Древняя Русь. Быт и культура
Шрифт:
В еще большей степени такая односторонность свойственна другим традиционным жанрам. Акт пишется по сложившемуся формуляру, укладывающему в свое прокрустово ложе даже динамику явления и фиксирующему новое, когда оно перестало быть новым. Житийный рассказ, как правило, шаблонен в своей бытовой части, наиболее важной для современного историка.
Всех этих ограничений лишены берестяные грамоты, вызванные к жизни изменчивым и всегда непосредственным поводом. Они, каждая в отдельности, оказываются как бы крохотным кусочком разбитого зеркала, навсегда запечатлевшего такой же крохотный кусочек современной ему действительности, и задачей историка становится намерение собрать из этих обломков цельную картину былой жизни, не восстановимую иным способом.
Можно только завидовать будущим исследователям, которые смогут оперировать не
Однако одну из сторон этой будущей работы можно хорошо разглядеть и сейчас. До открытия берестяных грамот мир русского средневековья был несколько пустынным. Его населяли князья и епископы, посадники и тысяцкие, противостоящие безымянной массе производителей материальных благ, и историк оценивал как бы «среднестатистические» усилия этой массы, толкавшей общество по дороге прогресса. Теперь каждый год открывает новые имена людей, казалось бы, навсегда канувших в забвение. История наполняется не только именами, но и мыслями, и голосами этих людей. Пройдут десятилетия, и мы узнаем этих людей в их неповторимом множестве и индивидуальном разнообразии, сделавшись их новыми адресатами, а история средневековья обретет живую конкретность, присущую пока больше истории нового времени.
В качестве иллюстрации к бесконечному разнообразию сюжетов берестяных грамот здесь приводится несколько текстов.
В ходе изучения берестяных грамот получены важнейшие материалы по проблеме формирования восточнославянского единства. Нет сомнений в существовании изначального единства всех славян, их генетического восхождения к общей праславянской основе. Однако на протяжении второй половины I тыс. славянство переживало динамический процесс расселения в Европе, в ходе которого отдельные группы славян оказывались в разной природной среде, вступали в сложные контакты с иными этническими группами, смешивались друг с другом и снова расходились, приобретая с течением времени локальные черты. Важнейшей поэтому представляется оценка того состояния, в котором находилось славянство Восточной Европы в IX-Х вв., т. е. в эпоху складывания древнерусского государства.
Много десятилетий тому назад в исторической и лингвистической науках сложилось господствующее и сегодня представление об исключительной цельности восточного славянства. Согласно этому представлению, единым центром расселения славян в Восточной Европе было среднее Поднепровье, распространившись из которого славяне освоили всю территорию их летописной ойкумены, а на ее дальнем северном рубеже некие выходцы из Киева построили небольшую крепость для защиты от воинственных северных соседей. Эта отдаленность якобы способствовала амбициям новгородцев, сумевшим укрепиться экономически и политически, чтобы затем добиться значительной самостоятельности. Лозунгом этой идеи стали слова Олега, сказанные им о Киеве: «Это будет мать городам русским», воспринимаемые как свидетельство абсолютного старшинства Киева над всеми другими русскими городами, тогда как в действительности выражение «мать городам» является лишь калькой греческого МНТНР ПОIС, означающего столицу, метрополию. Придя в Киев из Новгорода, Олег заявил о своем намерении сделать Киев новой столицей своего государства.
В соответствии с этим взглядом строились и представления о ходе других общественных процессов. Если расселение шло из одного центра, значит и язык был абсолютно единым, а диалекты, характерные для разных восточноевропейских славянских групп, появились только в период экономической и политической раздробленности XIII–XIV вв. Если культурный облик всех восточных славян находится в зависимости от того его состояния, которое сложилось на днепровском Юге, значит и языческие культы не обладали местным своеобразием…
Подчеркну: подобный взгляд не явился результатом какого-либо предшествующего исследования. Он был скорее методом, исходной точкой осмысления фактов. Фактов же науке явно не хватало. Поэтому, реконструируя общую картину жизни восточных славян, исследователи, исходившие из этого взгляда, к киевским материалам добавляли новгородские, к новгородским — суздальские и т. д. Когда же и русских источников не доставало, то охотно и с легкостью
Открытие берестяных грамот заставило усомниться в правильности такого взгляда и такого метода. Ведь вполне очевидно, что, для того чтобы получить правильное суждение о любом широком процессе, следует прежде разобраться, какие его детали имеют значение местного, особенного, а какие могут характеризоваться как общие. Приток новых источников позволил вести исследование не от заранее заданной концепции, а от анализа количественно увеличившихся фактов.
Когда были найдены берестяные грамоты, то в первые годы их сенсационного открытия они привлекли внимание многих лингвистов, переживших период известного недоумения, так как во многих древнейших документах наблюдались такие языковые особенности, которые никак не укладывались в сложившуюся хрестоматийную схему истории русского языка. Преодолевались эти недоумения двумя способами: одни исследователи были склонны считать авторов берестяных писем малограмотными, другие заподозрили археологов в неумении достаточно точно датировать свои находки. Если в документе с археологической датировкой, например, XII в. обнаруживались особенности, которые по упомянутой схеме считались возникшими не ранее конца XIII в., то такой документ с легкостью передатировался, невзирая на очевидную правильность археологического определения его времени. В результате оказывалось, что берестяные грамоты не дают лингвистике ничего нового, и интерес к ним остыл.
Накопление многочисленных противоречий в древнейших берестяных письмах с хрестоматийной схемой развития языка позволило крупнейшему нашему лингвисту Андрею Зализняку, удостоверившемуся в надежности археологических дат, провести общий анализ всего корпуса открытых в Новгороде и других русских городах берестяных документов. Результаты анализа заставили отказаться от привычных представлений. Выяснилось, что именно в древнейший период, т. е. в XI–XII вв., в наиболее очевидном виде существовал особый древненовгородский диалект, который более чем двадцатью признаками отличался от диалекта южной группы восточного славянства. Заметная часть этих признаков находит аналоги в языках славян, живших у южных берегов Балтийского моря (прежде всего в северолехитских языках).
Однако наиболее значительный признак этого диалекта оказался таким, аналоги которому в славянских языках — и живых, и известных только по средневековым текстам — отсутствуют. Речь идет о «второй палатализации задненебных согласных» (она проявляется в переходе К в Ц, а Г в З в определенных случаях; например, вместо первоначального «келый» — «целый», вместо «в Боге» — «в Бозе», вместо «гвезда» — «звезда» и т. д.). Все славянские языки пережили этот процесс и только древненовгородского диалекта (в область которого входит и Псковская земля) он не коснулся. Это значит, что в своем движении на земли русского Северо-Запада группа славян (носителей этого диалекта) оказалась в условиях изоляции от остальных славян. Славяне, жившие в среднем Поднепровье, такой процесс пережили, и, следовательно, не от них идет указанная особенность. Найти в Европе место временной остановки прановгородской группы славян, в котором они оказались в изоляции от процесса «второй палатализации», — задача будущих археологических поисков. Впрочем, не исключено, что изолирована эта группа была уже на русском Северо-Западе, отделенном в раннюю эпоху от всего остального славянского мира широким поясом расселения балтских племен. Как бы то ни было, но уже отмеченные аналогии указывают, что в Псковскую и Новгородскую землю, по крайней мере, основной массив славянского населения, получивший имена «кривичей» и «новгородских словен», пришел не из Поднепровья, а с южного побережья Балтики.
Западные корни псковских и новгородских первонасельников подтверждаются данными курганной археологии и антропологии; они ощущаются при сравнении наименований новгородских и польских деревень, новгородских и польских личных имен, восходящих к дохристианскому периоду. Изучение истории весовых единиц и денежных систем также показывает наличие в Древней Руси двух областей с разной экономической и внешнеторговой направленностью. Показательно, что южнорусская денежно-весовая система ориентирована на византийскую литру, а северорусская — на западноевропейскую марку.