Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:
Не лучше шли дела и под стенами Владимира-Волынского. Осажденные ожесточенно сопротивлялись, тревожа войска союзных князей частыми вылазками, «и многы крови проливахутся межи ими», по свидетельству киевского летописца. Татищев передает, что однажды ночью Мстислав Изяславич напал на га-лицкий обоз и нанес Ярославу сильное поражение: «И так оной [то есть обозное прикрытие] разбил, что если бы от Юрия помощь не поспела, то б всех побил. Но Мстислав, видя помочь Юрьеву, с честию во град возвратился. А Ярослав, потеряв близ половины людей, забыв свою похвальбу, прижался обозом к Юрию». Это известие, по-видимому, соответствует действительности, ибо после десяти дней бесславной осады великий князь и Ярослав Галицкий начали поспешное отступление, сильно смахивавшее на безоглядное бегство. Мстислав Изяславич шел за Юрием по пятам до самых границ Киевской земли, «воюя и жга села, и много зла створи». Великий князь остановился только в Дорогобуже, где и оставил Владимира Андреевича со словами: «Ныне же, сыну, аче ти есмь Володимиря не добыл, а се ти волость». Вдобавок к Дорогобужу Юрий отдал племяннику Пересопницу и «все Погориньския городы», то есть волости, расположенные на реке Горынь.
Провал волынского похода сильно уронил авторитет Юрия. Подручные князья один за другим стали выходить из повиновения великому князю. Наиболее чувствительный удар по его интересам нанес Ростислав Смоленский, недовольный тем, что дядя пытался отобрать Волынь у Мстиславичей. Еще раньше, зимой 1155/56 г., он заключил договор с рязанскими князьями, находившимися во вражде с Юрием [323] . По известию Киевской летописи, Ростислав Мстиславич «целова хрест с братьею своею с рязаньскими князи на всей любви; они же вси зряху на Ростислава, имеяхути и [его] отцемь собе». Теперь же, после неудачи Юрия на Волыни, сторонники смоленского князя в Новгороде спровоцировали крупные беспорядки, направленные против Юрьева сына, Мстислава. Последнему не удалось удержаться в городе, даже несмотря на то, что он, по настоянию отца, скрепил свою связь с новгородским боярством женитьбой на дочери видного представителя местной знати Петра Михалковича [324] . Как сообщает Новгородская летопись, «бысть котора [распря, вражда] зла в людех, и въсташа на князя Мьстислава на Гюргевиця, и начяша изгонити из Новагорода…». Город разделился пополам: западная, Софийская сторона бунтовала против Мстислава, а жители противоположной, Торговой стороны («торговый пол») встали за князя (чем было обусловлено такое разделение, летописец не поясняет). Противники сгрудились по обоим концам моста через Волхов и едва не начали кровопролитную драку: «малы же и крови не прольяша межи собою». Противостояние разрешилось приездом в Новгород сыновей Ростислава Мстиславича, Святослава и Давыда, и бегством Мстислава Юрьевича в Ростово-Суздальскую землю (весна 1157 г.). А с прибытием в город самого смоленского князя новгородская смута полностью улеглась: «И сънидошася братья, и не бысть зла ничто же». Вече выкрикнуло новгородским князем Святослава Ростиславича.
323
Поздняя Львовская летопись (XVI в.) содержит уникальное известие о том, что в 1154 г. «посади Юрьи сына своего [Андрея] в Рязани, а рязанскаго князя Ростислава [Ярославича] прогна в Половцы». Ростислав Ярославич, однако, скоро вернулся с большим половецким войском и ночью, обманув Андрееву «сторужу», ворвался в Рязань. Андрей Юрьевич бежал из города «об одном сапоге», потеряв всю свою дружину, которую Ростислав, по словам летописца, захватил в плен и почти всю перебил: «Овех [одних] изби, а другиа засув во яму, а иные истопоша в реце».
324
Как пишет А.В. Карпов, из текста берестяных грамот, найденных в последние годы в Новгороде на территории так называемой «усадьбы Е» (бывшей, по всей вероятности, местом «сместного», то есть совместного суда князя и посадника), явствует, что «боярин Петр занимал ключевую в администрации города должность княжеского представителя, ведающего от имени князя всеми административными, финансовыми и судебными вопросами. Причем должность эту он занимал в течение длительного времени, при разных князьях (в одной из грамот он упоминается в связи с князем Святополком Мстиславичем, сидевшим в Новгороде в 1142—1148 гг.). Если учесть, что новгородские князья жили не в самом городе, а в отдалении от него, на Городище, и далеко не всегда лично вмешивались в ход городских дел, то роль княжеского представителя трудно переоценить. В указанное время она, по-видимому, значительно превосходила даже роль новгородского посадника. Далеко не простой женщиной была и теща новгородского князя, супруга Петра Михалковича Марена (Мария). Ее имя также неоднократно встречается в берестяных грамотах: Петр поручал ей важные финансовые дела и полностью доверял во всем. По всей вероятности, это была женщина крутого и решительного нрава, острая на язык и не особенно стеснявшаяся в выражениях. В отсутствие мужа она по его просьбе вела самостоятельные переговоры даже с князем и вместе с ним принимала решения по злободневным вопросам жизни Новгорода» (Карпов А.Ю. Войны Юрия Долгорукого. Ст. 1—6 // Карпов А.Ю. Юрий Долгорукий. М., 2006 //portal-slovo.ru/rus/history/49/59/. Ст. 6. С. 2).
В Чернигове своего часа ждал Изяслав Давыдович, отнюдь не простивший Юрию свое изгнание из Киева. Он начал замышлять против Мономашича буквально сразу же после того, как уступил ему киевский стол, из-за чего Юрию уже во второй половине 1155 г. пришлось приводить его к крестному целованию под угрозой применения силы. Но присяга образумила Изяслава Давыдовича лишь в том смысле, что он стал действовать против великого князя с большей осторожностью. В начале 1157 г. ему удалось сколотить широкую коалицию из всех недовольных Юрием князей: Ростислава Смоленского, его сыновей и обоих Изяславичей. Из крупных игроков один Святослав Ольгович остался в стороне от заговора, заявив Изяславу: «Хресть есмь целовал к нему [к Юрию], а не могу без вины на нь въстати». Однако чем-либо помочь великому князю он тоже не удосужился.
Выступление мятежников ускорила одна неприглядная история, в которую оказался замешан великий князь. Находясь вместе с Юрием под стенами Владимира-Волынского, Ярослав Галицкий упросил своего союзника выдать ему опасного соперника — Ивана Ростиславича Берладника, который, как мы помним, с 1149 или 1150 г. состоял на службе у Мономашича (см. с. 240). Дорожа дружбой с галицким князем, Юрий поторопился исполнить его просьбу, несмотря на то что в Галиче Берладника, очевидно, ожидала смерть. В конце зимы 1157 г. закованного Ивана Ростиславича доставили из Суздаля в Киев, где уже находился галицкий воевода Константин Се-рославич, приехавший за пленником с «многой дружиной». Позорная сделка не состоялась только благодаря открытому протесту церкви. Митрополит Константин и игумены киевских монастырей заступились за несчастного Берладника, обратившись к великому князю с гневным обличением: «Грех ти есть. Целовавши к нему хрест, держиши в толице нужи [в такой нужде], а и еще хощеши выдати на убиство».
Побоявшись ссориться с духовенством, Юрий отправил пленника назад в Суздаль. Но на обратном пути конвой был внезапно атакован черниговской дружиной. «Мужи» Изяслава Давыдовича отбили Берладника и доставили его в Чернигов, где пленник был немедленно освобожден. Летопись молчит о мотивах, которыми руководствовался черниговский князь. Должно быть, он рассчитывал этим благородным поступком завоевать симпатии киевлян, а заодно и вбить клин между великим князем и Ярославом Галицким.
Так или иначе, но жребий был брошен. Во второй половине мая 1157 г. противники Юрия обнажили мечи. «И сложи Изяслав путь с Ростиславом и со Мьстиславом на Гюргя, — пишет киевский летописец, — и пусти Ростислав Романа, сына своего, с полком своим, а Мьстислав поиде из Володимиря». Но в тот самый день, когда черниговский князь велел трубить поход, в Чернигов прибыло киевское посольство с вестью: «Поеди, княже, Киеву. Гюрги ти умерл». Изяслав, по словам летописца, «прослезивъся, и руце воздев к Богу, и рече: «Благословен еси, Господи, оже мя еси росудил с ним смертью, а не кровопролитьем».
Смерть застала Юрия посреди забав и развлечений. По сообщению Киевской летописи, 10 мая, в пятницу, великий князь пировал у «осменика» [325] Петрилы, и «в тъ день на ночь разболеся, и бысть болести его 5 днии…». Густынский летописец добавляет, что причиной княжей «болести» были обильные возлияния за столом: «Юрий Киевский, утешаяся со своими, упився без меры и от сего пития разболеся». Вечером 15 мая Юрий скончался и на следующий день был похоронен в монастырской церкви Святого Спаса на Берестовом. «И много зла створися в тъ день, — пишет киевский летописец, — розграбиша двор его Красный, и другыи двор его за Днепром разграбиша, его же звашеть сам Раем, и Василков двор, сына его, разграбиша в городе, [и] избивахуть суждалци по городом и по селом, а товар их грабяче».
325
Осменик — так в Древней Руси назывался сборщик осмничего, то есть торговых пошлин (см.: Ключевский В.О. Указ. соч. VI. С. 146, 164— 165).
Впервые похороны князя на Руси сопровождались такими массовыми волнениями и погромами, что само по себе нелестно характеризует порядки, царившие в Юрьевом «раю». Изяслав Мстиславич когда-то выразил одному из Юрьевичей общее мнение князей «Мстиславля племени» о его отце: «Всех нас старей отец твой, но с нами не умеет жить». Точно так же Юрий не умел ужиться и с киевлянами. Заняв Киев по праву старейшинства, он и не подумал о том, чтобы стеснить свою власть заключением ряда с городским вечем. На киевском столе Юрий оставался суздальским князем, пришельцем, имевшим опору только в своей дружине, которая смотрела на Киев как на военную добычу и обогащалась за счет киевлян как за спиной князя, так и с его ведома [326] . Да и сам Юрий, похоже, больше всего заботился о пополнении своей княжеской казны. Во всяком случае, последний пир великого князя на дворе у таможенного сборщика недвусмысленно свидетельствует о его социальных и административных предпочтениях {167} . Неудивительно, что озлобленные киевляне отказали Юрию в посмертном праве покоиться в соборе Святой Софии, рядом с могилой его отца, столь любимого ими Владимира Мономаха.
326
Татищев подытоживает правление Юрия следующим образом: «Сей великий князь был… великий любитель жен, сладких пищ и пития; более о веселиях, нежели о расправе и воинстве, прилежал, но все оное состояло во власти и смотрении вельмож его и любимцев». По его же словам, киевляне, избивая суздальцев, приговаривали: «Вы нас грабили и разоряли, жен и дочерей наших насиловали, и несть нам братия, но неприятели».
История так и запомнит Юрия пирующим — только не в любезном его сердцу Киеве, а на далекой «залесской» окраине Руси, в славном сельце по имени Москов.
Глава 7.
НАЧАЛО ЦЕРКОВНОГО РАЗДОРА
В противоборстве Юрия с Изяславом Мстиславичем решался не один только династический вопрос. Их распря была отягощена еще и грузом канонических разногласий, из-за чего к бедствиям политической усобицы добавились неурядицы церковной смуты.
Корни этого церковного конфликта уходили достаточно глубоко в прошлое — в середину XI в. и даже в еще более отдаленную эпоху крещения Руси князем Владимиром{168}, подпитываясь никогда не угасавшим стремлением наиболее выдающихся представителей княжеской власти и части церковных иерархов русского происхождения добиться для Русской церкви канонической автономии от Константинопольской патриархии. К этой цели шли, используя (по отдельности или в том или ином сочетании) три главных метода ограничения византийского церковного влияния. Во-первых, великие князья старались при случае получить из Византии царский титул и инсигнии, что давало им право выступать в качестве светского главы и охранителя церкви, подобно византийским императорам. Во-вторых, русские государи настаивали на том, чтобы Константинопольская патриархия согласовывала с ними кандидатуры митрополитов и епископов, а в 1051 г. был создан прецедент избрания главы Русской церкви собором русских епископов, без участия и одобрения константинопольского патриарха{169}. Наконец, третий способ церковного самоопределения заключался в развитии кирилло-мефодиевской традиции, то есть в выработке самобытных основ духовной жизни и церковной практики (развитие славянской литургии и письменности, неприятие конфессиональной монополии на истину, преимущественное внимание к духовному наследию раннего, «апостольского» христианства, прославление русских святых и русского идеала святости, определенные отклонения от византийской ортодоксии в религиозном культе и т. д.).
В конце XI — первой половине XII в., несмотря на процессы политической децентрализации Руси, русско-византийские церковные противоречия не потеряли своей остроты [327] . Неизменной оставалась и их суть — отстаивание русскими людьми своего права на национальную церковь [328] . В конце княжения Всеволода Ольговича митрополит Михаил (1129—114?) даже вынужден был оставить Киевскую кафедру и удалиться в Константинополь (1145). За полтора десятилетия своего святительства он не раз вмешивался в княжеские усобицы со словами примирения и однажды, в 1134 г., был посажен новгородцами в заключение за то, что препятствовал им начать войну с Юрием (поход ослушников в Ростово-Суздальскую землю, как мы помним, закончился тогда разгромом на Ждановой горе). Однако причиной его отъезда были не княжеские склоки. Уезжая, он оставил епископам «рукописание» (письменное распоряжение), запрещавшее проводить в его отсутствие архиерейские богослужения в кафедральном соборе русской митрополии — киевской Святой Софии. Этот факт удостоверяет, что Михаил с недоверием относился именно к епископской среде и как будто предвидел какую-то возможность посягательства на его митрополичью власть. Ближайшие события подтвердили, что опасения его были небезосновательны.
327
К числу наиболее ярких примеров отступления Русской церкви от византийских канонов в этот период относится распространение на Руси культа святого Николая Чудотворца, который стал камнем преткновения в отношениях между Константинополем и Римом. В 1087 г. итальянские купцы силой захватили мощи святого Николая, покоившиеся в Мирах Ликийских (Малая Азия), и вывезли их в город Бари на юге Италии. В 1091 г. папа Урбан II подарил великому князю Всеволоду Ярославичу частицу украденных мощей. В споре Константинополя и Рима за право обладания священной реликвией Русская церковь приняла сторону Рима, учредив наряду с греческим Николиным днем (6 декабря, так называемый «Никола зимний») еще и латинский праздник перенесения мощей святого Николая 9 мая («Никола вешний»). «Приспе день светлаго торжества, град Барский радуется и с ним вселенная вся», — поется в древнерусском тропаре этому святому. «Хотя русские церковники всегда старались заретушировать подоплеку введения праздника «Николы вешнего», — пишет по этому поводу М.Ф. Мурьянов, — этот акт Киева нельзя расценивать иначе, как открытую демонстрацию против Константинополя, как нанесение личного оскорбления патриарху Николаю III Грамматику (1084—1111)» (Мурьянов М.Ф. Русско-византийские церковные противоречия в конце XI в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972. С. 221).
328
Характерную оценку русскому христианству дал епископ краковский Матвей: «Не желает упомянутый народ [Матвей пишет о «рутенах» (русинах) Восточной Европы, к которым причисляет и население Киевской Руси] ни с греческой, ни с латинской церковью быть единообразным, но, отличный от той и от другой, таинства ни одной из них не разделяет» (из письма к Бернарду Клервоскому, 1147 г.).