Драконье царство
Шрифт:
— Если бы не ждал, что может подойти Кей с еще не меньше чем половиной твоего войска, — добавил Гавейн. — Значит, пойдут, как пить дать.
Я понял намек и передал ему мех.
— А ждут ли они Кея?
— Раз Бальдульф тут, конечно, ждут.
— Он не так уж много вещей может объяснить Кольгриму.
— Одну вещь Кольгриму уж точно объяснять не надо.
— Это какую?
— А такую, что нас надо укокошить как можно скорее. Надоели мы ему. До утра тянуть терпенья не хватит. И с посудой, видать, напряженка, раз приспичило чаш понаделать. У каждого, знаешь ли, свои представления о Граале. Между прочим, не надо было подавать ему эту светлую идею.
— Ерунда, сам бы додумался!
За этим пустопорожним разговором мы наконец немного протрезвели от первого штурма.
Поблагодарив Гарета и договорившись с Гавейном где и когда встречаемся для дальнейшей координации, я отправился в обход позиций — уточнять потери, посмотреть своими глазами на повреждения в укреплениях, там, где их не проинспектируют Гавейн или Галахад, и просто ободряюще приветствуя всех встречных. Пока удавалось неплохо — кому-то бросишь шутку или совет, кому подмигнешь или помашешь, и уже никто не чувствует себя предоставленным самому себе и брошенным на произвол судьбы.
Все старые знакомые, по счастью были пока живы-здоровы и почти невредимы. И Мельвас и Пеллинор были полны энтузиазма и ждали второго штурма с нетерпением, хорошо еще самим не ринуться сломя голову вниз с холма им хладнокровия хватало. А ведь и тот и другой любили конные атаки лавиной с холмов, и в какой-то момент повторить излюбленный способ казалось им весьма соблазнительным. Но они соглашались с тем, что пока еще это преждевременно. Вот и слава всем богам. Впрочем, назвать их людьми не здравомыслящими и так нельзя было никогда, иначе они не были бы никогда так опасны, каковы действительно были.
Галахад и Бедвир руководили восстановлением вала, через который удалось ненадолго прорваться Бальдульфу. Галахад пребывал по этому поводу в сдержанном негодовании.
— Я же рассказывал тебе про Бальдульфа. Ловкач и светлая голова. И саксов все-таки больше. Он просто один из немногих, кто может разумно использовать то, что у него есть.
— Хорошо тебе рассказывать! — проворчал Галахад. — Не по твоей репутации удар, что это единственное место, где была прорвана оборона.
— Прорвана недалеко и ненадолго. Представляешь, что было бы, не будь тут тебя? А мне все равно придется иметь дело с Кольгримом, раз он у них считается главным. С Бальдульфом же лучше тебя никто не справится. Если, конечно, он опять пойдет в эту сторону. А то ведь может и кому-то другому не повезти.
— Мечты, мечты, где ваша сладость, — усмехнулся Галахад.
Его перебил низкий гул ветра. Нас толкнуло воздушной волной, кто-то упал, кто-то пригнулся, и рядом, повредив самую верхушку вала и чудом никого не убив, рухнул снаряд из баллисты — здоровое бревно с тяжелым медным наконечником.
— А вот и второй заход, — констатировал Галахад, выглядывая из рва, в который не то спрыгнул, не то свалился. — А бревно мы и сами используем! Орудия к бою! — крикнул он.
Я задумчиво похлопал левой рукой лежащее рядом бревно, вскочил с травы и сквозь организованную сумятицу направился на свое место — туда, откуда предположительно снова должен был пойти Кольгрим.
Кею было велено не торопиться, подойти он должен был со свежими силами, так что до утра его можно было не ждать. Не имелось никаких оснований предполагать, что он может нарушить план, не в его это было характере. Главное, чтобы мы этот план не нарушили, ненароком не продержавшись до нужного времени.
Говорил же я Галахаду, что на следующий раз может не повезти кому-то другому. На этот раз Бальдульф шел вместе с Кольгримом. Как бы Кольгрим раздражительно ни относился к своему брату, в силу самой примитивной логики он никак не мог позволять ему устраивать прорывы в том месте, где нет самого Кольгрима. А если повезет, то, может, прорыв теперь будет там, где есть и Кольгрим и Бальдульф? Трудно сказать, ведь в прошлый раз прорыв состоялся тогда, когда Кольгрим физически не мог сильно помешать Бальдульфу по причине своего отсутствия на ответственном участке.
Как бы то ни было, натиск был силен, особенно силен потому, что Кольгрим (или Бальдульф, а Кольгрим для разнообразия и ради какого-то научного эксперимента с ним согласился) решил на этот раз сосредоточить
И прорыв почти состоялся. И состоялся бы, если бы мы не были готовы к такому развитию событий, не использовали вестников, постоянно сообщавших о ситуации по всей линии обороны, и не последовало бы быстрой переброски частей, как только Гавейн и Галахад убедились, что атака на них ведется почти фиктивная. Они и сами тут же переместились на опасный участок, а с ними и Пеллинор, Мельвас и Бедвир, словом, весь наличествующий «Круглый стол». В какой-то момент нас почти оттеснили от наших же укреплений наверх, но момент этот длился относительно недолго. Напор, пройдя точку наибольшего напряжения иссяк, и после еще почти часового яростного боя саксы наконец снова отхлынули перевести дух, навести порядок в рядах и собраться с силами. Весьма любезно с их стороны, хотя и не так своевременно, как хотелось бы. Погибших вышло ничуть не меньше чем после первого штурма. В числе других пострадавших оказался опасно изранен Пеллинор. Удивительно еще, как он умудрился остаться в живых. Одно копье чудом не разорвало ему бедренную артерию, другое, грубо распоровшее бок — не повредило при этом ни одного внутреннего органа, топор вскользь рассек мякоть руки вдоль, не задев кость, а меч сорвал клок кожи с шеи, опять же, не задев никаких крупных сосудов. Но все вместе, конечно, повергло его в довольно тяжелое состояние. Те или иные хотя бы легкие ранения получили все, даже Гарет, споткнувшийся обо что-то и разбивший себе лоб.
Теперь, как мне казалось, до рассвета атак уже можно было не ждать. Но на всякий случай, расслабляться мы не стали — снова принялись заделывать все бреши, а потом уж позволили большей части бриттов в нашем осажденном лагере вздремнуть, выставив часовых. Даже мне удалось немного подремать по настоянию Галахада — ему казалась совершенно неправильной идея следить за ситуацией круглосуточно, особенно после того как кто-то угодил мне на излете обухом топора по голове. Правда просыпаться немногим более чем через час после того как провалился в сон, с головой, гудящей как колокол и разваливающейся на куски, приятного мало. По крайней мере, пока я не заснул, она казалась обложенной ватой. А проснулся я больным, недовольным и абсолютно лишенным энтузиазма что-то делать. Но припомнив, хоть не с первой минуты где мы, в каком положении и что именно происходит, я оценил ситуацию как интригующую и «за шкирку» вытащил себя из собственного недовольства и разочарования в жизни и прочих вечных ценностях.
Если спать в доспехах, пусть даже всего лишь из тисненой кожи с металлическими накладками в виде драконов и прочих условно сказочных фигур, а не целиком из металла, и даже если снять перед сном отяжелевшую и осклизлую от ночной и прочей влаги различного происхождения кольчугу (разумеется, снимать ее приходилось из-под кожаного панциря, который затем был водворен обратно на владельца просто на всякий пожарный случай, а заодно как дополнительное средство против сырости), то затекает не только все, что можно себе представить, но приходит на ум старое мудрое изречение о том, что реальность всегда еще более невероятна, чем самая смелая фантазия.
Рассвет еще даже не намечался, а ночь была еще темнее, чем могла быть ночь.
— Туман, — меланхолично проворчал Галахад, глядя куда-то в непроницаемую мглу, словно пытаясь увидеть что-то за ней усилием воли. — Искажает и проглатывает и виды и звуки.
— Долго еще до рассвета? — негромко поинтересовался я, так как еще не очень ориентировался во времени.
— Час, наверное, — как-то тоже не очень уверенно ответил Галахад.
Мы замолчали, выглядывая из-за земляного укрепления и прислушиваясь. Туман разносит порой звуки очень далеко. Земляная стенка под моей рукой слегка продавилась, я убрал руку, стряхивая комочки земли. Ничего особенного, как будто, не слышалось. Чье-то сопение, принесенное откуда-то сбоку, отчетливое фырканье лошади неподалеку, тоже, видно, сверху. Ни снизу на земле, ни вверху в небесах ни единого проблеска.