Древняя Русь. Быт и культура
Шрифт:
Дарственные надписи также изредка приобретают развернутую форму: «Янка вдала пряслень Жирцъ» — Киев, XI–XII вв. (Толочко П.П., 1972, с. 115). Дарственная надпись, начерченная на маленьком, очевидно детском, пряслице: «IВАНКЪ СЪЗДЪ ТЕЕ Ю ОДИНА Д» (Рыбаков Б.А., 1960, с. 33, 34), возможно, сделана мастером-камнерезом Иванко для своей малолетней дочери.
Мужские имена, иногда написанные на пряслицах, например «Молодило» (Рыбаков Б.А., 1946, с. 29), следует считать именами дарителей.
Пряслица метили рисунками, крестиками, буквами, а затем надписывали во избежание путаницы, ибо на посиделках прядение прерывалось играми и песнями. К тому же по этнографическим данным известно, что прялки и веретена были у славян свадебным подарком жениха невесте (Рыбаков Б.А., 1963, с. 54–55). Об этом же свидетельствуют надпись «NЄВЪСТОЧЬ» на пряслице из Вышгорода (Рыбаков Б.А., 1946, с. 29). Не исключено, что такими свадебными подарками были пряслица с надписями «КЪN ЖЕЕ КЪNЖНNЪ», так как нередко молодые в свадебных обрядовых песнях именовались князем и княгиней.
На двух пряслицах прочерчено начало алфавита. Одно из них (XI в.) найдено при раскопках Любеча, в перекопе у западного угла княжеского замка (Рыбаков Б.А., 1960, с. 33). На его боковой грани написан алфавит
Надписи на пряслицах представляют собой значительный материал, свидетельствующий о грамотности женщин в Древней Руси. Даже берестяные грамоты-письма женщин не могут быть таким прямым свидетельством, как они, ибо теоретически можно предположить, что между отправителем и адресатом существовало промежуточное звено — «площадной дьяк», т. е. профессиональный писец, писавший письма за определенную плату (Казаков В.К., 1978, с. 21). Надписи на пряслицах — специфических предметах женского обихода — встречаются не только в Новгороде, но и в других городах Древней Руси (в Новгороде их найдено приблизительно такое же количество, как, например, в Любече). Нужно иметь также в виду, что надписи на пряслицах — свидетельство грамотности не только их владелиц, но и дарителей и дарительниц. Самое убедительное свидетельство процесса обучения грамоте — надписи-азбуки на пряслицах. Грамоте обучали с детства, об этом говорят и пряслице из Витебска, надписанное внучкой, и детское пряслице с дарственной надписью отца малолетней дочери.
Все пряслица с надписями происходят из раскопок городов и городищ. Только одно из них (пряслень Парасии) найдено на Борковском селище — крупном торговом поселении на центральном участке окского водного пути (Монгайт А.Л., 1961, с. 156, 157). Такая топография находок доказывает, что грамота в основном была распространена среди горожанок.
Знаками, буквами и надписями метились не только пряслица, но и множество самых разнообразных предметов: каменные крестики, литейные формы, костяные рукояти, оселки для точки ножей. Эти надписи, преследовавшие утилитарные цели — отличить свою вещь от других аналогичных, как правило, тоже процарапывали острым предметом. Например, владелец крестика, найденного на Пировом селище (посад города Ярополча), оставил свою подпись в виде молитвенной записи на его оборотной стороне: «Господи, помози рабу своему Власиеви» (Седов В.В., 1959, с. 275–277). Надписывали и оселки для точки ножей. На одном из оселков из Новгорода имеется надпись с названием вещи и имени владельца: «Осля Семена Олександровича» (Янин В.Л., 1953, с. 243). В Новгороде же найден оселок, надписанный женским именем Марфа. Надписи исполняли и ремесленники, делавшие вещь, и владельцы, ею пользовавшиеся, — не всегда удается различить их по надписям, но иногда все же удается. Так на одной из киевских литейных формочек для трехбусинных серег процарапано имя владельца-ювелира «МАКЬСНМОВ/В/» — Максим. Три формочки, с процарапанными на них надписями, найдены при раскопках древнерусского города Серенска (Никольская Т.Н., 1974, с. 237–240). При сопоставлении этих формочек между собой оказалось, что две из них составляют одну с надписью в три строки, аналогичной киевской: «МАКО/СНМО/ВЄ», а третья — четыре буквы «МАСН», что, вероятно, должно означать тоже имя «Максим», в котором пропущен один слог. Одинаковые имена владельцев, близость почерков и орфографий надписей, равно как и самих литейных формочек, позволяют предположить, что и киевская, и серенские формочки принадлежали одному и тому же ювелиру (Медынцева А.А., 1978, с. 378–382).
Надписи на серебряных платежных слитках. Целый комплекс надписей (более 200), главным образом имен, обнаружен на серебряных гривнах. М.П. Сотникова, занимавшаяся изучением этих слитков, пришла к интересным выводам как в области эпиграфики, так и денежного обращения (Сотникова М.П., 1961, с. 44–91). Оказалось, что надписи на слитках, хотя и сделаны мастерами-серебряниками (ливцами), содержат имена их владельцев-заказчиков, а не мастеров. Это было вызвано тем, что древнерусские денежные дворы не имели собственного серебра и изготовляли слитки для заказчиков из их собственного серебра. При такой организации дела надписи-имена на слитках являлись рабочими пометками мастеров-ливцов, помогая им рассчитаться с заказчиками (Сотникова М.П., 1970, с. 92). Эти соображения целиком подтверждаются надписями, представляющими собой притяжательную форму от имени, например, ЮРЄNНNЬ, РОДНВОNОВА, ПАРФНЛЬЕВЪ или такой надписи «У МНЛНДА ВЗЛ». Не исключено, что часть надписей делали сами заказчики. Особенный интерес представляют надписи, называющие заказчиков-женщин: NАСТАСЬ, NЕРОNОВ А МАТЬ. Очевидно, не имеет большого значения, кто непосредственно выполнял эти надписи, — мастер-ливец или заказчики, так как процесс передачи серебра на переливку предусматривал грамотность обеих сторон. Надписи, называющие заказчиковженщин, являются показателем их экономической самостоятельности, ибо в данном случае женщины — непосредственные участники денежных операций.
Надписи на металлической утвари и предметах религиозного культа. До наших дней дошли лишь немногочисленные образцы серебряной утвари княжеско-боярского или церковного обихода, но надписи на ней — явление обычное. Это и торжественные заздравные записи владельцев, вкладные, и подписи ремесленников, и черновые разметки. Нередки случаи, когда на одном и том же сосуде сосредоточены записи разного рода: и красивые, чеканные, орнаментальные надписи, и черновые, процарапанные. Так, на известной серебряной чаре черниговкого князя Владимира Давыдовича по краю вырезана «торжественным» письмом заздравная надпись (до 1151 г.): «А СЕ YУАРА ВОЛОДНМНРОВА ДАВЪIДОВНY/А/ КТО НЗ NЕЕ ПЬ ТОМУ NА ЗДОРОВЬЕ А ХВАЛА БОГА СВОЕГО СПОДАРА ВЕЛИКОГО КНА» (Рыбаков Б.А., 1964, с. 28). Кроме этой «официальной» надписи, удалось установить первоначальную черновую, прочерченную так же по краю сосуда каким-то режущим орудием простым, некрасивым почерком. Уже поверх черновой записи была вырезана двойным контуром заздравная, а фон между буквами сплошь заштрихован граверным резцом. Поэтому тонкие, еле видные штрихи черновой записи сохранились только на буквах «торжественной» надписи. Черновая запись не является непосредственной разбивкой основной, отличаясь по написанию от последней: «КНЗ вместо КN, ВОЛОДОВОВИ вместо ВОЛОДИМНРОВА,
«Заздравные» надписи известны и в более позднее время. На ковше (первая половина XIV в.), найденном в кургане под Краснодаром, имеется надпись, аналогичная черниговской. Сам ковш восточного, возможно золотоордынского, происхождения, но по венцу его вырезана двойным контуром славянская надпись: «СЕ КОВШЬ ДМИТРИЮ КРУЖДОВНYА КТО IСПЬЕТЬ ТОМY ЗДОРО» (Николаева Т.В., 1976, с. 278).
Помимо «официальных, торжественных» надписей, называющих владельцев и выполнявшихся при изготовлении сосуда, встречаются надписи владельцев, прочерченные острым предметом. Необходимость надписывать сосуды таким образом возникала, очевидно, при перемене владельца. На поддоне серебряной чаши XII в., найденной в составе клада, процарапано «КЪНЖА», эта запись перечеркнута и сверху надписано «СПАСВА». Г.Ф. Корзухина считала, что чаша попала из Южной Италии в Венгрию, затем была в княжеском владении, очевидно в роду Всеволода Ярославича, а затем ее передали в церковь Спаса на Берестове (Корзухина Г.Ф., 1951).
Другая запись на дне серебряной чаши с чеканкой, гравировкой и позолотой называет ее цену: «ВЪ ПОЛЪYЕТ ВЬРЬТА ДЕСТЬ ГРНВЬNЪ» (Спицын А.А., 1906). Так как сама чаша весит только 980 г, что составляет около 6 гривен серебра, 35 гривен следует считать обозначением цены чаши как произведения художественного ремесла (Рыбаков Б.А., 1963а, с. 56, 57).
Иногда мастера, сделавшие сосуды, надписывали на дне их свои имена. Так широко известны подписи мастеров Флора-Братилы и Костянтина (Косты) на донцах новгородских кратиров — сосудов для причащения (начало XII в.). По краю поддона сосудов чернью наведены надписи, позволяющие предположительно определить их владельцев — новгородских посадников Петра и Петрилу Микуловичей. Два почти одинаковых сосуда, сделанные, как следует из подписей, разными мастерами, позволили исследователям предположить, что на Руси существовал институт ремесленного ученичества (Рыбаков Б.А., 1948, с. 295–300).
Отчасти о надписях на предметах религиозного культа говорилось выше (новгородские кратиры, крестик из Ярополча). Есть подписи мастеров и владельцев и на других подобных предметах — крестиках, энколпионах, иконках, змеевиках и т. д. Но, как правило, именные надписи на этих предметах лишь сопровождают изображения святых. Правда, некоторые, наиболее роскошные, уникальные произведения художественного ремесла содержат надписи самого разнообразного типа: это и имена святых, и подробные вкладные записи, и подписи мастеров. Все три вида надписей есть на богато украшенном золотом, жемчугом, драгоценными камнями и эмалями кресте полоцкой княжны Евфросинии Полоцкой. Подробная вкладная запись, датированная 1161 г., содержит, помимо имени заказчицы, заклятие всех, кто посягнет на крест и стоимость креста. Именные надписи сопровождают эмалевые изображения святых, а имя мастера Лазаря Богши, сделавшего крест, мы узнаем из молитвенной записи, вырезанной мелкими буквами в самом низу креста (Алексеев Л.В., 1957, с. 224–244). Б.А. Рыбаков предположил, что в указанную во вкладной надписи стоимость креста: «… а кованье его, злото и серебро, и камение и жемчуг в 100 гривен…» не включена стоимость эмалей, и именно эти работы должны быть упомянуты в поврежденном месте надписи, где сохранилась только начальная буква «…A Л[АЖЕNЬ]М (40) ГРИВNЪ…» (Рыбаков Б.А., 1964, с. 33).
К сожалению, крест Евфросинии — явление уникальное не только по уровню мастерства, но и тщательности и подробности вкладной записи. Более обычны лаконичные надписи ремесленников, таких например, как «NКДМ[Ъ]». Эта надпись ремесленника-литейщика была вырезана на оборотной стороне литейной формы для энколпиона и отлита. На обороте бронзовых ажурных арок из Вщижа отлиты такие надписи-автографы: «ГН ПОМОЗИ (р)А[БОУ] С [ВОЕ] М [ОУ] КОСТ [АНТНNО]у» (Рыбаков Б.А., 1948, с. 253–254). Эти надписи, выполненные в процесе изготовления модели, безусловно, свидетельствуют как о грамотности ремесленников, так и об их русском происхождении, что не всегда определимо по стилю самих произведений. Поэтому не случайно, что до обнаружения надписей на вщижских арках многие исследователи связывали их с романским искусством.
При всей своей краткости и традиционности именные надписи содержат значительную информацию, свидетельствуя о грамотности довольно широкой категории ремесленников: литейщиков, камнерезов, ювелиров и т. д. Кроме того, надписи помогают атрибутировать изображения, установить и датировать сам предмет, а иногда сделать широкие исторические выводы. Например, на небольшой иконке, найденной в Приазовье, по сторонам изображения святого Глеба в княжеской шапке, с мученическим крестом в правой и мечом в левой руке имеются колончатые надписи: «ДАВЪIДЪ, ГЛБЪ». Необычность изображения Глеба — без его старшего брата Бориса, наличие второго христианского имени, палеографические особенности надписей — все это позволяет считать иконку собственностью тмутараканского князя Глеба Святославича, с именем которого связана и известная надпись на Тмутараканском камне (Рыбаков Б.А., 1964, с. 18). В другом случае Т.В. Николаевой удалось выявить целую художественную школу мелкой пластики, представленную произведениями одной мастерской и даже одного мастера. Иконки из камня, происходящие из этой мастерской (первой трети XIII в.), встречаются на всей территории Древней Руси — и в южной Руси, и в Старой Рязани, и в Новгороде. Надписи при изображениях помогли выявить и датировать произведения этой мастерской (Николаева Т.В., 1975, с. 219–227).