Древняя Русь. Быт и культура
Шрифт:
Разумеется, вопрос о степени развития грамотности в Новгороде неотделим от общей оценки самого открытия берестяных грамот, которые самым решительным образом изменили сложившееся в прошлом представление о культурном уровне средневекового новгородского общества. И дело здесь заключается не в числе берестяных документов, а в социальном составе круга людей, обращавшихся к берестяному письму. Анализ содержания грамот, а также состава их авторов и адресатов говорит о несомненной широте круга грамотных новгородцев. Среди них бояре и крупные землевладельцы неаристократического происхождения, торговцы и священнослужители разных иерархических рангов, ремесленники и крестьяне, мужчины и женщины. Вряд ли есть необходимость особым образом разъяснять, что проникновение грамотности в среду женщин, особенно женщин из непривилегированных сословий, — наиболее чуткий индикатор высокого уровня общекультурного общественного развития.
Вполне возможны и уместны сомнения в грамотности некоторой части авторов и адресатов берестяных писем. Можно предположить наличие в Новгороде института писцов-профессионалов, которые за определенную плату писали и читали письма людей, не способных сделать это без их помощи. В частности, палеографический анализ некоторых документов, исходящих из одних и тех же авторов, обнаруживает, что они написаны разными почерками, т. е. под диктовку или же по поручению автора. Имеется и противоположный пример: грамоты № 664 и 710 написаны одним почерком, однако их авторами были названы разные люди.
Между тем существует вполне объективный источник, говорящий о том, что характерным было собственноручное писание берестяных писем их авторами. Имею в виду массовость находок в исследованных слоях орудий письма на бересте. Их найдено уже больше сотни. Они встречаются почти в каждом сколько-нибудь значительном комплексе одновременных находок, позволяя утверждать, что грамотные люди имелись в Новгороде в заметном числе. В то же время число подобных находок достаточно ограничено, чтобы не стремиться к преувеличенным представлениям о степени развития грамотности, которая, очевидно, была далеко не всеобщей.
В этой связи возникает достаточно сложный и важный вопрос. Был ли сравнительно высокий уровень грамотности специфичен для Новгорода или же новгородские находки отражают более широкую, общерусскую картину? Для обсуждения этого вопроса, по-видимому, не имеет существенного значения то обстоятельство, что именно в Новгороде найдены сотни берестяных грамот, а в других городах только единицы. Несоизмерим сам масштаб археологических исследований в Новгороде и в других городах. И все же мне представляется, что Новгород всегда будет отличаться повышенным числом берестяных документов, иными словами, — более высоким уровнем грамотности.
Две специфические для Новгорода особенности утверждают в такой уверенности. Во-первых, очевидную роль в общекультурном развитии этого города играли своеобразные черты его политического строя. В отличие от большинства русских земель, имевших авторитарное устройство, Новгород на протяжении многих столетий, вплоть до его поглощения Москвой в 1478 г., имел республиканское устройство. И хотя республика была боярской, сосредоточившей всю полноту власти в руках крупнейших землевладельцев, гласность ее политической жизни, открыто развивавшейся в форме вечевых собраний, способствовала пробуждению и развитию не только политической, но и культурной инициативы всех частей общества.
Не менее существенна и вторая особенность новгородского строя. В отличие от княжеств центральной и южной Руси, где существовало множество небольших городов, Новгородская земля почти лишена городов. Новгород один стоит посреди обширной территории. Только Руса и Ладога нарушают однообразие его округи, имеющей исключительно деревенский характер. На мой взгляд, эта особенность самым прямым образом связана с условиями, присущими политической организации Новгородского государства. Для боярина, жившего в пределах авторитарной княжеской власти, главным способом утвердить свою самостоятельность было осуществление центробежной тенденции. Самостоятельность княжеского боярина на юге Руси увеличивалась по мере удаления от князя и достигала вершины в боярском городке с его иммунитетными правами, где боярин сам становился как бы монархом, по отношению к зависимому от него населению.
Способ самоутверждения новгородского боярина был совершенно противоположным. Его политическое могущество зависело от степени участия в управлении республикой, от приобщения к власти, организованной в Новгороде на основах пропорционального федеративного представительства от самоуправляющихся районов («концов»). Центробежная тенденция превратила бы любого придерживающегося ее боярина в анахорета, вырванного из системы сложившихся и развивающихся политических взаимосвязей. Поэтому боярин в Новгородской земле был центростремительным. Владея громадными латифундиями, он жил в городе. Все известные за пределами Новгорода боярские городки-замки вовсе лишены культурного слоя. Это значит, что они не были местами постоянного пребывания землевладельца, а служили лишь для его временных остановок при объезде владений. Центростремительная тенденция создала в Новгороде олигархическую систему приобщения к власти всего боярского сословия, когда в начале XV в. Совет Господ включил в себя десятки лиц, представлявших все боярские семьи Новгорода.
Но если это так, то важнейшей особенностью Новгорода была концентрация всех крупных землевладельцев в самом городе, что подтверждают кадастровые списки XV в., и необходимость отыскания действенных форм связи владельцев со своими владениями, отстоящими от Новгорода порой на десятки и даже на сотни километров, а порой разбросанных в разных районах Новгородской земли. Такой связи могла способствовать только письменность.
Не случайно поэтому в собрании берестяных грамот мы почти не найдем писем, которые, будучи написаны в Новгороде, в Новгород же и были адресованы. Любые сношения между самими горожанами могли обойтись без переписки. Известные нам сейчас письма (именно письма, а не памятные записки) демонстрируют способ преодоления большого расстояния. Многие из них написаны в других городах (в их числе письма, полученные из Смоленска, Ярославля, Ростова), но подавляющее большинство происходит из сельских местностей самой Новгородской земли. Это отчеты и донесения сельских старост своим жившим в Новгороде господам, жалобы крестьян на действия старост. Имеются в заметном числе и письма, написанные в Новгороде, но адресованные сельским жителям с распоряжениями по хозяйству (такие письма, по-видимому, привозились обратно их адресатами при отчете о выполнении господских распоряжений). Поскольку другие русские земли не знали столь разительного отдаления землевладельца от его земельного владения, надо полагать, в них и объем переписки, а также с связанный с ним уровень грамотности не достигали такой высоты, как в Новгороде.
В коллекции новгородских берестяных документов имеется немало ученических упражнений в письме и счете; наиболее известен целый комплекс упражнений мальчика Онфима, обнаруженный в слоях XIII в. Однако бытовая заурядность обучения грамоте нагляднее всего демонстрируется берестяной грамотой № 687 конца XIV в. В этом письме, адресованном мужем своей жене, содержится ряд хозяйственных распоряжений: о необходимости купить масла, приобрести детям одежду, присмотреть за лошадьми и т. п. Поручение отдать детей обучить грамоте содержится среди этих распоряжений как вполне заурядное, а не экстраординарное дело.
И все же, если поставить вопрос о главном достоинстве берестяных грамот как нового источника средневековой истории, на первом месте следует назвать их потенциальное значение, широкую возможность быть таким источником. Это значение не раскрыто до конца сегодня. Не будет оно до конца раскрыто и в будущем, так как собрание грамот никогда не утратит возможностей постоянного пополнения.
Можно и иначе назвать это достоинство берестяных документов — их противоположностью традиционным письменным источникам. Любой жанр традиционного письменного источника тенденциозно односторонен. Это хорошо видно на примере самого емкого из таких источников — летописи. При многоплановости летописного рассказа он тяготеет к необычному. Летописец фиксирует факты и обстоятельства, чем-либо поражающие го воображение. Он охотно рассказывает о военных действиях и заключении мирных договоров, о явлениях комет и затмениях, о переменах на княжеском столе и на епископской кафедре, о строительстве новых церквей, о засухах, наводнениях и эпидемиях. Но медлительные исторические процессы, хорошо видимые на удалении, ускользают от его внимания. Он пренебрегает рассказом о вещах, хорошо известных не только ему самому, и его современникам, но и его отцу и его деду. Он не сообщит о том, что к его времени сложилось в традицию; для него достаточно упомянуть «старину и пошлину» (т. е. «как сложилось издавна»), чтобы современнику стало ясным, о чем идет речь.