Драконье царство
Шрифт:
А когда наступило относительное затишье — значительная часть саксов с тем или иным настроением приняла предложенные условия сдачи, выяснилось, что Кей все же мог прийти и несколько позже, но в том, что он пришел «раньше» его ни в коем случае нельзя упрекнуть. В дело вмешались два неучтенных фактора: к Кею присоединился со своим партизанским отрядом Леодегранс, осознавший, что грядет по-настоящему решительное столкновение с Кольгримом и не желавший его упустить, а также — прибывший из Камелота собственной персоной Ланселот. Уж способность Ланселота при желании нагнетать панику была мне известна как никому. Оба этих импульсивных рыцаря вовсю насели на несчастного Кея, уговаривая его поторапливаться, так как им втемяшилось, что «чрезмерная задержка» в данном случае либо злой умысел самого Кея, либо моя большая стратегическая ошибка, которая смерти подобна.
Разнервничавшийся Кей, всегда сдержанный, при встрече буквально бросился мне в объятья от облегчения — оттого что все, как будто, кончилось хорошо, или хотя бы просто кончилось, одновременно прося прощенья за то, что задержался, и за то, что поспешил. Завидев за его спиной и Леодегранса и Ланселота, я заверил его, что пришел он как раз вовремя, хотя спешить еще было совершенно некуда, поблагодарил за отменную выдержку, по обычаю, по-братски расцеловал и похлопал по плечу. Потом направился к этой самодовольной воинственной парочке и чуть не высказал им обоим все, что я о них думаю. Но по дороге, где-то на третьем шаге, выдохся, так что ограничилось все обычными приветствиями, поздравлениями и ворчаньем, которое они уже отнесли исключительно на счет моего собственного недальновидного самомнения и решили отнестись к нему великодушно и снисходительно. Ладно уж, потом разберемся, сейчас недосуг. Ледогранс начал нести какую-то воодушевленную ахинею, которую я слушал вполуха или даже мимо уха. Так как только позднее, с некоторым священным ужасом, осознал, что в этот момент он дал обет непременно выдать за меня свою дочь. А я, по рассеянности, согласился.
Тогда же меня больше заботило восстановление вокруг какого-никакого порядка, счет живых и павших — когда каждое изможденное живое знакомое лицо вселяет необузданный оптимизм, а неживое тяжелую усталую горечь, и, разумеется, похороны.
На большой костер Беовульфа был возложен рядом с ним на почетном месте и сам Кольгрим. Вокруг разместилось множество павших саксов. Рекомендации тем, кто должен был попасть в это избранное общество давали их уцелевшие товарищи. Не обошлось и без обычных жертвоприношений, но их было немного, и раз все без исключения их участники находили их торжественными, мы не вмешивались. Для остальных — все бы все равно не уместились, были устроены костры поменьше. И костры эти горели затем всю ночь. Зарево от них, говорят, было видно чуть не по всему острову. А при этом свете продолжали еще рыть могилы и для павших бриттов. Победа тоже не сплошное веселье, а еще и нелегкий физический труд. И жуткий осадок, и очередное рассыпание в прах обыденных жизненных ценностей. А примирение с тем, что случилось, может быть, придет когда-нибудь потом.
С такими-то победными мыслями я и отправился наконец спать в заботливо приготовленную мне среди такого бедлама персональную благоустроенную палатку. И не подумав зажигать свет, я упал приблизительно туда, где была прикрыта плащом из волчьей шкуры моя походная кровать, и в предрассветном почти затихшем наконец лагере на время прибавился еще один убитый.
Разве это было не справедливо?
XIV. Эборакум
— Сон разума порождает чудовищ, — услышал я где-то над ухом голос Ланселота. — Присутствующие здесь чудовища собираются просыпаться?
— Какого дьявола ты делаешь в моей палатке ни свет ни заря? — проворчал я, проснувшись, но и не подумывая открывать глаза и высовывать нос из свалявшегося волчьего меха.
— Уж полдень близится, — укоризненно молвил Ланселот. — Кстати, Гавейну с Галахадом тоже интересно, куда ты собираешься девать эту прорву захваченных саксов. Ведь не перебить же, да и продать в рабство за бешеные деньги тоже вряд ли…
— Идите-ка вы к черту… — беззлобно возмутился я. Понятно, что Ланселот шутил, но я все-таки спросонья немного обиделся.
— Ага, — вздохнул самым шальным образом мой старый добрый приятель. — Именно так мы и поняли. Так все-таки, что мы будем делать с этими потенциальными толпами мародеров?
— А ничего.
— Миль пардон? — теперь голос Ланселота зазвучал несколько обиженно.
Я вздохнул, оторвал нос от постели, открыл глаза и сосредоточенно поморгал в сторону стенки палатки. Светлая. И вообще светло. И не красное костровое зарево. Похоже, там снаружи солнце. Очень мило.
— Мы же не собираемся отпускать их на произвол судьбы, — сказал я, переведя взгляд на сидящего рядом на корточках Ланселота. Ага, так и видно, что столичный житель, только что из Камелота… — ишь, какой щеголь, будто не он недавно носился по всей Малой Британии и за ее пределами, выбивая пыль из бедняги Хлодвига. Я невольно тепло улыбнулся. Ланселот тоже отрешенно мягко улыбался, но на всякий случай не забывал критически покачивать головой. — Мы проводим их до самых стен Эборакума, — с лишь чуть-чуть преувеличенной серьезностью заявил я. — Лично.
— А дальше? Надеюсь, не так, как поступил Ричард Львиное сердце под стенами Акры?..
— Это ты о чем? — спросил я с подозрением.
— Ну, тебе лучше знать. Кто у нас был Ричардом?
— Нет, — возразил я твердо, — под стенами Эборакума я тоже никого резать не собираюсь.
— Стало быть, отпустишь их там, где они и окопаются для дальнейшего сопротивления! — радостно заключил Ланселот.
— Ага. Угадал.
— Идиотизм. Впрочем, я его почему-то одобряю, — признался Ланселот с некоторой печалью.
— Вот уж не сомневался, — усмехнулся я.
— Лучше бы усомнился. Как-то оно…
Эх, Ланселот… все-то тебе не так.
— Ну а если бы я сказал, что планирую массовые убийства, ты бы собственноручно учинил революцию и принялся бы свергать власть тирана? Тоже мне игрушки, Ланселот…
— Да нет, — как-то помявшись, недовольно, но одновременно и упрямо сказал Ланселот, глядя в земляной пол. — Я бы, конечно, поворчал, попытался бы разбудить твою совесть, но на самом деле, честное слово, я бы тебя понял…
Признаться, я был ошарашен.
— Ты что? — выдавил я чуть не через минуту, когда ко мне вернулся дар речи.
— Да ничего, — ответил Ланселот, и еще понизил голос, почти до едва слышного, но все же отчетливо разборчивого. — Но мы ведь можем остаться тут навсегда!
Я еще немного тупо поморгал, глядя на него.
— Я в курсе. Ну и что?
Ланселот помолчал, серьезно созерцая мое удивление.
— Ничего. Иное время требует иных стандартов и от нас…
Я мгновение поразмыслил.
— А каких стандартов требует легенда?
— Легенда не жизненна. Ты сам прекрасно знаешь.
— Чего только я не знаю, — проворчал я. — Аж противно…
— И что?
— Ничего. Какая муха тебя укусила? Хлодвиг? — поинтересовался я поразмыслив.
— Пролив, — ответил мой старый приятель похоронным голосом. — Всего лишь какой-то пролив, а до чего стало тошно, ты себе не представляешь. И не от морской болезни. Бывает, что случается что-то, что ставит точку в том, что давно уже подозреваешь, чувствуешь, но не окончательно, и вдруг, с каким-то пустяком это впечатывается в голову с омерзительной ясностью, как смерть близкого человека, и тогда просто не знаешь, куда деваться.