Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:
Посчитав дело улаженным, Игорь спокойно отправился обедать. Киевляне же, наоборот, только раззадорились и всей толпой «устремишася» грабить дворы ненавистного Ратши и его людей. Для наведения порядка Игорю пришлось отрядить Святослава с дружиной, который, хотя и с большим трудом, остановил погромы («и едва утиши»). Летописи не говорят, была ли применена при этом сила, но вмешательство княжьей дружины невероятно озлобило киевлян. По-видимому, ограбление Ратшиного двора происходило в рамках вечевого приговора [264] , и потому то, что Игорь помешал расправе над отцовым тиуном, было расценено как нарушение князем клятвенных обещаний. «…И не поча [Игорь] по тому чинити, якоже людие хотяху, и не угодно бысть им» — такими словами выражает настроения киевлян Воскресенская летопись.
264
Русская Правда знает «грабеж» по судебному постановлению, как своеобразную конфискацию.
Установившаяся в городе «тишина» была обманчивой. Уже на второй неделе Игорева княжения Киев вновь забурлил. Московский летописный свод и Татищев говорят, что Игорь не собирался выполнять данное киевлянам обещание и грозил (по Татищеву) «головами киевлян
Изяслав не заставил себя долго упрашивать. Он и без того намеревался выступить против Ольговичей. Когда несколькими днями раньше Игорь прислал к нему спросить, стоит ли он в крестном целовании (то есть верен ли Изяслав присяге, данной год назад перед Всеволодом), переяславский князь не удостоил его ответом и даже задержал посланца. Теперь же его претензии на великое княжение получали более или менее легальную основу — «хотение» самих киевлян. Симпатизирующий Мстиславичу летописец пишет, что он «сжалился» на их просьбы.
Получив благословение переяславского епископа Евфимия, Изяслав двинулся добывать Киев. Когда он переправился через Днепр, то на другом берегу к нему примкнули орды «черных клобуков» и «поршане» — ратные люди из пограничных городов на реке Роси; о своей поддержке Изяславу заявили также жители Василева и Белгорода — важнейших крепостей на подступах к Киеву. И все-таки Изяслав чувствовал, как шатки законные основания его предприятия. На его стороне была народная любовь, но не право, которое — по крайней мере, до тех пор, пока были живы его дяди, старшие Мономашичи, — не давало ему никаких династических преимуществ перед Ольговичами. Во всяком случае, Изяслав считал необходимым как-то оправдать свои действия перед своими сторонниками именно с точки зрения династического права. Летопись передает, что перед тем, как пойти на Киев, он построил посреди степи свое разношерстное войско, «христиан и поганых», и обратился к нему с такой речью: «Братие, Всеволода есми имел в правду [как] брата старейшаго, занеже ми брат и зять [265] , старей мене яко отец, а с сими [Ольговичами] како ми Бог дасть и сила животворящего креста, да любо си голову положю перед вами, любо налезу [добуду] стол деда своего и отца своего». Эти слова служат превосходной иллюстрацией того, в какой запутанный клубок превратились княжеские отношения в роду Ярослава к середине XII в. и каким расплывчатым сделалось понятие родового старшинства. Если в старое доброе время наследниками киевского стола были «братья единого отца и матере» («Завещание» Ярослава), то теперь Ярославов праправнук называет братом своего троюродного дядю и признает его политическое старшинство («старей мене яко отец») единственно на том зыбком основании, что породнился с ним через свою сестру. Однако эта диковинная династическая схема тут же разрушается самим оратором, который незамедлительно отвергает старшинство других троюродных дядей и выдвигает в противовес их правам на киевский стол отчинный принцип наследования, попутно призывая себе на помощь крестную силу, хотя сам является нарушителем крестной клятвы. Тем не менее подобные аргументы в скором времени станут почти обыденными.
265
Всеволод был женат на сестре Изяслава.
Между тем Игорь сослался со своими двоюродными братьями, Давыдовичами, ища у них помощи против Мстиславича. Те за свою верность клятве заломили дорогую цену — «многие волости», и Игорь, находясь в крайности, дал им все, что они хотели. Еще важнее для Ольговича было заручиться поддержкой киевской знати. Призвав к себе трех виднейших бояр — тысяцкого Улеба и воевод Ивана Войтишича и Лазаря Саковского, которые стояли тогда во главе городского управления, Игорь заверил их, что они будут у него в такой же чести и на тех же должностях, как и при Всеволоде. Но эта троица, хорошо чувствовавшая, куда дует ветер, уже смотрела на него как на политический труп. Покинув княжий двор, тысяцкий и воеводы немедленно дали знать Изяславу о приближении Давыдовичей и пообещали, что перейдут на его сторону со всем городовым «полком» (земским ополчением), как только он подойдет к стенам Киева.
В результате попытка Игоря отстоять великое княжение с оружием в руках окончилась самым жалким образом. 13 августа рать Изяслава появилась под Киевом у Надова озера, возле Шелвова бора [266] . По предательскому совету киевских бояр Игорь вывел свою дружину, пополненную ратниками Давыдовичей, из города; киевский «полк» стал особо, у «Олеговой могилы». Но когда Игорь во главе дружины поскакал навстречу Изяславову войску, киевляне вместо того, чтобы поддержать атаку, «повергли» боевые стяги и отступили к Жидовским воротам. Воспользовавшись этим, «черные клобуки» моментально отрезали Игорю пути отхода, после чего войску Изяслава осталось лишь добить окруженных черниговцев. Безнадежный для Игоря бой имел бесславное завершение: спасаясь от погони, князь заехал в Дорогожицкое болото, где его конь увяз в трясине, оставив всадника в совершенно беспомощном состоянии посреди топей, поскольку, согласно пояснению летописца, «больной ногами» Игорь был не в состоянии самостоятельно выбраться на сухое место. Родня великого князя ничем не могла помочь ему, так как сама разбежалась кто куда: Святослав Ольгович вместе с Давыдовичами умчались во весь опор к устью Десны, а племянник Игоря, Святослав Всеволодович, укрылся в киевском монастыре Святой Ирины, где его позднее и взяли приверженцы Изяслава.
266
В районе современного Политехнического института, на правом берегу Лыбеди (см.: Толочко П.П. Дворцовые интриги на Руси. С. 132).
Победитель «с великою славою и честью» въехал в Киев. Его встречало множество народа, игумены, монахи и священники по такому случаю надели праздничные облачения. Проследовав к собору Святой Софии, Изяслав поклонился Богородице и сел на столе отцовском и дедовском. Начало его княжения ознаменовалось актами великодушия и милосердия. Задержанный Святослав Всеволодович был освобожден и даже приближен ко двору Изяслава (как-никак родной племянник); пленных черниговских бояр отпустили восвояси, взяв с них откуп. Но свергнутого Ольговича ожидала иная.участь. Когда спустя четыре дня на княжий двор привели пойманного в болоте Игоря, Изяслав распорядился сковать его и заточить в Выдубицком монастыре под Киевом, откуда потом пленника перевезли
Глава 5.
«МИР СТОИТ ДО РАТИ, А РАТЬ ДО МИРА»
I
Захват Изяславом киевского стола вызвал затяжную усобицу, в которую так или иначе оказались вовлечены все древнерусские земли, а также соседи Руси: половцы, венгры, поляки. «Бысть же сице некое нестроение в великих князех Киевских, и многи рати, и убийства и кровопролитна сотворяхуся, и вси убо тщахуся и подвизахуся на великое княжение Киевское. Сей бо Киев слава, и честь, и мати, и глава всей Русской земле бысть, и того ради вси подвизахуся о нем, яко вси князи един род, единоплеменные вси суще» — так объясняет причину междоусобия Никоновская летопись. В течение восьми лет многочисленные войска враждующих коалиций предпринимали дальние походы, наступали и отступали, однако настоящих военных эпизодов — больших сражений, значительных осад — в этой войне было немного. Военные действия скорее походили на опустошительные набеги. Противники большей частью занимались в чужих волостях разбоем и грабежом: разоряли княжеские и боярские села, сжигали поля и стога, уводили табуны и стада, забирали в погребах мед, железо, медь — тогдашнее богатство, а захваченную челядь делили, как скот. Так истреблялась жизнь врага, то есть его достояние, материальная основа военного могущества.
Изяславу противостояли поочередно несколько главных соперников. Первым, как ни странно, заратился туровский князь Вячеслав Владимирович, который до сих пор, как мы видели, вел себя вполне мирно. Но тут он внезапно объявил о своем старшинстве и захватил несколько городов, в том числе Владимир-Волынский. Летописец объясняет буйное поведение Вячеслава тем, что он послушался своих бояр, желавших распоряжаться Киевом при его старшинстве. Изяслав быстро дал понять дяде, что тот глубоко заблуждается относительно своих возможностей. Смоленский князь Ростислав Мстиславич, выполняя братнее повеление, отобрал у Вячеслава Туров, а его посадников заковал в цепи и вместе с туровским епископом Иоакимом привел в Киев. Старшему Мономашичу было оставлено пять небольших городов на Волыни. В Турове сел сын Изяслава Ярослав, а старший Изяславич, Мстислав, был посажен в Переяславле — знак того, что Изяслав, подобно своему отцу, намеревался удержать Киев за своим потомством, оттеснив братьев и дядей.
Следующий, с кем пришлось иметь дело Изяславу, был Святослав Ольгович — противник несравненно более упорный и, кстати, единственный участник свары, действовавший из бескорыстных побуждений. Спасаясь бегством после поражения у Надова озера, он по пути в свою Новгородсеверскую волость завернул в Чернигов, чтобы лично удостовериться у Владимира и Изяслава Давыдовичей, хотят ли они во исполнение крестной клятвы добиваться освобождения Игоря. Те подтвердили ему свою дружбу, но после отъезда Святослава положили пристать к Мстиславичу, вероятно из опасения, как бы Ольговичи, лишенные надежды получить волости на западном берегу Днепра, не стали теперь искать волостей черниговских{160}. В скором времени послы Давыдовичей передали Святославу их общее с Изяславом требование: чтобы он забыл о своем брате, оставил Новгород-Северский и шел княжить в Путивль. Ольгович ответил на это: «Ни волости хочю, ни иного чего, разве толико пустите ми брата». Но Давыдовичи настаивали, и тогда,.говорит летописец, Святослав, заплакав, послал в Суздаль к Юрию Владимировичу, моля помочь освободить брата и обещая за это признать его старшинство.
Этих двух троюродных братьев прежде мало что связывало. Но Изяслав торчал костью в горле у них обоих, поэтому Юрий уведомил Святослава, что он может начинать войну, а помощь будет.
Кроме Мономашича, Святослав нашел союзников в лице юного Владимира Святославича, внука муромского князя Ярослава [267] , и галицкого изгоя Ивана Ростиславича Берладника; он обратился также к половецким ханам, дядям своей первой супруги, дочери хана Аепы, и те прислали ему 300 всадников. Но пока Ольгович собирал войско, Давыдовичи, опередив его, вторглись в Северскую волость и осадили Новгород; вскоре к ним присоединился сын великого князя Мстислав Изяславич с переяславцами и берендеями. Вместе они попытались взять город на копье, но после ожесточенной сечи у городских ворот, продолжавшейся до вечера, были отбиты и, отступив, предали огню и мечу окрестности. Сочувствующий Ольговичам летописец скрупулезно подсчитал княжеские убытки: в лесу по реке Рахне осаждавшие взяли кобыл 3000, да коней 1000; в некоем сельце, где у Игоря был двор добрый со всякой «готовизной» (запасами), сначала основательно подчистили погреба, полные вина, меда и «тяжкого товара всякого» — железа и меди, так что не сразу удалось все и вывезти, а потом спалили сам двор, гумно с 900 стогами и храм Святого Георгия [268] (тоже княжое достояние!); в Путивле, с княжьего двора, принадлежавшего Святославу, вывезли 500 берковцев [269] меда, 80 корчаг вина, увели 700 княжеских рабов, да церковь Вознесения «облупиша», как простую кладовую, забрав богатые серебряные сосуды, кадильницы, шитую золотом утварь, колокола, Евангелие в кованом окладе и прочие церковные книги. В надежде усовестить родственников Святослав послал к ним своего «попина» {161} с такими словами: «Брата моя! Се еста землю мою воевала [множественная форма глагола], и стада моя и брата моего заяли, а жита пожгли и всю жизнь [вар.: и весь мой живот] погубили еста; а ныне еще к тому хощете мя убити». Давыдовичи повторили свое требование, чтобы он оставил Игоря. «Не могу ся лишити брата своего, донели же ми и душа в теле [до тех пор, пока жив]», — ответствовал Святослав, — и грабеж Новгород-Северской земли продолжился.
267
По-видимому, Владимир Святославич был лишен волостей его дядей, муромо-рязанским князем Ростиславом Ярославичем, чем и объясняется его союз с Ольговичем.
268
Георгий — церковное имя Игоря.
269
Берковец — древнерусская мера веса, равная десяти пудам (160 кг).