Дождь Забвения
Шрифт:
Питер Ожье был загорелым и мускулистым, словно только что вернулся из долгого приятного отпуска, а не из утомительной дипломатической поездки по Федерации Полисов. Носил он очень дорогой оливково-зеленый костюм, к нему красный шелковый шейный платок и со вкусом исполненный золотой нагрудный значок Дипломатического корпуса. Внимательные глаза Питера сверкали, будто ограненные изумруды. Казалось, в них застыло легкое удивление и насмешка надо всем и всеми вокруг.
– Конечно я жива, – раздраженно ответила Ожье. – Но знаешь, это называется домашним арестом. Трудновато социализироваться.
– Ты понимаешь, что я имею в виду. Почему не отвечаешь на звонки и письма? – Питер указал на кучу цилиндров в приемном лотке пневматической почты.
– Я пытаюсь собраться с мыслями.
– Нельзя и дальше оставаться в подобном состоянии. Там, куда тебя призовут, надо быть сильной, а не хнычущей развалиной. Я слышал, что предварительные слушания будут уже сегодня, до полудня.
– Ты не ослышался.
– Что-то ты слишком уж легко к этому относишься.
– Так это попросту формальность, возможность сторонам посмотреть друг на друга. Боюсь я дисциплинарного трибунала.
Питер сел, заложив ногу за ногу. Секунду с удовольствием глядел в обзорное окно на Землю и наложенный на ее белый сверкающий диск ближайший район Заросли.
– Они поменяли планы, – сказал Питер. – Тебе следует приготовиться к неприятным сюрпризам и ни в коем случае не расслабляться на предварительном слушании. Они любят подбрасывать неожиданное, в особенности когда имеют дела с людьми вроде тебя.
– Вроде меня?
– С теми, кто не очень старается угодить начальству. И это мягко говоря. Я слышал, в прошлом году ты даже умудрилась разозлить Калискана. Что требует, надо сказать, определенных усилий.
– Я всего лишь не согласилась поставить его имя под статьей. Он и пальцем ради нее не пошевельнул. Если так уж разозлился, пусть бы писал заявление в трибунал.
– Калискан платит тебе жалованье.
– Что не освобождает его от обязанности работать, если уж хочет соавторствовать в научной статье.
Ожье села спиной к окну, так что между нею и Питером оказался столик из грубо обтесанной древесины с кривобокой черной вазой. Из вазы торчала дюжина увядших цветов.
– Я не старалась с ним поссориться. Не то чтобы у меня было отвращение ко всякому начальству. Я прекрасно уживаюсь с Дефоррестом.
– Возможно, у Калискана есть и еще кое-что против тебя, – заметил Питер спокойно и твердо, будто что-то знал наверняка, но не желал открываться полностью.
Подобная манера говорить одновременно и бесила Верити, и притягивала. Питер умел казаться обаятельным и дружелюбным. А если кто-то и ощущал, насколько мелок он под маской уверенности и всезнания, то считал, что под кажущейся утлостью все-таки скрываются глубины характера.
– Питер, откуда ты знаешь?
– Я всего лишь хочу сказать, что наживать врагов – не единственный способ делать карьеру.
– Я не наживаю врагов. Просто не желаю, чтобы мешали моим исследованиям.
– На прошлой неделе у Паулы был день рождения.
– Я знаю. Прости. Со всеми нынешними хлопотами…
– Ее день рождения был за пару дней до неприятной истории в Париже. Так что «все нынешние хлопоты» не имеют к нему никакого отношения. – Как всегда, речь Питера звучала дружелюбно и спокойно, хотя он и бранил бывшую жену. – Ты представляешь, насколько важен день рождения для девятилетнего ребенка?
– Я уже попросила прощения. Мне очень жаль, что так вышло. Я пошлю ей письмо, если тебе от этого полегчает.
– Здесь речь не о том, чтобы полегчало мне. Речь о твоей дочери.
Ей вдруг стало стыдно.
– Знаю. Черт побери, я совершенно бесполезное существо! Паула не заслуживает такую мать, и ты не заслуживал такую жену…
– Пожалуйста, не надо самоуничижения. Я пришел не упрекать тебя насчет Паулы. Она еще дитя малое – забудет и простит. Я просто решил, что тебе стоит вспомнить о ней.
Верити закрыла лицо ладонями. Вот же, пять дней держалась, а теперь – в слезы. И непонятно отчего: то ли из-за дочери, то ли из-за грядущей беды. Впрочем, какая разница?
– Зачем ты пришел? – пробормотала Ожье сквозь пальцы.
– Узнать, в каком ты настроении.
Она посмотрела зло – бледная, с опухшими глазами, заплаканная:
– Как видишь, настроение великолепное. Лучше не бывает.
Свистнуло, зашуршало, выдохнуло – в приемный лоток упал цилиндр пневмопочты, звякнув о кучу скопившихся в лотке. Верити и не глянула на него. Наверняка очередная анонимная издевка, как и все послания за прошлый день. Зачем слать карты Парижа? Конечно же, чтобы еще раз ткнуть носом в случившееся.
– Я пришел еще и для того, чтобы узнать, не смогу ли чем-нибудь помочь, – изрек Питер, выдержав дипломатическую паузу. – Могу потянуть за ниточки.
– Привлечь новых высокопоставленных друзей?
– Не стоит стыдиться политических связей, – произнес Питер с важностью человека, верящего в то, о чем говорит.
– Как поездка? – спросила Ожье, и ее голос прозвучал вяло и тихо.
– Очень даже неплохо.
– Я почти завидую.
Дипломатические нужды часто заставляли Питера посещать территории, контролируемые Полисами на краю Солнечной системы. Но последняя экспедиция занесла его гораздо дальше, вглубь Галактики по гиперсети.
– Тебе бы понравилось, – сказал Питер. – Конечно, местами было жутко, но вытерпеть стоило.
– Надеюсь, ты выказал надлежащее благоговение и смиренный восторг.
– Было вовсе не так. Похоже, они просто обожают демонстрировать свои чудеса.
– Слушай, я не была бы настолько скептичной, если бы они по-настоящему хотели с нами сотрудничать.
– А ты полагаешь, не хотят? – осведомился Питер.
– Ну, ты же знаешь, что написано в примечаниях к договорам мелким шрифтом. Мы получаем доступ к гиперсети – не стоит говорить, что на их условиях, причем очень суровых, – а они получают доступ к Земле, причем, что забавно, тоже на их условиях.