Драконье царство

Космолинская Вера Петровна

— Ни надежды, ни звезды, лишь дозорные посты… — пробухтел я себе под нос.

— Тс!.. — шепнул Галахад, предостерегающе подняв палец. Вид у него был предельно серьезный — в случае с Галахадом это далеко не всегда нужно воспринимать буквально, но в зависимости от контекста…

А контекст был таков — легкое внезапное сотрясение земли, будто от чьего-то шага, тихий, короткий, почти неуловимый, но настойчивый свист, и больше ничего. Через долгие полминуты, снова легкое сотрясение, на которое можно было и не обратить внимание. И еще одно. Легкий шелест ветра, или уже не ветра. Я оглянулся назад. Там, в темноте и тумане, едва видимые, скорее угадываемые, в безмолвии, во множестве на земле лежали люди, но они не спали, хоть и отдыхали в ожидании, и каждый сжимал в руках оружие.

Галахад слегка покачал головой, я кивнул, и мы переместились по рву чуть левее.

«И ночь крадется сквозь туман,

вдвойне незрима, неизвестна…» Не пугающая этой неизвестностью, скорее только интригующая, ведь кто угодно видит скверно в тумане, а мы при этом явно не летим в самолете над горной цепью, рискуя ошибиться в высоте и курсе, любые неожиданности давно уже ожиданны, и само наличие окружающего нас где-то внизу противника исключало возможность каких-то посторонних неприятных сюрпризов. Вот, скажем, если и вздумает явиться в тумане какой-нибудь праздношатающийся реликт вроде местного сухопутного Лох-Несского чудовища, пусть-ка попробует проломиться незамеченным через линии саксов, даже если не брать в расчет обретающегося среди них Беовульфа, легендарного сразителя чудовищ, — если это каким-то чудом придет ему в анахронистично-реликтовые гипотетические мозги… Может быть именно потому этот ночной туман отдавал какой-то невероятной абсурдной безмятежностью. Улетучились последние остатки сожаления о том, что иногда приходится просыпаться среди ночи. В конце концов, ночь — это совершенно замечательное время.

Главное — вовремя заметить, когда уже пора поднимать тревогу. Из тумана послышалось по какой-то удивительной логике сперва отчетливое сопение, и лишь затем приглушенный бодрый топот. А ведь казалось бы, вибрация должна была пробиться раньше, но под этим плотным туманным одеялом ее направление было совершенно неясно. Близко? Достаточно близко?

— Проснись, Британия! — громко завопил я, когда с вала в ров посыпались мелкие комочки земли.

— Кольгрим! — донесся тут же клич по ту сторону вала, когда противник должно быть не без облегчения понял, что можно больше не красться в тишине, раз подход его уже не секрет.

Голос, выкрикнувший этот клич, показался мне знакомым. В конце концов, с Бальдульфом мы ведь даже разговаривали, не говоря уже о том, чтобы слышать как мы отдавали команды на поле брани — среди сечи ярой. Единственное, что было свежо и ново — я никогда прежде не слышал, чтобы Бальдульф выкрикивал имя брата. Ну а если забежать вперед, то я никогда не слышал этого и в последующем… Должно быть, это было прощание.

А за моей спиной поле, усеянное не мертвыми костьми, а живыми воинами лежащими на земле, всколыхнулось и восстало как вздыбившиеся волны или почвы и камни, потревоженные землетрясением — или весело проросшие зубы дракона — случись тут побывать Язону, это непременно нашло бы себе местечко в мифах древней Греции, — и хлынуло к валу, где встретилось вскоре с другой волной, напирающей снаружи. Саксы преодолели последний мизерный остаток пути бегом, торопясь если не использовать потерянную неожиданность, то взять хотя бы стремительностью, устрашающим напором и решительностью.

В темноте и тумане было неясно, сколько их явилось на самом деле и когда поток их иссякнет, но я был уверен, что их немного. И дозоры, расставленные по всему кругу обороны молчали. Мало радости, надеясь на прорыв, встретиться в тумане посередине атакуемого лагеря со своими же отрядами, прорвавшимися с других сторон и сгоряча порубить своих же в капусту, а такое бывало нередко. Хотя вряд ли тут мог быть этот резон.

Но для того, чтобы не заскучать и не впасть в сонливость, гостей вполне хватало. Они бойко перелезали через вал и скатывались вниз, где их уже поджидали, порой ловя прямо на мечи и копья. Это их не останавливало, как говаривали во все времена — «всех не переловите». Да не очень-то и старались остановить их именно на валу. Выдохшись немного, они бы в конце концов отступили не с такими уж большими потерями, какие ждали их на нашей стороне.

Я пытался разобраться в суматохе, есть ли здесь где-то Бальдульф, чей голос я точно слышал.

Между тем кто-то поблизости прорубал просеку. Что-то несильно ударило меня в плечо, перекатилось через руку и упало под ноги — отрубленная голова одного из бриттов. Оглянувшись, я увидел не Бальдульфа, но этот человек мне тоже подходил — Беовульф. Не знаю почему, его я убил бы даже с большим удовольствием. Наверное потому, что он был лишен веселого и лукавого романтизма Бальдульфа, из-за которого последний казался своеобразным произведением искусства, уничтожать которое грех, а может потому, что каким-то образом подспудно я ухитрялся считать драконов и прочих чудовищ за своих, и на имя легендарного сокрушителя монстров реагировал соответственно. Как бы то ни было, Беовульф подвернулся мне под руку.

Беовульф

тоже увидел меня, и тоже посчитал, что я ему подхожу. Издав торжествующе-трубный боевой клич, он с воодушевлением обрушился почти мне в объятия, размахивая топором в деснице и широким недлинным мечом в шуйце. Неплохо же у него выходило разить левой — попавшая в меня голова была явно снесена мечом, топором не так просто нанести четкий горизонтальный удар. Может и не так просто, но он его нанес… Тяжелое лезвие свистнуло как перышко над моей головой. «Все равно не верю! — подумал я, резко присев. — Одно дело — просто горизонтальный удар, и совсем другое — куда-то попавший, не было бы той инерции…» Инерция и впрямь была невелика, раз Беовульфа не закрутило от такого замаха волчком. Топор слегка развернулся в воздухе и косо рухнул вниз. Меч, уже скрещенный с моим, дико скрежетнул по клинку Экскалибура, отталкивая меня назад, под обрушивающийся колун. Чтобы не потерять равновесие, я изо всех сил бросился навстречу этому движению, на Беовульфа, не головой в живот, конечно, а плечом и щитом — головой бить сейчас никуда не стоило, особенно в вычурный выпуклый панцирь — я опять проигнорировал такую полезную штуку как шлем, в частности оттого что уже получил недавно по голове, и сдавливать ее чем бы то ни было не хотелось, как не хотелось ограничивать движение и обзор, к тому же, в темноте и тумане. Впрочем, шлем я игнорировал вообще не так уж редко, обычно и на войска это действовало ободряюще — с моей веселой рыжиной меня было видно издалека, не хуже знамени или вертящейся обычно неподалеку адской гончей, так что и перепутать и потерять было не страшно, и сама эта легкая бравада приводила их в восхищение и в нужный настрой. А нужный настрой для тех, в чьих жилах слишком много кельтской крови — уже полдела, если не больше.

Черт побери, эта туша даже почти не пошатнулась, но и своей цели тоже не достигла. Я скользнул вбок, вывернувшись и снова приготовившись к нападению или защите. Беовульф тут же повернулся ко мне лицом с поразительной легкостью, грациозно, без лишних движений, будто чуть шевельнувшись и заняв давно отработанную позицию в известном танце. Отчего-то вдруг вспомнилось, как одна девушка в далеком и вздорном будущем после очень недолгого знакомства со мной, вообразила, что я танцор.

В какую точку стоило бы сейчас попробовать поразить Беовульфа?

В какую получится, конечно… Я ударил его щитом. Щит был круглый, небольшой, «саксонский», хотя такими давно пользовались и британцы вместо старинных, вытянутых и ромбовидных со срезанными острыми углами, которыми удобно было укрываться целиком от стрел, копий или дротиков с гарпунными остриями — но в пешей свалке они не столь маневренны, хотя для всадников и теперь неплохи, так же как будут затем неплохи и длинные каплевидные норманнские щиты.

Но до норманнов пока далеко, да и гарпунных дротиков в обозримом пространстве было не видать, хотя не так уж оно было велико, это обозримое пространство. Беовульф не глядя отмахнулся топором. Удар был из серии тех сказочных ударов, что обычно вгоняют былинных богатырей в сыру землю по макушку. При прямом попадании. Но удар опять пришелся вскользь. Еще несколько таких ударов мимо, и он не сможет не замедлить движений, — подумал я, продолжая обходить его по кругу и совершать пробные атаки, провоцируя снова и снова совершать взмахи топором или мечом вхолостую. Конечно, он прекрасно понимал, к чему я клоню, но желая наконец с этим покончить — промахивался, и промахивался очень энергично, при этом, правда, как будто совсем не теряя ни сил, ни задора. Так, конечно, только казалось. Лежала ведь у него невидимой тяжестью на плечах не только ночь, но и день боев, и подъем в гору. И то, что должно было случиться, случилось. Удивительно, но я почти не заметил этот момент. Просто очередной пробный удар в уязвимый просвет под его рукой, едва развернувшись и уйдя от его меча — в тот момент, когда он снова замахнулся топором. И вдруг осознание, что удар достиг цели, все уже кончено, и рассуждать больше не о чем. И было в этом что-то печальное — погубить такое почти совершенное в своем роде чудо природы. Что-то сродни славе Герострата, сжегшего храм Артемиды. Одно утешение — рано или поздно всех нас забудут. Даже Геростратов.

Я выдернул свой меч из-под руки Беовульфа — вонзившись ему в бок, клинок вошел глубоко в грудную клетку, должно быть, задев сердце и уткнувшись в ребра с другой стороны. Он все еще стоял, будто в задумчивости — это выглядело странно, чтобы вдруг замер такой отлаженный механизм с великолепной мощной пружиной, невозможный контраст — ведь казалось, он должен был рубиться машинально еще какое-то время после того, как уже был бы мертв. Но он был еще жив, а все уже кончилось. Меч и топор он еще не выронил, просто застыл посреди движения. Потом перевел взгляд и встретился со мной глазами.