Дрейфус... Ателье. Свободная зона
Шрифт:
Мотл (спокойно, выпив глоток чаю и откусив сахару). То это: форма — да, цвет — нет!
Морис. Ты спятил? Он что, спятил?.. Я специально купил эти гравюры, чтобы у тебя был образец!
Мотл. Благодарю за доверие… А ты хотел бы, чтобы я пригласил режиссера, настоящего, чтобы у тебя был образец?
Морис. При чем здесь это? Речь идет о верности действительности, об истине! Костюмы были голубые, они должны быть голубые… во имя исторической правды!
Мотл. Да кому нужна твоя историческая правда? Лично я открою тебе одну истину, самую подлинную: у меня много лет лежит отрез чистой шерсти
Красный цвет для офицерского мундира, разве это плохо?
Морис. Красный?
Мотл. Ну, скажем, гранатовый, чтобы быть точнее. Но гранатовый отличный, не такой, как бывает, линялый или замызганный, нет, гранатовый густой, теплый, гранатовый, как цвет граната!
Морис (глуповато хихикая). Ты что, смеешься? Хочешь меня разыграть?
Мотл. Я?
Морис (орет). И перестань переспрашивать по всякому поводу, как говорящая ворона…
Мотл (показывая на него пальцем). Глядите на него… Глядите-ка… Можно подумать, что я бросил ему в суп дохлую крысу… Красный, сударь, красный, и с пышными эполетами с золотой бахромой… В таком-то костюме и самый маленький из карликов почувствует себя великаном!
Как только он в него влезет, персонаж войдет ему в плоть и в кровь, начнет жить в нем, кипеть, и вот тогда-то он вскричит: «Невиновен, невиновен!» — по-настоящему искренне и убежденно, так что нас всех прошибет слеза и мы начнем рыдать, рыдать… Да, да, держу пари, держу пари… Костюм в театре — это все, все… остальное — вздор и чепуха!
Морис. Мотл, Мотл, давай поговорим спокойно! Твой красный, или, как ты говоришь, гранатовый, отрез ты аккуратненько положи в нафталин, и он полежит до нашего следующего спектакля, в котором, клянусь тебе, ты сможешь непременно его использовать, мы специально выберем пьесу на этот красный цвет, но сейчас мне нужны костюмы голубые, голубые, как на гравюре…
Мотл (некоторое время смотрит на него, короткая пауза, потом говорит). Скажи мне, это что, каприз или навязчивая идея?
Морис. Мотл, в последний раз повторяю тебе, что костюмы солдат и офицеров французской армии в 1895 году были…
Мотл (прерывая его). Знаю, знаю, они были голубыми, бесповоротно голубыми!.. Но здесь никто, кроме тебя и меня, никогда не будет иметь случая увидеть вблизи ли, издалека ли ни твои чертовы гравюры, ни твоих солдат 1895 года, тем более — офицеров; а если ты оденешь их в гранатовые мундиры, каждый скажет: глянь-ка, французские солдаты и офицеры носили гранатовые мундиры… И еще они скажут: что ни говори, а французы имеют вкус; это что-то такое особенное — французский шик, пехотинцы в гранатовых мундирах — какая элегантность!.. А если, не дай Бог, какой-нибудь тип скажет: стоп, пардон, французские солдаты 1895 года носили голубое, а не гранатовое, никто ему не поверит, он будет выглядеть сумасшедшим или лгуном… «Что, в голубом, как наши крестьяне, солдаты польской армии?» И ему придется взять свои слова обратно и покинуть зал… Где же будет тогда истина? И потом, между нами говоря, голубой ли, гранатовый, черный, серый, зеленый — что это изменит? Жаба останется жабой, солдат останется солдатом, какого бы цвета ни была его спина! Чтоб они все сдохли в аду в страшных мучениях, эти бандиты, которые
Морис (внезапно хватает его за горло). Голубые, я требую, чтобы они были голубые! Слышишь? Если ты мне принесешь гранатовые, я запихну их тебе в глотку! В глотку!
Мотл (вырывается). Хорошо, хорошо, хорошо! Пускай! Понял. Голубые, голубые!.. С тобой невозможно спорить!.. Нельзя даже высказать мнение о том предмете, который знаешь лучше, чем ты!.. Можно подумать, что я первый день работаю портным! Можно подумать, что я в первый раз в жизни шью костюмы… Можно подумать, что это не я шил сутану для кюре, да, сударь, пусть это вас не удивляет! И как раз из этого красного… И не для какого-нибудь завалящего кюре, отнюдь, сударь, а для ученого… со степенью, мой мальчик… Что, прикусил язычок? Растерялся? Нет, вы подумайте, это, видите ли, не пойдет. Для кюре с ученой степенью годилось, а для твоего дерьмового шпиона, капитана пархатого, не годится? Мания величия, знаешь ли, погубила не одного человека, и покрупнее, покрепче тебя; так ты скоро потребуешь шляпы делать по мерке!.. Голубые, голубые, голубые!.. Ну, будут у тебя голубые, а персонажа он так и не почувствует! Вот тебе и историческая правда!
3алман. А если сшить, к примеру, штаны гранатовые, а куртки голубые?
Арнольд. Браво, браво! Царь Соломон смело режет по живому! Достойный старик, в самом деле, твоя мудрость может сравниться только с моей щедростью!
Мишель. Это не глупее любого другого предложения. Что ты на это скажешь, Морис?
Морис (сидит в стороне от всех, схватившись руками за голову). Мне безразлично, пусть каждый делает, что хочет и как хочет, — мне все едино…
Мотл. Метр десять и три тринадцать… да, может получиться… Все надо ставить на обсуждение, видишь, Морис, в спорах рождается истина!..
Морис (внезапно вскакивает одним прыжком, встрепенувшись). Ну что, вопрос решен? Можно теперь репетировать?..
Арнольд. Почему бы и нет?
Мотл. Мы для этого и пришли!
Морис. Я хочу посмотреть все сцены Золя, Матье…
Арнольд. Эмиль здесь, я его держу!
Я обвиняю!..
Залман (воздевая глаза к небу). Сделай так, чтобы он задохнулся от собственного голоса…
Мори с. А Матье, где Матье?
Арнольд. Матье?
Морис. Натан, который играет Матье Дрейфуса, брата Альфреда… Ты читал пьесу или нет?
Арнольд. Читал ли я пьесу?
Он спрашивает меня, читал ли я пьесу?
Морис. Тихо! Тихо! Чем он там занимается, этот Натан, никогда его нет! Берет роль и не приходит репетировать, в чем дело?
Мотл (тихонько). Морис, я должен тебе сказать одну вещь: он очень занят…
Морис. А мы что, не заняты? Можно подумать, что мы манной небесной питаемся!
Мотл (все так же тихо). Не в этом дело, он не работой занят…