Доверие
Шрифт:
Совсем еще юношей под влиянием друзей-студентов он едва не увлекся социализмом и в родительском доме стал совсем чужим. Отец, думал Эуген, иногда сознательно, чаще бессознательно обманывал рабочих. Поблажки, время от времени им оказываемые, в конце концов только подстегивают их усерднее работать на гитлеровскую войну. Одни заплатили за нее руками и ногами, ребрами и легкими. Другие — самой жизнью. Эуген часто говорил об этом в те времена. Но с тех пор, как сам встал во главе предприятий — хотя последнее слово все-таки оставалось за отцом, — он был убежден, что рабочие бентгеймовских заводов живут куда лучше и счастливее, чем рабочие народных предприятий в странах, называвшихся социалистическими. Правда, собственная его жизнь в сравнении
Маленький праздник в саду при родительском доме, на который он в сияющий летний день пригласил сотрудников научно-исследовательских институтов, дал ему возможность всем продемонстрировать свои истинные отношения с Хельгой Бютнер и ее мужем. Хельга давно уже почувствовала, что он к ней остыл. Приблизительно в то же самое время ее муж Вольфганг тоже, что называется, получил по носу: Нора Бентгейм сообщила ему в открытке, что живет сейчас в Таунусе, у своего отца, коммерции советника Кастрициуса. Когда же он выразил намерение посетить ее, она достаточно холодно ответила, что на некоторое время уезжает за границу.
Видно, он малость перехватил в честолюбивом желании вскружить ей голову, отчасти, конечно, обусловленном штуками Хельги и стремлением показать ей, а заодно и всем другим, что он может пойти как угодно далеко. К этому, разумеется, присоединялась и толика влюбленности, без которой ничего и никогда не удается. Пусть Нора была уже немолода, выглядела она превосходно, всегда была в хорошем настроении, отличалась крепким здоровьем…
Итак, что касается Вольфганга и Хельги, то все вернулось на свои места. Хельга разрешила мужу дергать ее за волосы, точь-в-точь как в давнее время, наматывать на запястье пряди ее густых волос, кусалась, ругала его, грозила ему, словом, они вновь стали супружеской четой.
Даже великолепной супружеской четой, думали многие, видя, как они рука об руку идут по бентгеймовскому саду. Каких-нибудь два года назад Хельга искоса поглядывала на женщин: уж не одеты ли они лучше нее? Потом раздарила все свои платья, даже заказанные в Западном Берлине, ибо воспоминания были ей неприятны. Теперь она была с ног до головы в новом, словно невеста. Даже Эуген на секунду замер в удивлении: Хельга сегодня явилась в зеленом — цвет, которого он никогда раньше на ней не видел.
Здороваясь, Эуген учтиво и бегло взглянул на нее. Много воды утекло с тех пор, когда ему невыносима была мысль, что она уйдет домой без него. Теперь он охотно отпускал ее с мужем. Он проводил обоих к столу под гигантским зонтом. Оркестр уже настраивал инструменты на лестнице, ведущей в сад. За этим же столом сидел венский профессор Хагедорн; Вольфганг Бютнер любил в свое время затевать с ним оживленные споры. Сейчас оба были довольны, что Эуген Бентгейм, умевший правильно оценивать людей, посадил их вместе. Какой-то молодой человек, или только выглядевший молодым, вдруг подскочил к Хельге.
— Неужто это вы?
Вольфганг, не прерывая беседы с Хагедорном, бросил на него беглый взгляд и тотчас же успокоился. Этот до женщин не охотник. Видимо, знакомство военного времени.
Оркестр играл Шуберта под сурдинку, словно продолжая настраивать инструменты.
Эуген Бентгейм впервые пригласил в родительский дом молодого фон Клемма, как его все еще называли знакомые, хотя первую молодость он оставил позади, впрочем, его двоюродные братья, Клеммы, но без «фон», наследники фирмы «Краски и лаки» Аменебург, все были старше. Вообще-то Эуген избегал друзей покойного Отто. Хельмут фон Клемм угнездился в конторах различных предприятий. Фирме «Бентгейм» уже трудно было обойтись без него, недавно он с целой группой монтажников ездил на восточный завод. Под именем Хентшель он писал отчеты, которые с огромным интересом штудировал старик Бентгейм. Это
Хентшель хоть изредка и захаживал в контору Эугена, но в гости к нему не напрашивался. Эуген был этим доволен. Впрочем, упорно не приглашать его было неудобно, поскольку отец Эугена давал ему доверительные, даже опасные задания. Через неделю или две ему снова предстояло отправиться за Эльбу. Переходя от стола к столу и мило болтая с гостями, Эуген установил, что Хельгу Бютнер поразила встреча с Хельмутом фон Клеммом. Эуген подумал: она ухаживала за ним в госпитале. Знает о руне[1] на его предплечьи. И еще — мы разошлись с Хельгой, это хорошо.
Оркестр исполнял джазовую пьесу, сотрясавшую знойный воздух. Три пары, не допив кофе и оставив нетронутыми сласти, танцевали на узком пространстве между столами и лестницей. Хельмут фон Клемм направился было к Хельге, но решил, что не стоит обращать на себя внимание всех присутствующих. Вольфганг и Хельга теперь танцевали одни. Им аплодировали. Затем на площадку лестницы выкатили рояль.
Гость среди бентгеймовских гостей, среди людей, которые ему нравились, Вольфганг пребывал в дурмане счастливой беспечности, пронизанной лучами догоравшего летнего солнца.
Дальман, знакомый большинству по радио, телевидению или по журнальным фотографиям, вышел из дому и поклонился. Он пришел сюда из желания сделать приятное своему другу Эугену, иначе зачем бы ему демонстрировать свой талант по такому нестоящему случаю?
Хельмут фон Клемм по договоренности с Эугеном Бентгеймом подал знак к окончанию праздника. Он встал и подошел к нескольким столам — прощаться. Оркестр играл громко, как бы ободряя гостей: решайте, оставаться еще или уходить.
Из окна бентгеймовского дома в сад выглянула Дора Берндт. Она успела увидеть, как выкатывали рояль. И теперь видела прилизанный, совсем не артистичный затылок Дальмана, склонявшийся в благодарность за аплодисменты. Покуда он играл, она на несколько минут забыла о точивших ее заботах. Дальман имел бешеный успех и снова сел за рояль — бисировать. Но эта пьеса понравилась ей куда меньше первой. Взгляд ее не отрывался от зеленого платья бывшей подруги — Хельги. И Бютнеры здесь, думала Дора. Я должна поговорить с ними.
Она равнодушно смотрела, как расходятся гости. Бютнеры тоже покинули сад. Великолепная пара, вспомнилось Доре давно знакомое определение.
Приехав в Хадерсфельд, Дора прошлась по маленькому, но оживленному и почти новому городку. Долгая езда в автобусе ее измучила. Но толчея на улицах, дым, городской шум, все, что обычно утомляет людей, ее даже подбадривали. Ловкая и находчивая, когда дело шло о чем-то очень важном, она добилась доступа на завод, а потом и в контору Эугена Бентгейма. Там ей сказали, что сегодня он дома.
Хотя платье ее было запылено и измято, но слуга Бентгеймов решил, что она по праву настаивает на свидании с молодым хозяином. В окно Дора увидела, что ее визитная карточка лежит на его столе.
Продолжая занимать гостей, Эуген Бентгейм написал несколько строк. Он просит ее немного подождать, если ей не хочется, спустившись в сад, послушать игру Дальмана.
Маленькая молчаливая женщина понравилась ему, когда он был в Шварцвальде у Берндтов. Понравились ее серьезные карие глаза, порой казавшиеся черными. Американец, поехавший вместе с ним, чтобы наедине обменяться несколькими словами с профессором Берндтом, на обратном пути предостерег Эугена: не стоит использовать Берндта на заводе. Старик Бентгейм заставил Уилкокса послать Берндта в Штаты, с тем чтобы он работал в американской фирме. Только сейчас Эугену уяснился замысел, на который он тогда и внимания не обратил. У этой маленькой женщины с глазами, как ягодки, двое детей, и с мужем она, значит, не поехала, сообразил вдруг Эуген. Она ни разу его не побеспокоила. И сейчас, видно, достаточно серьезная причина заставила ее приехать.