, что он вот-вот придумает, - сказал Чанаргван и вновь направился к бару.
– Он голова.
– Может быть, хватит пить?
– спросил его Ринальдо.
– Ты вон сколько высосал, - ответил Чанаргван, поведя рукой в сторону стола, на котором выстроились чашки из-под сока.
Прямо у бара он выплеснул себе в рот сразу два бокала. Передернулся. Вытер губы волосатым кулаком.
Диверсия... Может быть... что за ерунда... кому пришло бы в голову? Тем, кто голосовал когда-то против колонизации Терры во время комедии всепланетного референдума? Кому, кому придет теперь в голову хоть одного человека убить... а ведь тут - сто тысяч.
Хоть об стенку головой бейся, хоть прыгай из окошка... Нет сил.
А у кого они есть? Адмирал вон пьет, ему можно, у него есть старик Ринальдо, который всю жизнь работал на него - в школе, когда знойный мальчик удирал на свидания или дрался с другими знойными мальчиками; в Школе астронавигации, когда знаменитый покоритель сердец убегал на свидания или до одури тренировался на тренажере. Ведь физические нагрузки - это для мужчин... У него есть на кого положиться. И старый друг, настоящий, а не рабовладелец от дружбы, Валя Акимушкин, тоже смотрит выжидательно и с какой-то потусторонней надеждой, будто можно сейчас встать и сказать: "Нет, в радио вкралась ошибка, корабли целы, я знаю". И они поверят, вот что самое страшное. Поверят сущей чепухе, оттого что правда настолько дика и жестока, что нет никакой возможности у человеческого сознания признать ее как правду. Ну а мне-то на кого взирать с надеждой? От кого ждать спасительной лжи? Чтобы вздохнуть потом спокойно и сказать: "Фу ты, а уж испугался... наконец-то всё разьяснилось, этот кошмарный сон таки оказался сном". Ринальдо изо всех своих слабых сил стиснул голову ладонями, но это не помогло. Мыслей не было. Выхода не было. Спасения не было, всё катилось в тартарары, и никому он, так привыкший помогать, помочь не мог на сей раз, оттого что он не бог, он всего лишь правитель этого человечества, а силы и возможности человечества конечны. Исчезающе, пренебрежительно малы по сравнению с той задачей, что бросила ему природа, с той неведомой, непостижимой силой, с которой оно так неожиданно столкнулось.
– Что говорят в Совете?
– спросил Акимушкин. Ринальдо отнял ладони от висков и сложил на коленях.
– Совет не знает.
– нехотя произнес он. видя, что гигантский Чанаргван, высящийся у бара темной махиной, не собирается отвечать.
– Как не знает?
– глаза Акимушкина широко распахнулись. Чанаргван не отвечал, темнел, как скала в ночном тумане.
– Мы не отчитывались перед Советом, - процедил Ринальдо.
– Для Совета эвакуация происходит успешно, по плану.
– Диктатура, - с неудовольствием произнес Акимушкин, по-детски округляя губы. Слово не увязывалось с миром, в котором он жил вот уже сорок лет.
– Диктатура...
– повторил он изумленно и всё еще не веря.