Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:
К тому времени Изяслав в корне поменял стратегический замысел. Теперь он уже больше не хотел воевать Владимирка, так как бояре Вячеслава, киевляне и берендеи дали ему знать, что ждут его прихода [302] . Получив эту добрую весть, Изяслав решил повторить свой бросок на Киев полугодовой давности. Правда, на этот раз смелое предприятие выглядело несравненно более опасным, ибо галицкий князь и Андрей Юрьевич могли ударить на него с тыла. Но Изяслав готов был поставить на кон все, в том числе и жизнь. Своей дружине, усомнившейся в успешном исходе дела, он сказал: «Вы есте по мне из Рускые земли вышли, своих сел и своих жизний лишився, а яз пакы своея дедины и отчины не могу перезрети [пренебречь, отказаться], но любо голову свою сложю, пакы ли отчину свою налезу и вашю всю жизнь [имущество, отобранное Юрием]». Под его планом действий с легким сердцем подписался бы Суворов: идти прямо к Киеву и бить первого, кто встанет на пути: галицкого князя с Андреем или самого Юрия.
302
Это краткое летописное сообщение Татищев расширяет следующими сведениями: «Сие слышав киевляне, что Юрий намерен Изяслава погубить, многие о том плакали, и все какие знатные, так [и] подлые Юрия наипаче невзлюбили и тайно стали старатися, чтоб Изяслава паки на Киеве иметь, но явно учинить не могли, токмо тайно некоторые устрояли для Юрия различные увеселения и пиры со многим питием, чтоб его от намерения к войне тем отвратить, а его войска праздностью в слабость привести. Другие… по всем городам Юрьеву злость и свирепость рассевали, понося его беспорядочное житие и правление, и со Изяславом имели пересылку; но все так тайно происходило, что Юрий в своих веселиях ничего уведать не мог».
Где-то в середине марта 1151 г. началась необычная гонка. Изяслав с дружиной и венграми во весь опор устремился на восток, а Владимирко и Андрей Юрьевич, соединившись у него в тылу, шли по пятам «с силою великою». Обходя встречавшиеся на пути крепости [303] , Изяслав добрался до верховьев реки Уж и здесь был настигнут передовыми частями преследователей — «стрельцами», конными лучниками. Затем подоспели и сами союзные князья с основными силами. Противники встали неблизко друг от друга, но так, что сторожа обеих ратей могли видеть огни в неприятельском стане. Большая часть пути до Киева была уже пройдена, Изяслав находился в каких-нибудь двух-трех переходах от желанной цели. Поэтому он попытался оторваться от погони при помощи классического приема. Вечером он приказал разложить в лагере большие костры и с наступлением ночи тихо снялся с места, держа путь на Белгород — последнюю крепость на западных подступах к Киеву. Хитрость вполне удалась: на следующий день Владимирко и Андрей обнаружили на месте вражеского войска только потухшие угли.
303
Видимо, для того, чтобы не допустить столкновений венгров с местным населением. Жители Дорогобужа, Корческа и других городов, по сообщению летописи, сами выходили навстречу Изяславу с поклоном, но просили оградить их от насилий со стороны иноземцев.
Оставив позади себя Тетерев, Изяслав собрал дружину и венгерских воевод на совет. Белгород был неприступной твердыней, и Мстиславич призвал союзников быть готовыми к двум вариантам развития событий: «Оже ны будеть лзе [если нам можно будет] на Белгород въехати, то Гюрги готов перед нами бегати [побежит от нас], а мы поедем в свои Киев… аже въедем в не [в него, в Киев], то аз веде, ти ся за мя биють [то знаю, киевляне будут за меня биться с Володимирком]. Пакы ны нелзе будеть поехати на Белгород, а в Черный клобукы [в Поросье] въедем; аже уже в Черный клобукы въедем и с ними ся скупим [объединимся], то надеемся на Бога, то не боимся Гюргя, ни Володимира». Венграм было все равно, куда идти: русская география была для них темным лесом, и они во всем положились на Изяслава: ему лучше знать, что делать. «Мы гости есме твои, — сказали они. — Оже добре надеешися на кияны, то ты сам ведаеши люди своя. А комони [кони] под нами…»
К Белгороду с передовым отрядом был отправлен брат Изяслава, Владимир Мстиславич. В его задачи входило либо взять город с налета, либо, если этого сделать не удастся, прикрыть движение остального войска в Поросье, на соединение с «черными клобуками».
Быстрота, с которой Изяслав достиг дядиных владений, сослужила ему добрую службу. Княживший в Белгороде Борис Юрьевич даже не подозревал, что его волость стала ареной военных действий. Когда отряд Владимира Мстиславича показался перед городскими воротами, он беспечно пировал в сенях со своей дружиной и «с попы белогородьскыми». Если бы не бдительность некоего «мытника» (сборщика податей), успевшего вовремя поднять мост через крепостной ров, то Борис так и попался бы в плен — с чашей в руках. Владимир, видя мост разведенным, велел готовиться к приступу. Его дружина вострубила в трубы, и эти воинственные звуки решили судьбу Белгорода, как некогда Иерихона. Вмиг протрезвевший Борис пустился наутек, а белгородцы валом повалили к воротам, спешно опустили мост и с поклоном пригласили Владимира въехать в город. Следом за ним в Белгород прибыл Изяслав с венграми и, не задерживаясь, с рассветом выступил дальше — на Киев.
Борис Юрьевич оказался первым, кто известил отца о приближающейся опасности [304] . Он нашел Юрия за городом, на Красном дворе. Выслушав сына, Юрий тут же, не заезжая в Киев, сел в ладью, переправился на другой берег Днепра и укрылся в Городце. Суздальский летописец объясняет этот поступок своего князя тем, что он «убоявся киян, зане имеють перевет [потому что они готовы переметнуться] ко Изяславу и брату его [Вячеславу]». Действительно, жители Киева отметили бегство Юрия враждебными выходками против его дружинников, брошенных князем на произвол судьбы: «Много изъи-маша [похватали] дружины Гюргевы по Киеву». Несмотря ни на какие генеалогические соображения, суздальский князь все-таки оставался для них чужаком.
304
Согласно Татищеву, Юрий ничего не знал о действиях Изяслава из-за того, что «черные клобуки везде по дорогам крепкие стражи имели, чтоб кто от Владимирка и детей Юрьевых с ведомостью не проехал которых, перенимая, побивали, а иных держали под стражею».
Изяслав отпраздновал вступление в Киев богомольем у Святой Софии и «великим весельем» на «Ярославле дворе, где венгры удивили киевлян конными ристалищами: «На фарех и на скокох [угорских иноходцах] играхуть многое множество, кияне же дивяхутся угром множеству и кметьства [воинской удали] их, и комонем [лошадям] их».
Когда Владимирко и Андрей узнали о произошедшем, га-лицкий князь с досадой заметил союзнику: «Како [так вот каково] есть княжение свата моего! Аже рать на нь из Володимера идеть, а како того не уведати! А ты, сын его, седиши в Пересопнице, а другыи [в] Белегороде, како того не устеречи?!» Недолго думая, он объявил, что умывает руки: «Оже тако [коли так], княжите с своим отцем, а правите сами, а яз не могу на Изяслава один пойти». Андрей отправился к отцу в Городец, а Владимирко к себе в Галич. Чтобы вознаградить себя за неудачный поход, галицкий князь на обратном пути обобрал жителей Мическа (на реке Тетерев), пригрозив взять их город «на щит», если они не выдадут ему требуемое количество серебра. «Они же не имеяхуть дати, чего у них хотя-ше», — рассказывает летописец, и «емлюче серебро [у себя] изоу ушью и с шеи…» Точно так же Владимирко поступил и с другими городами, попавшимися ему по дороге домой: «Воло-димер же поймав серебро и поиде тако же емля серебро по всим градом оли и до своей земли».
VII
Водворившись в Киеве, Изяслав первым делом отблагодарил своего старшего дядю, Вячеслава, за то, что он в этот раз твердо держал его сторону: покаялся перед ним за прежнюю непочтительность и позвал сесть на столе «деда своего и отца своего». Таким образом Мстиславич, зная, что Юрий не оставит его в покое, заранее выбивал из-под ног у младшего дяди всякие легитимные основания для возобновления войны.
Вячеслав в ответ признал Изяслава «сыном» и «братом», то есть хотя и младшим родичем, но все же ровней себе: «У тебе отец нету, а у мене сына нетуть [305] ; а ты же мои сын, ты же мои брат». Дяди и племянник поцеловали крест, «яко не разлучитися има ни в добре, ни во зле…».
305
Единственный сын Вячеслава Михаил умер в 1129 г.
Они продолжили рядиться в Киеве после приезда туда Вячеслава. Мономашич заявил, что он уже стар и со всеми делами управиться не в силах («а всих рядов не могу уже рядити»). По обоюдному согласию положено было княжить в Киеве вместе, а вести войну против «хрестьяных, или поганых» Вячеслав предоставил племяннику: «…а ты езди с моим полком и с своим».
Дядя остался жить в Киеве, на «Ярославле дворе», Изяслав обосновался под городом — в Угорском урочище.
На другой день после ряда с Вячеславом Изяслав отпустил венгров домой, щедро наградив за службу: «дар[а]ми многыми одариста их, и сосуды, и порты, и комонми [конями], и паволоками, и всякими дарми». Вместе с ними он направил к Гезе своего сына, Мстислава, который должен был благодарить короля за помощь и просить новую [306] . «Самого тебе не зовем, зане же царь [византийский император Мануил] ти ратен, — писал Изяслав в адресованной королю грамоте. — Но пусти на помочь любо таку же [такое же войско], пакы а [а еще лучше] силнеишю того пусти нам с братом своим Мстиславом… зане же Гюргии есть силен, а Давыдовичи и Олговичи с ним суть, аче и половци дикеи с ним». Другого посла Изяслав отослал в Смоленск к Ростиславу Мстиславичу с просьбой побыстрее уладить все дела в «верхних землях» и поспешить к Киеву.
306
По обычаям того времени срок службы наемных отрядов и вспомогательных войск составлял один военный сезон, после чего нуждался в продлении.
Юрий и в самом деле собирал полки. Святослав Ольгович выступил немедленно по его призыву — не дождавшись близкой Пасхи и прямо накануне родов своей жены, которая на следующий день после его отъезда (3 апреля) разрешилась от бремени мальчиком — будущим героем «Слова о полку Игореве». Святослав Всеволодович, как обычно, последовал за своим дядей. А вот черниговские князья, до этого неразлучные, разделились: Владимир Давыдович присоединился к Юрию, а Изяслав Давыдович подался в Киев [307] .
307
По мнению В.Н. Татищева, «братья разделились в обе стороны для того токмо, чтоб себе от коего-нибудь нечто приобрести, ибо который из воюющихся ни победит, они могли из онаго пользоваться». С.М. Соловьев считал, что Изяслав Давыдович сердился на Юрия «за отнятие дрегович ских земель в пользу Святослава Ольговича» (Соловьев С.М. Сочинения. Кн. I. Т. 1—2. С. 458).
В конце апреля 1151 г. Юрий с союзниками выступил из Городца и спустя несколько дней разбил стан на левом берегу Днепра, напротив Киева. Здесь его войско пополнилось множеством «диких» половцев, среди которых летопись упоминает «князя» Севенча, сына «шелудивого» Боняка, горевшего желанием «сечи [ударить саблей] в Золотая ворота, яко же и отець мои».
В распоряжении Изяслава тоже была немалая сила — киевское ополчение, дружина Вячеслава, а также подошедшие смоленские полки и «черные клобуки». Но до прибытия помощи от Гезы Изяслав решил воздержаться от наступательных действий, сосредоточившись на том, чтобы воспрепятствовать переправе Юрия на киевский берег. Причем он рассчитывал отразить нападение прямо на реке, не дав противнику сойти на сушу. Для этого по его приказу была значительно усовершенствована конструкция ладей: «исхитрил Изяслав лодьи дивно», по выражению восхищенного летописца. Обычным средством переправы тогда служил «насад» — вместительное судно с наращенными бортами, закрывавшими гребцов от вражеских стрел и копий. Изяслав не только поднял борта еще выше, но и перекрыл их кровлей, стоя на которой лучники легко находили себе мишени: «Беша бо в них гребци невидимо, токмо весла видити, а человек бяшеть не видити, бяхуть бо лодьи покрыта досками, и борци [лучники] стояще горе [наверху] в бронях и стреляюще…» Другим изобретением было то, что к обычному кормщику, сидевшему на корме, прибавился второй — на носу ладьи, благодаря чему «насаду» не нужно было теперь свершать долгий разворот, чтобы пойти в обратную сторону: «аможе [в какую сторону] хотяхуть, тамо поидяхуть не обращающе лодии», по словам летописца.