Драконье царство

Космолинская Вера Петровна

— Славный бой, — сказал я тихо. — Славный конец славной жизни.

И увидел как он слегка улыбнулся, прежде чем глаза его остекленели и он рухнул.

XIII. «Царь горы»

Есть такая странность, которую лучше назвать закономерностью — далеко не всегда то, что достойно описания, становится написанным или запечатленным каким угодно образом. Далеко не все из того, что описано, заслуживает хоть какого-то внимания. А из того, что все-таки становится написанным и даже заслуживает внимания не всегда большое находит нужные слова и достойное количество слов, а малое порой зацепляется за целую сеть рассуждений, идей, выводов, окутывается подобием золотой паутины, сотканной во много слоев, обретающей плотность парчи или даже цельного чеканного металла, и становится самоценным и значительным, вызывающим невыразимую гамму чувств и образов. Очень многое на этом свете зависит порой от таких приземленных пустяков как настроение или наличие или отсутствие времени. Тогда нечто значительное, чтобы не упустить его, остается набросанным наспех, будто бы до тех пор, пока не будет времени всерьез им заняться. А времени «заняться чем-то всерьез» как правило не бывает вовсе, всегда что-нибудь отвлекает. Зато пустяки, которые, казалось бы, не отвлекают нас ни от чего и которым не мешает отсутствие всякой серьезности, расцветают пышным цветом, легким, живым и веселым.

Не уверен, что сумел или когда-нибудь сумею хоть как-то изобразить то, что происходило в те дни. Пусть это и происходило вместе с тем для кого-то из нас будто бы не всерьез. Я уже говорю «будто бы», не пытаясь представить все так, как будто это мало нас интересовало. Совсем не так мало, как нам казалось, и возможно, так было с самого начала этой истории. И кто знает, может быть вот это и было настоящим, а все, что было или будет потом, в том мире, который мы зовем своим — это только игра теней, суматошная и необязательная, случайная и лишенная цели.

Ночная схватка кончилась вскоре после того, как пал Беовульф. Я убил, наверное, еще шестерых или восьмерых после него, слишком быстро, чтобы отметить кого-то особо, но бой был уже на излете, как и сама ночь. Когда мы отбросили уцелевших саксов обратно за вал, и отправили им вослед тела их павших товарищей, небо начинало уже болезненно бледнеть. Немногие из нападавших были захвачены. Им было поручено унести к своим для достойного погребения Беовульфа — он заслуживал уважения и соратников и врагов. Нападавшие саксы были сущими самоубийцами. Их вылазка могла принести какой-то успех в виде сколько-нибудь заметного для нас ущерба только при условии полной неожиданности и замешательства и паники со стороны бриттов. Но если вспомнить, как словно вставала земля по брошенному мной слову: «Британия!», то у саксов не было шансов ни на малейший успех, ни на какой бы то ни было заметный урон для «спящего» лагеря.

Бальдульф нам так до конца и не встретился, ни среди живых, ни среди павших. Видимо, сам он и не подумал перейти через вал. Любопытно, — подумалось мне тогда, — вернулся ли он в лагерь Кольгрима или последний так и останется в неведении насчет его судьбы? Более вероятным мне казалось второе.

Утро ознаменовалось новыми кострами. Влажным, смешивающимся с туманом дымом. Саксы сжигали своих мертвецов. В отдалении, они складывали еще один большой костер, который пока не был зажжен. Как мы заподозрили с самого начала, и как выяснилось впоследствии, предназначался он Беовульфу. А зажечь его Кольгрим собирался только после победы, сложив в подножии тела кого-нибудь из особо знатных врагов, чтобы устроить на том свете своеобразный триумф герою. Что ни говори, похвальное намерение.

Бритты тоже хоронили погибших, и под пение христианских священников, и под обряды несколько иного рода, вырывая длинные неглубокие траншеи и затем засыпая их землей, накрывая дерном и закладывая камнями.

Это продолжалось в течение нескольких часов и было каким-то подобием перемирия о котором никто нарочно не договаривался, разве что противники подавали друг другу криками предупреждающие знаки. Никто никому не препятствовал. Но по истечении какого-то времени, эта деловитая суета сошла на нет, и между двумя войсками повисла особая ощетинившаяся тишина, предвещающая начало новой атаки. Кей все еще не прибыл и, судя по отсутствию движения в лагере саксов, нигде на подходах они его не приметили, а заподозрить их в таком легкомыслии, чтобы не высылать никаких дозоров было все-таки нельзя.

И вскоре снова заиграли рожки, послышались крики — команды и кличи, и туго составленные клинья вновь двинулись на приступ нашей высоты. Стылый влажный ветер рвал мятущиеся повсюду флажки и хлопал установленным на самом виду на вершине насквозь отсыревшим багряным драконом на темном полотнище штандарта. Выкатились на боевые позиции катапульты и баллисты, полетели первые снаряды, все больше метя в упомянутый штандарт, но пока не попадая.

— Может лучше уберем эту вешку для пристрелки? — поинтересовался Гавейн.

— Ты сам не веришь в то, что говоришь, — сказал я с укоризной. — Кто же раньше времени спускает флаг?

— Ну, не верю, ну и что? — беспечно усмехнулся Гавейн. — Надо же что-то говорить в промежутках между делом.

— Наводи! — крикнул он, и снаряд из баллисты, которой он сейчас командовал, через полминуты попал точнехонько в «рыльце» одного из движущихся клиньев, расколов его пополам.

— Клин клином выбивают, — вздохнул я, и дал сигнал ближайшей катапульте — теперь «мой» клин подошел как раз на нужную дистанцию для того, чтобы получить первые в этом бою неприятности себе на голову. Галахад потихоньку обстреливал или расстреливал вражеские метательные орудия.

Чем хорош день — все-таки многое видно. Чем хороша гора — в нее быстро не вскарабкаешься. У того и у другого есть еще масса других преимуществ помимо всего лишь света и закона всемирного тяготения. И в «царя горы» можно играть долго и счастливо, если подобные слова можно применить к более или менее успешному взаимному истреблению. Миниатюра жизни. Сжатый формат. В состоянии мира и порядка жизнь не чувствуется так, как в своих концентратах — войнах и азартных играх, где вопрос удачи-неудачи, выживания или схода со сцены — дело одной минуты. Если каждое сражение или даже всего лишь игра — целая жизнь, неудивительно, что вообще существует такая штука как азарт. Когда в каждом ударе сердца целая вечность — это ли не способ побыть немного бессмертным? Остаться живым, когда вокруг рушится и умирает все — это ли не повод ощутить свою божественность, ради которой можно даже рискнуть и самим выживанием и сложить затем «Гимн в честь Чумы»?

Снаряды, хотя баллисты и катапульты саксов были частично выведены из строя Галахадом, стали лететь более прицельно. Просвистевшая шальная гигантская стрела смела со своего пути небольшой отряд стрелков вместе с частью верхнего края земляного вала. Летящий камень, из тех что «по ночам ломает башни и мстит случайному врагу» произвел опустошение совсем рядом с моей собственной катапультой, едва задев вскользь саму машину.

И ты застонешь в изумленье, Завидя блеск его огней, Заслыша шум его паденья И жалкий треск твоих костей… [4]

4

Цитата из стихотворения Н.Гумилева «Камень».

Сейчас в этих словах не было ни капли мистики. Не было и огней? Но какими искрами в глазах может отразиться напоследок эта обрушивающаяся с небес черная тень при настоящем попадании?

Мы обрушивали эти камни вниз, принося другим куда больше потерь, иногда вызывая небольшие осыпи, и не все они оставались лежать там, куда упали, часто они еще катились какое-то время по склону. Не хотел бы я оказаться сейчас на стороне Кольгрима. А что, если бы как-нибудь угораздило? Кто сказал, что такое невозможно? Нет, с такими мыслями точно пора уходить в какой-нибудь монастырь, — подумал я, подбирая точку для очередного удара, который должен был нанести упорно подбирающимся саксам наибольший возможный ущерб. «Генеральное сражение — самый кровопролитный способ разрешения задачи» [5] . Но что без него? — Война на истощение? Что значит: «губить ужасающее, доселе неслыханное, но все же недостаточное для убедительной победы количество человеческих жизней» [6] . Уж лучше быть убедительным. Это даже в конечном счете выходит гуманней. Кто-то когда-то говорил, что на самом деле нет ни большего ни меньшего зла, в любом случае зло это зло. Может и так, вот только выбирать больше не из чего. И еще хотелось бы сказать этому умнику, что не существует вещей сплошь и исключительно положительных, а предположение подобного, как постулат абсолютной безгрешности чего-то или кого-то — уже есть нечто далеко не положительное, если не сказать гнусное и жуткое, что, проявляясь в реальной жизни, ведет к особенно большим кровопролитиям. Хоть и обладает большой притягательностью и соблазнительностью, так как сильно облегчает жизнь возможностью напрочь отключить мозги и все сопутствующие неудобства вроде совести. Так и спится крепче, и естся слаще, и огни аутодафе греют веселей, уютней и праздничней. Просто не жизнь, а добрая сказка.

5

Клаузевиц «О войне».

6

Черчилль «Мировой кризис».