Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:
Подобным же образом Юрий обошелся со своим обещанием Изяславу о выдаче военной добычи, с той разницей, что в этом случае вся ответственность за нарушение договоренности лежала исключительно на нем. Когда приехавшие в Киев «мужи Изяславли» опознали свое и княжое имущество, Юрий ничего им не отдал и отослал назад с пустыми руками.
Изяслав дважды отправлял послов в Киев с «жалобой», предупреждая, что «в обиде не может быти». Ответом было высокомерное молчание. Тогда Мстиславич перешел от слов к делу. Внезапным ударом он захватил Пересопницу [297] , после чего скрытно двинулся в Поросье, где рассчитывал найти поддержку со стороны «черных клобуков», не раз выручавших его и прежде. Надежды Изяслава полностью оправдались. Торки, берендеи и печенеги пристали к нему «с радостию великою всими своими полкы» [298] . Передвижения Изяслава были столь стремительны, что когда Юрий узнал о его приближении к Киеву, то не поверил своим ушам. Не надеясь на верность киевлян, Мономашич переправился через Днепр и укрылся в Остерском Городце. Первый раунд борьбы за великокняжеский стол был им проигран вчистую.
297
Глеб Юрьевич, потерявший в бою под городом почти всю дружину, сдался на милость Изяслава. Мстиславич отослал пленника к отцу, сказав ему: «Вы мне братия своя, до вас нету речи никоеяже. Но обидить мя твои отец, а с нами не умееть жити».
298
Привязанность «черных клобуков» к Изяславу объясняется тем, что они состояли в непримиримой вражде со своими степными конкурентами — половцами, на которых опирался Юрий. Как раз незадолго перед тем, в 1149 г., половцы, по сообщению Никоновской летописи, взяли Торческ, «ивласти [волости] и села повоеваша и пожгоша». Татищев, комментируя это известие, пишет, что «Юрий, по некоей клевете гневаяся на черных клобуков, якобы они Изяславу доброхотствуют, в помочь им войск не послал, за что они, вельми оскорбясь, послали тайно ко Изяславу говорить, чтоб, собрав войско, шел ко Киеву, а они обещались ему по крайней возможности не токмо сами помогать, но и других к тому склонять».
VI
Изяслава в Киеве тоже ждал неприятный сюрприз. Подойдя к городу, он с изумлением обнаружил, что вместо одного дяди там сидит другой. Оказалось, что Вячеслав после бегства Юрия вихрем примчался из Вышгорода в Киев и уже успел занять княжеский дворец («Ярославль двор»). Об этом Изяслава известили сами киевляне, вышедшие ему навстречу за городские ворота: «Гюрги вышел ис Киева, а Вячьслав седить ти в Киеве, а мы его не хочем».
Озадаченный Изяслав вступил с Вячеславом в переговоры. «Я есмь позывал тебе Киеву седеть, а ты еси не восхотел, — напомнил он дяде. — А ныне ци сего еси дозрел, оже брат твои выехал, а ты ся седиши в Киеве? Ныне же поеди Вышегород свои». Однако старший Мономашич проявил неожиданную твердость. Его ответ гласил: «Аче ти мя убити [если хочешь меня убить], сыну, на сем месте, а убии [убей], а я не еду». Киевляне между тем кричали Изяславу: «Ты наш князь! Поеди же к Святой Софьи, сяди на столе отца своего и деда своего». Видя поддержку народа, Мстиславич въехал в Киев и, поклонившись Святой Софии, вступил на «Ярославль двор» в окружении дружины и множества киевлян. Вячеслав невозмутимо сидел на «сеньнице» (в верхних покоях княжьего терема). Из толпы раздались призывы подсечь сени и захватить Мономашича и его дружину. Но Изяслав не позволил разразиться драме. «Не дай ми того Бог, яз не убийца есмь братьи своей, — сказал он буянам. — А се [а он, то есть Вячеслав] ми есть яко отець… А яз сам полезу [пойду] к нему». В сопровождении только нескольких дружинников он поднялся к Вячеславу. Дядя и племянник облобызались и сели рядом. Изяслав взял почтительный тон и все-таки уговорил Вячеслава покинуть Киев под предлогом того, что не может поручиться за его безопасность. «Отце, кланяю ти ся, — говорил он дяде. — Не лзе ми ся с тобою рядити [договариваться]. Видиши ли народа силу, людии полк стояща? А много ти лиха замысливають, а поеди же в свои Вышгород. Оттоле же ся хочю с тобою рядити». — «Аже ныне тако есть [раз так], сыну, а то тобе Киев, а я поеду в свои Вышгород», — ответил Вячеслав и поехал из Киева. Как он потом вспоминал, киевляне проводили его «с великим соромом», то есть насмешками и улюлюканьем [299] .
299
Такое отношение к старшему Мономашичу было, впрочем, не всеобщим. Никоновская летопись сообщает, что какая-то часть киевского общества относилась к Вячеславу с симпатией за его «простоту».
Однако по прошествии двух-трех недель Изяслав вдруг позвал Вячеслава назад. Причиной тому были военные приготовления Юрия, который, сидя в Городце, скликал против племянника своих обычных союзников — Давыдовичей, Ольговичей, Владимирка Галицкого и «диких» половцев. Ввиду неизбежной войны с младшим дядей Изяслав лично прибыл в Вышгород и предложил Вячеславу взять себе Киев и в придачу к нему любую другую волость. Поведение племянника слишком явно походило на непристойный фарс, поэтому Вячеслав дал волю гневу: «Чему [почему] ми еси во оном дни [недавно] не дал, но с великим соромом ехах ис Киева? Аже рать идет из Галича, а другая от Чернигова, то ты мне Киев даешь!» Но Изяслав был ласков, как никогда, заверяя дядю в самых искренних чувствах: «Яз есмь к тобе слал, а Киев тобе дая, и то ти есмь являл [объявляя тебе]: с тобою могу быти, а с братом твоим Гюргем не управити ми есть. Но тебе люблю, акы отца, и ныне ти молвлю: ты ми еси отець, а Кыев твои, поеди во нь [в него]». После таких слив добрый Вячеслав размяк, и оба князя поцеловали крест на гробе святых Бориса и Глеба в том, чтобы «Изяславу имети отцемь Вячеслава, а Вячеславу имети сыном Изяслава». Бояре же их поклялись «межи има добра хотети и чести ею [их] стеречи, а не сваживати ею [не ссорить их]».
Решив бить врагов поодиночке, Изяслав во главе киевского ополчения и «черных клобуков» выступил против Владимирка (август 1150 г.). «Се ми [он ко мне] есть ближе, к тому пойду переже [прежде]», — так объяснил он свой замысел. Владимирко с многочисленными галицкими полками стоял в верховьях реки Ольшаницы (приток Стугны). Поначалу, увидев на другом берегу одни передовые отряды Владимирка, «черные клобуки» затеяли с ними перестрелку через реку, но, когда показалась вся огромная галицкая рать, «поганые», а следом за ними и киевляне пришли в трепет. Ими завладела одна мысль: как бы Владимирко не начал переправу. «Княже, сила его велика, а у тебе мало дружины, — наперебой кричали они Изяславу. — Да же не переидеть на ны черес реку; не погуби нас, ни сам не погыни. Но ты наш князь, коли силен будеши, а мы с тобою. А ныне не твое время, поеди прочь». Тщетно Изяслав взывал к ратной чести: «Луче, братие, измрем еде [здесь], нежели сором возмем на ся!» — его не слушали. Видя повальное бегство своего войска, Изяслав наконец и сам поворотил коня вслед за общим людским потоком. К счастью для него, Владимирко не сразу пустился в преследование, усмотрев во внезапном бегстве киевлян хитрый маневр, устроенный противником с целью заманить его в ловушку. Поэтому, когда галичане все-таки кинулись в погоню, то смогли настигнуть только «зад» Изяславова войска, который и был частью изрублен, частью взят в плен.
Но, едва вбежав в Киев, Изяслав понял, что попал из огня да в полымя. Не успел он сесть с «отцом своим» Вячеславом за обеденный стол, как в городе поднялся переполох. Оказалось, что почти в то же самое время с другой стороны Днепра к Киеву подошел Юрий со всеми черниговскими князьями, и многие жители Подола уже перевозят его ратников в лодках на киевский берег. Философски заметив дяде, что «не наше веремя ныне есть», Изяслав посоветовал Вячеславу ехать в «свой Вышгород», и сам, дождавшись ночи, тоже выехал с дружиной из Киева, держа путь на Волынь.
Доброхотство киевлян к Юрию летописец объясняет тем, что они «убоявшеся» приближения Владимирка и постарались побыстрее впустить в город того князя, который, как они надеялись, не будет вести себя как завоеватель среди покоренных. Галицкий князь и в самом деле появился возле Киева уже на следующий день. Юрий встретился с ним за городом, в урочище под названием Олегова могила (на Щекавице). Вопреки ожиданиям киевлян Владимирко держался почтительным богомольцем, быть может послушав совета своего союзника. Он посетил все святые места в Киеве и Вышгороде и через несколько дней, подтвердив новыми обетами «велику любовь» с Юрием, уехал назад в Галич.
Юрий торжествовал победу, однако его второе княжение в Киеве продлилось еще меньше, чем первое. Не прошло и полугода, как он вновь очутился там, откуда пришел, — в Остерском Городце. События лета 1150 г. повторились для него с навязчивостью кошмарного сна.
После бегства из Киева Изяслав Мстиславич обосновался в Погорине — Волынской волости на берегах реки Горыни. Отсюда он обратился к Юрию с просьбой утвердить за ним всю Волынскую землю, но, не получив благоприятного ответа [300] , начал готовиться к войне. Одно время он подумывал о том, чтобы, как и в прошлый раз, ударить прежде на Пересопницу, и даже посылал туда послов, которые должны были под видом переговоров с сидевшим там князем Андреем Юрьевичем [301] осмотреть состояние городских укреплений. Дипломатическая часть посольства вполне удалась: Андрей ходатайствовал перед отцом за Изяслава, хотя и безрезультатно; а вот разведывательные данные были неутешительны. Послы-лазутчики донесли Изяславу, что наскоком Пересопницу не взять, «зане бе утвержен [укреплен] город и дружину [Андрей] совокупил».
300
По Татищеву, Юрий во всеуслышание говорил, что намерен дать Изяславу «такую же волость, какову он дал Игорю», то есть готовил ему могилу.
301
Юрий отдал Андрею Пересопницу осенью 1150 г. вместе с Турово- Пинской волостью.
Тогда Изяслав изменил планы и решил в первую очередь обезвредить наиболее сильного союзника Юрия — галицкого князя Владимирка. Конечно же единоборство с таким могучим и опасным врагом было ему не по плечу, но он опять рассчитывал на помощь венгерского короля Гезы II, перед которым постарался выставить Владимирка главным своим обидчиком. «Яз же есмь Гюргя ис Киева выгнал, и Гюрги передо мною бегаеть, — несколько приукрашивая события, говорил Изяслав зятю устами своего посла, — и Володимер, пришед, свечався [договорился] со Олговичи и погнал мя ис Киева. Ныне же, брате, акоже ми еси сам вырекл [как прежде обещал], полези же на коне».
Геза немедленно велел трубить поход. Он лично возглавил большое войско, уведомив Изяслава: «Аз ти [я к тебе] есмь… отселе уже пошел, а ты пойди оттоле, скупяся весь. А ведал ся будеть Володимер, кого заем [узнает Владимирко, кого затронул]». Но у Владимирка были в Венгрии влиятельные связи, благодаря которым он вовремя узнал о нависшей над ним угрозе и сумел пресечь войну в самом начале, «умздив» (подкупив) нужных людей. Богатые подарки, посланные им венгерскому архиепископу, двум другим епископам и коекому из королевских вельмож, сделали свое дело. 26 октября («о Дмитрове дни») «умолвленный» советниками Геза развернул войско домой, пообещав, впрочем, вернуться, когда встанут реки.
Однако, уже будучи в Венгрии, король известил Изяслава, что в ближайшее время не сможет прибыть к нему собственной персоной по причине возобновившейся войны с Византией: «Царь на мя Грецкыи воставаеть ратью, и сее [этой] ми зимы и весны не лзе на конь к тобе всести». Тем не менее в обещанной помощи Геза не отказывал. «Твои щит и мои не розно еста, — успокаивал он русского князя. — Аче ми самому не лзе, а помочи, коли хочеши, 10 ли тысячь, болша ли, а то ти послю». И действительно, зимой 1150/51 г. отборное венгерское войско, состоявшее из 10 000 «добрых людий», прибыло во Владимир-Волынский.