Древняя Русь. Быт и культура
Шрифт:
И вместе с тем, берестяные грамоты отличаются драгоценным качеством, препятствующим обособлению их исследования в самостоятельную дисциплину. Если папирусы в большинстве случаев дошли до нас вырванными из первоначально породившего их бытового комплекса и существуют как письменные источники по преимуществу, то берестяные грамоты, обладая всеми свойствами письменного документа, не утратили связи с археологическим комплексом, являясь его существенной частью.
Берестяные грамоты обнаруживаются в процессе раскопок на территории вполне конкретных усадеб, обладающих узкими хронологическими характеристиками. Их находят в обязательном сопровождении широчайшего репертуара древних предметов не просто синхронных им, но и входящих в единый с ними бытовой комплекс. Их возможно изучать и вне этого комплекса, анализируя лишь детали их содержания, но такое изучение резко сокращает информационные возможности берестяного документа. Сочетая в себе качества письменного и вещественного источника, берестяные грамоты постоянно порождают в их анализе неизбежные обратные связи. Рассмотрим этот аспект их изучения.
Не зная берестяных грамот, археологи, естественно, не умели определять конкретную принадлежность раскапываемых ими усадеб. В лучшем случае они пользовались дефинициями типа «дом купца», «усадьба богатого горожанина» и т. п. Сейчас мы получили возможность иных определений: «усадьба посадника Юрия Онцифоровича», «дом священника Олисея», «мастерская ювелира на усадьбе боярина Луки» и т. д. Археологический комплекс обретает историческую индивидуальность, и персонификацию. Однако и принадлежность грамот к такому комплексу оказывается существенно важной для истолкования их самих. Очевидно, что, если грамота несет на себе имя известного по другим источникам автора или адресата, она может быть истолкована и сама по себе. Но более типичны случаи, когда грамота сохранилась фрагментарно, утратив нужное для ее осмысления имя. В таком случае ее принадлежность может быть определена только анализом цельного комплекса усадьбы.
Ее связь с комплексом существует не только в виде хронологической горизонтали. В пределах одной усадьбы, принадлежавшей многим поколениям одной семьи, берестяные грамоты выстраиваются в систему взаимосвязей длительного периода, подчиняясь семейной генеалогии и в ряде случаев определяясь только через принадлежность к этой системе, что порождает вопросы более широкие, нежели те, что получаются анализом лишь берестяных текстов. Воспользуюсь несколькими примерами.
В ходе раскопок 1951–1962 гг. на исследуемом участке было открыто несколько больших усадеб, каждая из которых имела величину от 1200 до 1800 кв. м. Принадлежность этих усадеб богатым владельцам — уже в силу их большого объема — не вызывала сомнений. Находки здесь берестяных грамот, адресованных боярам Мишиничам и датируемых XIV — первой половиной XV в., давали возможность говорить о нахождении на раскапываемой территории и усадьбы этих бояр. Представители семей Мишиничей из поколения в поколение занимали пост посадника, т. е. бывали главами государства, превосходящего по площади любое королевство Западной Европы. Между тем все усадьбы были практически равновелики и обладали сходным набором построек и близким по составу ассортиментом бытового инвентаря, что порождало сомнительную мысль о необъяснимой в условиях средневековья нивелировке богатейшей и влиятельнейшей семьи с семьями ее ничем не примечательных соседей.
Топографический анализ берестяных грамот Мишиничей, однако, установил, что в отличие от их соседей эта семья владела не одной, а несколькими большими усадьбами. Из числа раскопанных в 50-е годы собственностью этой семьи были три усадьбы. Однако привлечение летописных данных о строительстве окрестных церквей членами этого боярского рода привело к предположению, что раскопкам подвергались только окраинная часть их городских владений, которые в действительности образовывали единый массив примерно в 10–15 усадеб. Это предположение в 1969 г. было проверено новыми раскопками в пределах предположенного массива на значительном удалении от изученных ранее усадеб, и новые раскопки опять обнаружили берестяные грамоты и другие материалы, связанные с боярской семьей Мишиничей.
Другой пример. В 1973 г. начались продолжающиеся и сейчас раскопки большого участка вблизи новгородского кремля. Здесь одна из усадеб была достоверно определена как принадлежавшая на рубеже XII–XIII вв. священнику Олисею Гречину. Среди многочисленных берестяных документов этой усадьбы имелась серия примерно из двадцати грамот, содержащих только имена в канонической православной форме, т. е. не мирские, а крестильные, какие фигурируют в церковных календарях. Поначалу эти тексты были истолкованы как поминальные записи, т. е. как списки лиц, о здоровье которых, если они были живы, или наоборот, о вечном блаженстве которых, если они уже умерли, надлежало молиться в церкви. Однако странным оказалось то, что в таких списках наблюдается разнобой падежных окончаний. Вот, к примеру, грамота № 506: «Петр — Иоанна; Мариамна, Анна — Георгия; Феодор — Прокопия и т. д.» Между тем на той же усадьбе и в тех же слоях обнаружены многочисленные свидетельства существования здесь иконописной мастерской, а затем найдены и берестяные письма, адресованные владельцу усадьбы священнику Олисею Гречину не как иерею, а как художнику. Вот одно из них (грамота № 549): «Поклон от попа к Гречину. Напиши мне двух шестикрылых ангелов на две иконы для верха иконостаса. Целую тебя, а Бог вознаградит или договоримся». Стало очевидным, что и загадочные списки являются заказами на изготовление икон; например, в цитированной грамоте № 506 Петр заказывает икону с изображением св. Иоанна, Мариамна и Анна — икону с изображением св. Георгия; Феодор — икону с изображением св. Прокопия и т. д.
Художник Гречин упомянут в летописи под 1196 г. как человек, расписавший фресками только что построенную церковь в кремле, что свидетельствует о его владении не только приемами иконописи, но и техникой фресковой живописи. Тщательное изучение индивидуальных особенностей его орфографии привело к обнаружению таких же особенностей в надписях при фресках самого замечательного ансамбля русской средневековой живописи — комплекса фресок Спас-Нередицы, написанных в 1199 г. Той же рукой выполнены и наиболее значительные части этого ансамбля (в работе над которым принимала участие артель мастеров), что позволяет установить имя его главного художника, каковым и оказывается Олисей Гречин.
Подтверждение такому выводу было обнаружено на усадьбе Гречина, где была найдена древняя свинцовая печать XI в. с изображением редкой композиции Богоматери Халкопратийской и виртуозно выполненного процветшего креста. Соответствующие изображения в фресках Спас-Нередицы, несомненно, восходят к этой печати, использованной Олисеем Гречином как образец. Выдающееся значение такого открытия очевидно. В отличие от западноевропейской шедевры русской средневековой живописи почти всегда анонимны. Еще совсем недавно выдающийся русский художник и исследователь древней живописи Игорь Грабарь писал: «Памятники древнейших эпох почти всегда безымянны, и нет никакой надежды установить когда-либо имена безвестных авторов, расписавших фресками русские храмы XI, XII и XIII веков». Берестяные грамоты опровергали это утверждение, внушив оптимизм и уверенность в успехе дальнейших поисков такого рода.
Еще один пример показывает, как проблема идентификации владельца конкретной усадьбы становится доступной решению только при обращении к целому комплексу документов, который собирается на протяжении многих лет раскопок. После находки в 1980 г. грамоты № 586 и в 1985 г. грамоты № 633, содержание которых связано с военными действиями первой половины XII в., а руководителем военного похода в них назван некий Иван, было высказано предположение о тождестве этого Ивана с посадником Иванкой Павловичем. Обе грамоты были обнаружены при раскопках именно в том районе Новгорода, где, по свидетельству источников, жил посадник Иванко. Иванко Павлович стал посадником в 1134 г., а 25 января 1135 г. погиб в битве с суздальцами. Известен этот человек не только по летописному рассказу, но и по надписи на каменном кресте, который был поставлен в 1133 г. на озере Стереж в верховьях Волги. Надпись возвещала о проведенных им ирригационных работах: «В год 1133 месяца июля в 14 день начал рыть эту реку я Иванко Павлович».
Идентификационные предположения подтвердились новыми находками 1992 г. Одна из них — грамота № 736 — необычна тем, что содержит не одно письмо, а переписку двух лиц. На одной ее стороне — послание Ивана некоему Дристиву с поручением собрать для Павла проценты с отданным им в долг денежных сумм: «Если ты взял Павловы проценты, то надо взять и с Прокопьи. Если же ты уже взял, то возьми и для Завида. Если же и это взял, то пришли об этом весть сюда, пока я сам не отдал все проценты». На обратной стороне берестяного листа — ответ Дристива Ивану: «Я не взял даже самой малой суммы и даже не видел его. Я взял только долг Прокопьи». Соединение в одном тексте имен Ивана и Павла, где Иван выступает заботником о денежных интересах Павла, хронологическое соответствие документа, найденного в слоях 10-30-х годов XII в., — времени, когда действовал Иванко Павлович, отношение которого к раскапываемому участку уже заподозрено, — все эти обстоятельства укрепляют уверенность в правильности отождествления Ивана грамоты № 736 с Иванком Павловичем.
Окончательно убеждает в этом грамота № 745, обнаруженная в слоях конца XI-первой четверти XII в.: «От Павла (письмо) из Ростова к Братонежку. Если ладья киевлянина уже прислана, то сообщи о ней князю, чтобы не было дурной славы ни тебе, ни Павлу». Поскольку автор письма Павел назван в конце текста в третьем лице, можно предполагать, что он писал его не сам. Мы встретились здесь снова с уже знакомым нам Павлом — отцом Иванки: само содержание письма, говорящего о высоком ранге его автора, который находится в непосредственном контакте с князем (имеется в виду, несомненно, сын Владимира Мономаха Мстислав Великий, княживший в Новгороде в 1095–1117 гг.), соответствует личности Павла. Летописное известие подтверждает его принадлежность к высшей администрации Новгорода: в 1116 г. Павел был новгородским посадником в Ладоге и в этой должности построил там каменную крепость.