Древняя Русь. Быт и культура
Шрифт:
Иконографически рельефы не имеют аналогий ни в миниатюрах, ни в монументальной живописи (Розов Н.Н., 1968, с. 87). В.П. Даркевич вслед за Н.Н. Ворониным считает, что на иконографию Давида во владимирской резьбе могло повлиять изображение благословляющего Христа (Даркевич В.П., 1964, с. 49). Рельефы Давида-музыканта самые крупные во владимирской пластике. В дальнейшем они не повторялись, если не считать одного небольшого и малопонятного рельефа на северном фасаде Дмитриевского собора (Вагнер Г.К., 1969а, рис. 149, 192). Скорее всего, здесь изображен царь Соломон (Вагнер Г.К., 1976а, с. 272), сын Давида (Соломон на троне со львами изображен на архивольте южного портала Дмитриевского собора (табл. 113, 5). Наконец, вместе с Давидом он изображен на левой закомаре западного фасада того же собора (табл. 113, 34). Как пророки они возглавляют пророческие ряды в скульптуре Георгиевского собора в Юрьеве-Польском (табл. 113, 6, 7). Если в первом случае они историчны, то во втором выражают более отвлеченную идею.
2. Александр Македонский. Изображен в легендарном сюжете полета на небо, совершенном в корзине, которую несет пара грифонов. Этот сюжет восходит к роману Псевдокалисфена, очень популярному в средневековом мире (Банк А.В., 1940, с. 184). Рельеф на этот сюжет впервые появился на фасаде Успенского собора во Владимире (1158–1160) (Вагнер Г.К., 1969а, с. 96, рис. 59), повторен в декоре Дмитриевского собора (табл. 113, 8). (Там же, с. 260, с. 187, 188) и Георгиевского собора в Юрьеве-Польском (Вагнер Г.К., 1964, с. 78–80, рис. 37, табл. XIIб). Буквальный его смысл — всемогущество царя. Более интересны аллегорический и моральный смыслы, о которых будет сказано ниже.
3. Русские князья Борис и Глеб. Их изображение имеет более глубокую пластическую традицию, представленную древнерусскими змеевиками XI–XII вв. (Лесючевский В.И., 1946, с. 230 и сл.). Но в столь крупном масштабе, как во фризе северного фасада Дмитриевского собора, фигуры князей во весь рост даны впервые (табл. 113, 14–15). Возможно, что здесь сыграла свою роль иконописная традиция. Особенностью владимирских рельефов является то, что князья представлены не воинами, а мучениками (Вагнер Г.К., 1969а, с. 244). Впрочем, на южном фасаде того же собора они изображены воинами-всадниками, вооруженными мечами (табл. 113, 16, 17) (Там же, с. 248, рис. 187). Разница обусловлена разностью смыслов. В первом случае Борис и Глеб включены в ряд религиозных подвижников, смысл их прямой, буквальный. Во втором случае они символизируют святое воинство вообще (табл. 113, 13). Погрудные рельефы Бориса и Глеба даны (дважды) в фасадной пластике Георгиевского собора Юрьева-Польского (Вагнер Г.К., 1964, с. 38–41, табл. XI(а), XX(а, б)), причем в одном случае они трактовались как целители, т. е. в историческом аспекте (показаны даже восточные тюрбаны) (табл. 113, 18, 19), а во втором — деисусе, т. е. в аспекте скорее моральном (табл. 113, 18, 20).
4. Князь Всеволод III с сыновьями. Эта пластическая композиция уникальна. Она украшает тимпан восточной закомары северного фасада Дмитриевского собора (табл. 119, 21–29) (Вагнер Г.К., 1969а, с. 256–268, рис. 185). Попытки опровергнуть данную ей Н.Н. Ворониным (Воронин Н.Н., 1961, с. 436) атрибуцию следует признать несостоятельными. Князь изображен сидящим на троне с младшим сыном на коленях. Другие сыновья преклонили колена перед отцом.
5. Князь Святослав Всеволодович. Так мною определен рельеф бородатого мужчины в круглой шапке, некогда находившийся как замковый камень в вершине архивольта северного портала Георгиевского собора (табл. 113, 24). Рельеф дан здесь в качестве ктиторского изображения. Портретность его удостоверяется сходством с изображением князя Юрия Всеволодовича (брата Святослава) на шитой пелене XVII в. (Вагнер Г.К., 1969а, с. 23).
6. Княжеские дружинники. Вероятнее всего, именно этих персонажей следует видеть в рельефах на капителях и в венчающих арочках Георгиевского собора. Первые (на рельефах) изображены в профиль, некоторые в конических шапочках, с серьгой в ухе (табл. 113, 25, 26) (Вагнер Г.К., 1964, с. 48–52, табл. VIII, IX). Вторые (в арочках) — в фас, причем шапочки у них другие, полусферические, как у князя Святослава (табл. 113, 27) (Там же, табл. VIIa). И те и другие без нимбов, так что в светскости этих персонажей сомневаться не приходится.
7. К группе рельефов с прямой исторической семантикой относятся все библейские персонажи, которые соседствуют с Давидом на фасадах Дмитриевского собора. Здесь усматриваются Самуил, Нафан (?) (Даркевич В.П., 1964, с. 50), Садок (Вагнер Г.К., 1969, с. 256). В какой-то степени историчны и многочисленные фигуры святых, в частности святых воинов — Георгия (табл. 113, 9, 12), Дмитрия (табл. 113, 11) и других, заполняющие интерколумнии аркатурно-колончатых фризов Дмитриевского и Георгиевского соборов. Наконец, сюда же должны быть причислены фигуры святителей, а также больших и малых пророков в фасадном декоре последнего здания. Что же касается изображений Христа, Богоматери, Трех отроков и пещи огненной и т. п. образов, то о буквальном смысле их изображения говорить трудно. Они были носителями аллегорического, морального и мистического смыслов.
Те же изображения, которые являлись носителями преимущественно исторического смысла, за небольшим исключением, даны в виде целых фигур и в сравнительно крупном масштабе. Но никаких особых реалистических черт в трактовке (например, князей) не замечается, поскольку, как известно, средневековое творчество в этой области отставало от трактовки сакральных образов.
Образы и мотивы, понимаемые буквально, конечно, имели и аллегорический (символический) смысл, но выражался он полнее и ярче, когда с этими образами соседствовали те, которые были носителями в основном символического смысла. Для этого в средневековом искусстве использовали различные зооморфные образы, воспринятые древнерусскими мастерами архитектурного декора. Расскажем только о главных образах.
Лев. В декоре одного только Дмитриевского собора во Владимире лев изображен 125 раз (Вагнер Г.К., 1969а, с. 268), занимая первое место во всей зооморфной пластике. Если к этому прибавить рельефы львов остальных владимиро-суздальских храмов, то цифра превысит 200. В зависимости от расположения и формы рельефа, символическое содержание могло варьироваться. Львиные маски у входов в храм (Боголюбово, Успенский собор во Владимире) означали одновременно и стражей и принадлежность храма князю (табл. 114, 11–12). Напомним, что изображение льва (гривастого зверя) со сходной функцией было известно и в Чернигове, а может быть, и в Рязани. В Суздальском и Юрьев-Польском соборах маски заменены полнофигурными изображениями (Вагнер Г.К., 1964, табл. XXX, 24; рис. 26, 27). Ту же функцию на Суздальском соборе выполняли довольно крупные рельефы львов по углам здания, над аркатурно-колончатым фризом. Имея одну голову, туловища их распластаны на два фасада (точно так же, как и на южном портале собора) (табл. 114, 24). Лежащие со скрещенными передними лапами львы по сторонам оконных проемов (ц. Покрова на Нерли и др.) понимались как стражи (табл. 114, 18) (Лазарев В.Н., 1953, с. 404, рис. на с. 405). Львы, стоящие по сторонам трона Давида (ц. Покрова на Нерли, Дмитриевский собор), означали одновременно и побежденную псалмопевцем злую силу, и своего рода спутников царя, его царственное окружение (табл. 114, 17) (Вагнер Г.К., 1969а, с. 134, рис. 87). В Дмитриевском соборе часть львов изображена смиренно припавшими на передние лапы.
Несколько сложнее семантика рельефов со львами в основании сводов ц. Покрова на Нерли и Дмитриевского собора. Здесь львы изображены попарно на каждой стороне столба. Они могли символизировать и и злую силу, которой нет доступа на небо (на своды), и своего рода стражей, и, пожалуй менее всего великокняжеские эмблемы (Там же, с. 150, рис. 96; с. 294, рис. 222, 223, 227–229).
Остальные рельефы со львами семантически менее определенны. Многочисленные львы на фасадах Дмитриевского и Георгиевского соборов, скорее всего, эмблематичны. Парные фигурки львов с одной общей головой (табл. 114, 22, 25) (Там же, с. 272, рис. 201) могли быть заимствованы и из среднеазиатского и западноевропейского искусства. Судя по среднеазиатским примерам, эмблематический (геральдический) характер их вполне вероятен. Однако, присутствуя в декоре Дмитриевского и Суздальского соборов, он позднее уже не встречается, а в собственно «геральдическом» значении изображение льва (на щите св. Георгия в декоре Георгиевского собора) имеет совсем иной вид (лев-барс, поднятый на дыбы) (Некрасов А.И., 1928, с. 406–409; Арциховский А.В., 1948б, с. 43–67).
Конечно, апотропеичны и одновременно эмблематичны львиные маски, кольцом венчающие барабан Дмитриевского собора (табл. 111, 7) (Вагнер Г.К., 1969а, с. 270, рис. 199). В этом отношении они равнозначны львиным маскам у входов. Что же касается львиных масок, перемежающихся с человеческими головами на западном притворе Георгиевского собора (табл. 114, 16) (Вагнер Г.К., 1964, табл. XIII), то значение их еще не ясно. Может быть, это атрибуты воинов-дружинников? Или своего рода «венок храбрым»?