Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:
Изяслав Мстиславич, отняв в 1146 г. Киев у Игоря Ольговича, целый год терпеливо ждал возвращения митрополита на кафедру и снятия запрещения на службу в Софийском соборе. Но пребывавший в Константинополе Михаил, по свидетельству Никоновской летописи, «услыша наипаче многи волны и кото-ры [волнения и раздоры] в Киеве и во всей Русской земле и того ради не приложи возвратитися на свой стол в Киев». Его могла удерживать также церковная борьба, развернувшая в это время в самой Византии вокруг патриаршего престола: в 1146 г. патриарх Михаил II Куркуас добровольно оставил кафедру, его преемник Косьма II Аттик вскоре после поставления был низложен (26 февраля 1147 г.), а новый патриарх Николай IV Музалон был избран только через десять месяцев. Между тем отсутствие митрополита серьезно подрывало легитимность власти Изяслава, которая и без того была невелика. И тогда Мстиславич, верный своему присловью о том, что не место красит голову, а голова место, решил посадить на митрополичий стол своего человека, причем прогречески настроенные летописцы с такой неохотой рассказывают об этом церковном скандале, что невозможно сказать определенно, дождался ли Изяслав хотя бы смерти митрополита Михаила.
Выбор князя пал на черноризца и схимника Клима (Климента) Смолятича [329] , родом «русина», известного своей богословской ученостью: «бысть книжник и философ так[ов], якоже в Рускои земли не бяшеть [еще не бывало]», по отзыву киевского летописца; среди его любимых авторов были Гомер, Платон и Аристотель [330] . Изяслав Мстиславич своею волею «вывел» Клима из «заруба» [331] и предложил собору русских епископов поставить его в митрополиты [332] . Повторялась история 1051 г., когда Ярослав I таким же образом возвел на митрополичью кафедру инока Илариона. Но если тогда кандидатура княжьего любимца не вызвала возражений со стороны епископов, то теперь иерархия раскололась. По наиболее полным данным, приведенным в Киево-Печерском патерике (житие Нифонта Новгородского), на соборе 1147 г. присутствовало девять епископов, то есть вся наличная на то время церковная иерархия: Феодор Белгородский, Онуфрий Черниговский, Евфимий Переяславский, Дамиан Юрьевский, Феодор Владимиро-Волынский, Иоаким Туровский, Нифонт Новгородский, Мануил Смоленский и Косьма Полоцкий [333] . Трое последних оспорили самую законность почтенного собрания. Мотивы их оппозиционности можно только угадывать. Мануил, епископ Смоленский, был родом грек, и ему естественно было отстаивать преобладающее влияние константинопольского патриарха в Русской церкви. Греком, кажется, был и Косьма Полоцкий, ставший епископом в 1143 г., то есть вскоре после возвращения полоцких князей из византийской ссылки, куда их отправил Мстислав (см. с. 181); возможно, они и привезли его с собой на Русь. Новгородский епископ Нифонт родился в Киеве, но долго жил в Византии. Будучи знатоком церковных канонов, он не отрицал самой возможности избрания и наречения митрополита местным собором русских епископов, требуя, однако, обязательного утверждения и благословения константинопольского патриарха. Таким образом, Нифонт действовал исходя из своих убеждений, в соответствии с тем пониманием власти патриарха над поместными церквами, которое господствовало тогда в Византии. «Не есть того в законе, яко ставити епископом митрополита без патриарха, но ставить патриарх митрополита», — приводит слова оппозиционных архиереев киевский летописец.
329
Прозвище Клима не может быть истолковано ни как указание на его смоленское происхождение, ибо летопись четко указывает на то, что он был «русин», то есть выходец из Южной Руси, ни как его отчество (от имени Смолята), поскольку наименование монахов по отчеству никак не вписывается в православную традицию. Остается предположить, что Смолятич — это либо намек на схимническое облачение (то же, что «черноризец»), либо характерная черта внешности Клима — иссиня-черные («смоляные») волосы, или глаза, или то и другое вместе.
330
Летописная репутация Клима Смолятича подтвердилась в 1891 г., когда было найдено и опубликовано «Послание Климента к пресвитеру Фоме Смоленскому» (см.: Карташев А.В. История Русской Церкви. Т. 1. М., 2000. С. 210). По единодушным оценкам исследователей, из этого сочинения явствует, что Клим «был блестящим эрудитом, богословом, в совершенстве владел аллегорическим методом толкования Священного Писания и не только прекрасно знал греческий язык и приемы византийской риторики, но был знаком и с так называемой схедографией — высшим курсом византийской грамматики. Полагают, что он получил образование в одном из высших учебных заведений в Византии и именно это дало ему право именоваться «философом» (Карпов А.Ю. Церковная смута в Киеве в середине XII века // Карпов А.Ю. Юрий Долгорукий. М., 2006 //С. 1).
331
Это летописное выражение было понято неправильно уже автором Ермолаевского списка Ипатьевской летописи, который посчитал, что речь идет о Зарубском монастыре в Смоленской земле. И поскольку в летописях упоминается еще один Зарубский монастырь, под Киевом, то в ученой среде и по сей день продолжается дискуссия, в каком из них схимничал Клим Смолятич. Между тем «заруб», в котором пребывал Клим до того, как был приглашен князем на митрополию, конечно же следует понимать смысле «затвора» (или так называемой «великой схимы»), что делает вышеуказанный спор совершенно беспочвенным.
332
Татищев следующим образом воспроизводит аргументы князя: «Церковь осталась без пастыря и начальника правления духовнаго, котораго прежде великие князи, избирая, посылали для посвящения в Константино поль. И ныне избрать в моей воли, но в Царьград к патриарху послать для учинившегося смятения и многих междоусобий в них не можно. К тому же от оных митрополитов посвящения чинятся напрасно великие убытки (имеются в виду подарки и подношения патриарху. — С. Ц.), а паче всего через сию патриархов в Руси власть цари греческие ищут над нами властвовать и повелевать, что противно нашей чести и пользы».
333
Ростовская кафедра в 1147 г., по всей видимости, пустовала, чем только и может объясняться отсутствие ростовского владыки на поместном соборе, обсуждавшем столь важный вопрос, как избрание митрополита. Епископская кафедра в Галиче была образована несколько позже, около 1157 г.
Сторонники Изяслава, в свою очередь, ссылались на 1-е апостольское правило: «Два или трие епископы да поставляють единаго епископа». Глава княжеской партии черниговский епископ Онуфрий так и заявил: «Аз сведе, яко достоять, сошедшеся епископом, митрополита поставити». Но в практике греческой и римской церквей это правило давно было предано забвению, поэтому Мануил Смоленский пригрозил Климу, что не будет ему «кланяться», то есть признавать его митрополичий сан, и совершать с ним службу, если тот не «благословится от патриарха» на поставление в митрополиты, и, кстати, припомнил «рукописание» прежнего владыки, Михаила, налагавшее запрет на литургические действа в Святой Софии. У Онуфрия Черниговского от этих слов стало тяжело на сердце, говорит летописец, однако он продолжал настаивать, что патриарх тут ни при чем и русским епископам самим «достоит» поставить себе митрополита, выбрав его из своей среды и благословив на служение главою святого Климента, подобно тому, «якоже ставять греци рукою святаго Ивана [Иоанна Крестителя]».
Обычай, о котором говорил черниговский епископ, действительно существовал в Византии XII в., хотя главную роль в нем играли мощи не Иоанна Крестителя, а другого святого. В 1200 г. новгородскому паломнику Добрыне Ядрейковичу, осматривавшему христианские достопримечательности Царьграда, показывали «Германову руку, ею же ставятся патриархи» (святой Герман был первым из ревнителей православия, кто выступил против иконоборчества во времена императора-иконоборца Льва Исавра, первая треть VIII в.). Десницей же Иоанна Крестителя, по свидетельству Добрыни, греки «царя поставляють на царство». Правда, византийские хронисты рассказывают об одном случае, когда в 1025 г. умирающий патриарх Василий благословил своего преемника Алексея рукой Иоанна Предтечи. Но это произошло по стечению обстоятельств, так как реликвия была принесена к патриаршему одру совсем не для этого, а в лечебных целях — для облегчения физических страданий Василия{170}. Поэтому упоминание Онуфрием «руки святаго Ивана» в связи с поставлением патриархов, скорее всего, следует отнести на счет описки переписчика летописи; в противном случае нужно будет признать, что мы имеем дело с искаженными представлениями русских и, что самое невероятное, греческих иерархов (ведь Мануил не поправил Онуфрия) о чине интронизации константинопольских патриархов.
С точки зрения знатоков канонического права, аргумент черниговского епископа о поставлении Клима Смолятича в русские митрополиты главою святого Климента, возможно, и выглядел несостоятельным, поскольку опирался не на существующие церковные нормы поставления епископов и не на чин полноправной передачи епископской власти, а лишь на случайный обрядовый аксессуар{171}. Но именно этот последний в глазах многих русских людей обладал уникальной дароносной и благословляющей силой. Глава святого Климента, ученика апостолов Петра и Павла и одного из первых римских пап, была особо чтимой святыней Древней Руси (Клим Смолятич, по-видимому, как раз носил имя святого папы). Вывезенная в 989 г. князем Владимиром из Херсона и хранимая в киевской церкви Успения Богородицы (Десятинной), она являлась символом духовной независимости Русской церкви, ее связи с апостольским христианством{172}. Изливаемая этой реликвией благодать, по мысли епископа Онуфрия, с лихвой могла возместить отсутствие патриаршего благословения.
Того же мнения вместе с ним держались еще пять епископов, присутствовавших на соборе. Большинством голосов (шесть против трех) собор высказался за избрание Клима Смолятича главой Русской церкви, и 27 июля 1147 г. в день великомученика Пантелеймона, небесного покровителя князя Изяслава Мстиславича, зарубский инок был поставлен в митрополиты в Софийском соборе. Значение этого акта было очевидно. Спустя столетие после князя Ярослава и митрополита Илариона Русская церковь волею Изяслава Мстиславича вторично бросила вызов Константинопольской патриархии в борьбе за церковную независимость.
Как политик, Изяслав чутко уловил историческую потребность Руси в самостоятельной церковной организации. По словам церковного историка митрополита Макария, в его мятежном поступке «выразилось только то, что давно уже чувствовали и понимали, не могли не чувствовать и не понимать и князья русские, и многие их подданные, выразилось сознание, что поставление русских митрополитов в Константинополе имеет большие неудобства для Русской Церкви и государства, что митрополиты-греки, часто не знавшие русского языка, не в состоянии приносить для России столько пользы, сколько приносили бы митрополиты из русских, что постоянная присылка в Россию митрополитов-греков была не безобидна для русских иерархов и что, наконец, избрание для России митрополита в Константинополе, совершавшееся без участия русских князей, было оскорбительно для последних, тем более что давало повод царям греческим оказывать на Россию свое влияние. Неудивительно потому, если Изяслав нашел сочувствие себе и в самом Клименте митрополите, и во многих русских епископах»{173}.
Но вместе с тем самочинство великого князя в такой деликатной сфере, как вопросы церковной организации, возбудило сильное неприятие и сопротивление, ибо древний обычай принимать из Царьграда митрополита, поставленного патриархом, многими считался непреложным церковным законом. Еще хуже было то, что вся акция с поставлением Клима была слишком явно и тесно связана с политическими интересами одного князя — самого Изяслава. И потому исторически обусловленное желание Мстиславича сделать выборы русского митрополита внутренним делом русских же церковных и светских властей естественным образом было воспринято его политическими противниками как попытка манипулировать единственным обще династическим или наддинастическим институтом, каким являлась Русская церковь, для того чтобы добиться политического перевеса одной ветви княжеского дома{174}. Никоновская летопись, отмечая высокие достоинства Клима Смолятича, все же оговаривается, что «мнози же убо о сем негодоваху, и от епископов, и от прочих священных, и от иночествующих, и от мирских. Паче же на князя Изяслава Мстиславича Киевскаго негодоваху». В результате церковь сделалась пешкой в династической игре, а канонические принципы церковной организации были поставлены в зависимость от исторических случайностей и превратностей политической борьбы.
Главной фигурой церковной оппозиции Изяславу и Климу вскоре стал новгородский епископ Нифонт, признанный авторитет в области церковных канонов, чьи ответы на «Вопрошания» новгородского иеродиакона Кирика, касающиеся неясных и спорных моментов церковной практики, сохраняли для русских священнослужителей значение нормативного руководства на протяжении всего Средневековья{175}. Его знали и как усердного храмоздателя, внесшего большой вклад в церковное зодчество Новгорода, Пскова и Ладоги. Открыто объявив Клима Смолятича самозванцем и узурпатором, Нифонт отказался совершать с ним совместные богослужения и поминать его имя на литургии. Тех епископов, которые поддерживали митрополита, Нифонт называл человекоугодниками. Вероятно, точно так же поступили Мануил Смоленский и Косьма Полоцкий.
Из светских владык против нового митрополита, как и следовало ожидать, выступили Юрий Суздальский и Владимирко Галицкий. В 1148 г. Нифонт Новгородский побывал в Суздале, установив прочную дружбу с Юрием. Вероятно, именно тогда он был возведен патриархом в сан архиепископа; во всяком случае, летопись именует его этим титулом, рассказывая о суздальской поездке. Следует отметить, что архиепископский сан в греческой церкви давался архиереям тех епархий, которые подчинялись не митрополитам, а непосредственно патриарху (например, Болгарская архиепископия). Таким образом, Нифонт, по-видимому, получил от патриарха особые полномочия церковного управления в противовес Климу Смолятичу.