Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:
И все же теперь Изяслав не полагался на одну только военную силу. Успехи Юрия наглядно показали, как трудно племяннику идти против прав дяди, подкрепленных вековой традицией. Но ведь и Юрий не был старшим в роду Мономашичей. И вот, для того чтобы лишить Юрия нравственной правоты в споре с ним, Изяслав решил предложить киевский стол другому дяде — Вячеславу Владимировичу, которого недавно сам же выгнал из Киева и назначил в удел волынский город Пересопницу с волостью. Мстиславич с полным основанием рассчитывал быть полновластным господином Киева при немощном старике [293] . Весьма примечательна форма, в которой было сделано это предложение. «Ты ми буди в отца место, пойди, сяди же в Киеве, а с Гюргем не могу жити, — звал дядю Изяслав и тут же грозил: — Не хочеши ли [а если не захочешь] мене в любовь прияти, ни Киеву поидеши седеть, а хочю волость твою пожечи».
293
Возможно, что эта мысль была подсказана гордому Изяславу его братом, смоленским князем Ростиславом, который был настроен более миролюбиво («Яз люблю, брате, мир», — приводит летописец его слова). Впоследствии, в одном из посланий к нему Изяслав как-то оговорился: «Ты ми еси, брате, много понуживал, якоже положити честь на стрыи своем и на отци своем [то есть отдать киевский стол Вячеславу]».
Неожиданная весточка от племянника больше испугала, чем обрадовала Вячеслава. Он дал знать брату о военных сборах Изяслава и переложил тяжесть выбора на его плечи: «Любо дай Изяславу, чего ти хочеть; пакы ли [если же нет, или], а пойди полкы своими ко мне, заступи же волость мою… Ныне же, брате, поеди; видеве оба по месту [посмотрим по обстоятельствам], что нам Бог дасть: любо добро, любо зло. Пакы ли, брате, не поедеши на мя, не жалуй [не серчай], аже моей волости пожене быти [то есть примкну к Изяславу, чтобы не разорить свою волость]».
Юрий против обыкновения действовал быстро, выслал в Пересопницу вперед себя сыновей, Ростислава и Андрея, с полками, и сам не мешкая двинулся следом во главе большой рати, усиленной отрядами «диких» половцев (январь 1150 г.).
Изяслав шел навстречу со всей иноземной подмогой. Однако по дороге Болеслав и венгры раздумали воевать. Киевский летописец сообщает, что Изяславовых союзников встревожила активность галицкого князя Владимирка, который, вероятно по согласованию с Юрием, придвинул свои полки к волынской границе; польский князь, кроме того, был обеспокоен известием о нападении пруссов на его северные владения [294] . Невзирая на протесты Изяслава, на общем совете положено было вступить в переговоры с Юрием и Вячеславом. «А мы есмы по Бозе все крестьяне, одна братия собе, а нам подобает всим быти с себе [заодно], — сказали Мономашичам польские и венгерские послы от имени своих государей. — А мы межи вами того хочем, абы Бог дал, вы быста уладилася с своим братом и сыном Изяславом». Условия мира, которые они предлагали, были таковы: в Киеве сидеть Юрию или Вячеславу, как они сами между собой порешат («сама ся ведаюча, кому вама приходить»), а их племяннику по-прежнему править на Волыни и в прочих его волостях («Изяславу… его Володимир готов, а се его Луческ [Луцк], а што его городов, ать седить в том…»); отдельно выдвигалось требование возвратить новгородцам их «дани».
294
Западноевропейские источники говорят также, что в январе 1150 г. германский император Конрад III, враждовавший с Болеславом, добился от папы Евгения III наложения на польского князя церковного интердикта (запрещения).
Юрий вежливо поблагодарил посредников за доброхотство, но твердо заявил, что в их услугах не нуждается, во всяком случае до тех пор, пока они находятся с оружием в Русской земле: «…не стоите на нашей земли, а жизни нашея, ни сел наших не губите. Но ать [пусть] Изяслав поидеть в свои Володимир, а вы в свою землю пойдите, а ве ся [мы с] своим братом и сыном Изяславом сами ведаимы [сами уладимся]».
Союзники Изяслава с видимым облегчением разъехались восвояси — «угре в Угры, а ляхове в Ляхы»; Мстиславич ни с чем вернулся во Владимир. Дяди, как и обещали, стали рядиться («начаша ладити») с племянником через своих послов. Но переговоры споткнулись на вопросе о новгородских «данях». Изяслав не хотел излишней уступчивостью обидеть Новгород, где княжил его сын; Юрий же, видимо, просто очень не любил отдавать однажды взятое. Напрасно миролюбивый Вячеслав всячески «нудящю брата на мир», по выражению Лаврентьевской летописи, — Юрий не слушал его: «И не да [Юрий] дании, а Изяслав их не отступи [не пошел на уступки]». Более того, Иван Берладник, переметнувшийся к тому времени на сторону Юрия, продолжал нападать на новгородских сборщиков даней.
Срыв переговоров Юрий использовал как повод для того, чтобы окончательно избавиться от надоевшего племянника. «Выжену [выгоню] Изяслава, а волость его всю перейму», — уже открыто заявил он.
Военные действия начались 8 февраля 1150 г. осадою Луцка, где затворился брат Изяслава Владимир; ею же они и закончились после шести недель безрезультатного стояния Юрьева войска под городом. Эта короткая кампания была ничем не примечательна в военном отношении, за исключением того, что сын Юрия Андрей имел случай выказать под стенами Луцка свою личную храбрость. Однажды, во время вылазки неприятельской пехоты, он с одной своей дружиной, не дожидаясь подхода братьев, врезался в ее ряды, изломал копье, но обратил лучан в бегство. Затем, яростно преследуя отступавших, Андрей оторвался от своей дружины и был окружен толпой врагов. Тут князю пришлось туго. Лошадь под ним была ранена двумя копьями, третье воткнулось в седло, с городских стен на него дождем сыпались камни, а некий наемник из немцев хотел поддеть его рогатиной, «но Бог сблюде». Андрей уже готовился принять «смерть Изяславову», то есть погибнуть, как великий князь Изяслав Ярославич (см. с. 78), но приободрился, «и вынзе мечь свои, и призва на помочь собе святаго мученика Федора [это был день его памяти], и по вере его избави Бог и святыи Феодор без вреда». Верный конь, несмотря на раны, последним рывком вынес своего седока в безопасное место и тут же пал. Андрей, «жалуя комоньства его», по выражению летописца, то есть в воздание за его «лошадиную службу», повелел похоронить павшего сивку на берегу Стыри. Вероятно, в то время князья не часто подвергали на войне свою жизнь такой опасности, почему этот эпизод и был отмечен киевским летописцем.
Изяслав Мстиславич все это время просидел у себя во Владимире-Волынском, не имея возможности прийти на выручку брату, потому что Владимирко Галицкий со своими полками встал «межи Володимером [Волынским] и Луческом». Этот маневр разделил противников и не допустил дальнейшего кровопролития. Киевский летописец хвалит галицкого князя, говоря, что «добрый бо князь Володимир» сделал это «братолюбием светяся, миролюбием величаяся, не хотя никому зла». На самом деле Владимирко руководствовался не моральными соображениями, а трезвым политическим расчетом. Окончательная победа Юрия над Изяславом была не в его интересах, так как это означало бы переход Волыни под власть киевского князя. Таким образом, изолируя Мстиславича во Владимире-Волынском, Владимирко одновременно и прикрывал его волость от захвата войсками Юрия.
Отсюда понятно, почему именно галицкий князь взял на себя роль посредника на новых переговорах между дядей и племянником. «Бог поставил нас волостели [государями] в месть злодеем и в добродетель благочестивым, — писал Владимирко Юрию и Вячеславу. — То како можем молитися к Создавшему нас? Отце нашь [то есть Господь Бог] остави нам прегрешения наша, якоже мы оставляем прегрешения наша. Сыновец ваю [ваш племянник] Изяслав, акы от ваю рожен, перед вами не творится прав, но кланяеться и милости ваю хочеть». Между прочим, свои миротворческие услуги Владимирко ценил не низко, выставляя их ни много ни мало как миссией Божьего посланца. «Аз же не прост есмь, не прост ходатаи межи вами, — величался он перед Мономашичами. — Ангела Бог не сослеть [не пошлет], а пророка в наше дни нетуть, ни апостола». Свой голос к его «молению о Изяславе» присоединил и Андрей Юрьевич, напомнивший отцу слова Псалтири: «Отце господине, помяни слово писаное: «Се коль добро, еже жити братие вкупе!» (Пс, 132: 1). А «незлобивый сердцем» Вячеслав опять не отставал от Юрия, упрашивая: «Брате, мирися! Хочеши ли не уладився пойти прочь, то ты ся прочь [уйдешь], а Изяслав мою волость пожьжеть».
Юрий вынужден был прислушаться к этому дружному хору, тем более что время для ведения войны было упущено: начиналась весенняя распутица. Дяди и племянник съехались в Пересопнице и, сидя «на едином месте» (на одном ковре), договорились о мире. Условия нового ряда, казалось, разрешали все конфликты: Изяслав оставался княжить на Волыни, а Юрий возвращал «дани новгородские» и, кроме того, обещал отдать прежним владельцам стада, челядь и прочий «товар», захваченный им после битвы под Переяславлем.
По приезде в Киев Юрию пришлось улаживать свои отношения с Вячеславом, который напомнил брату его слова, сказанные перед выступлением на Изяслава: «Аз Киева не собе ищю, оно у мене брат старей Вячьслав, яко и отець мне, а тому его ищю». Конечно, это был всего лишь зеркальный ответ на аналогичный демарш племянника. Тем не менее после Луцкого похода Юрий вроде бы хотел выполнить свое обещание и «поваби» (позвал) Вячеслава «на стол Киеву», но затем передумал. Согласно Киевской летописи, приезду старшего Мономашича сильно воспротивились бояре Юрия. «Брату твоему не удержати Киева, — убеждали они князя, — да не будеть его [не достанется он, то есть Киев] ни тобе, ни оному». Однако Никоновская летопись передает инициативу в этом деле Юрьевичам: вокняжение в Киеве Вячеслава «неугодно бысть сыновом князя Юрьа Владимерича Долгорукого [295] ; князю же Юрью Владимеричю не слушающу детей своих, они же начаша глаголати бояром отца своего. Бояре же собравшеся и шедше реша великому князю Юрью Долгорукому Владимеричю Маномашу: «не давай великого княжения Киевскаго брату своему князю Вячеславу: не содръжати убо ему его; да не будет его ни брату твоему Вячеславу, ни тебе, ни детем твоим». И тако бояре возставше, не даша ему воли». Наверное, последнее известие более полно отражает реальную картину, с тем добавлением, что Юрию, должно быть, не пришлось делать над собой чрезмерного усилия для того*, чтобы согласиться с мнением бояр. В конце концов, они были не так уж не правы.
295
Татищев особо выделяет из них Ростислава Юрьевича: «Сей князь Ростислав желал всею Русью един обладать, для того, отца своего на братию и сыновцы возмущая, многи беды и разорения Руской земле нанес…»
Оставив за собой киевский стол, Юрий отправил Вячеслава княжить в Вышгород, на место своего сына, Андрея. Между тем старик Вячеслав, прежде такой непритязательный, кажется, начал привыкать к мысли о том, что путь в Киев ему не заказан. Перевод в Вышгород он воспринял как оскорбление и позднее высказал брату свою обиду: «А Бог ти помогл, а ты же Киев [взял] собе, и еще над темь Пересопницю и Дорогобужь еси у мене отъял [296] , а ты мя тако переобидил, а мне еси Вышегород один дал».
296
Эти волости Вячеслава Юрий отдал своему сыну Глебу.