Дружинник
Шрифт:
— Ты знаешь, какие у них полномочия? Они могут арестовать члена рода?
— Могут, но только в том случае, если есть веские доказательства вины, и если государь лично даст добро. Иначе это вызовет бурю. Для императора нет лучшего способа ополчить против себя великие семьи, чем начать напрямую вмешиваться в их внутренние дела и арестовывать их направо и налево. Бояре могут враждовать меж собой, но если они увидят хотя бы намёк на репрессивную политику правительства, встанут горой друг за друга. Все знают: если сегодня пришли за твоим соседом, завтра могут придти и за тобой. Так что император не
— Допустим. А дальше что? В чём меня обвинят?
— В антиправительственном заговоре или пособничестве внешнему врагу. Ты же не знаешь, с какими людьми был связан твой отец. Не знаешь, чем они занимались. Я уж не говорю о том, что твоя сила под запретом. Схватят, устроят тайный процесс и казнят. И никто тебе не поможет, потому что никто даже не узнает, где ты. Поэтому не зря тебя Дмитрий Филиппович просит, чтобы уведомлял его обо всех своих действиях.
— Ты говорила, что в тайной полиции служат сильные. Это тоже члены родов? Что они там делают? Много их?
— Разумеется. Это те, кто отошли от своих семей. Таких тоже много. К сожалению, не все желают служить собственному роду. А у государя в этом прямой интерес: чем больше сильных у него на службе, тем больше влияния он над нами имеет.
— И всё же, никак не могу отделаться от мысли, что через этот адрес я могу выйти на след. Ведь не исключено, что со мной хотят связаться те самые люди, с которыми водил знакомство мой отец? Может быть, это сулит новые возможности для меня, для развития моей силы? Может, они мне помогут… я не знаю.
— Кто бы это ни был, не советую с ними связываться. И Дмитрий Филиппович будет такого же мнения.
Проснулась Таня. Она чувствовала себя до сих пор неважно. Я налил ей воды и сказал, чтобы отдыхала, а сам вернулся к себе в купе и продолжил изучать дневники отца.
О своей силе отец писал мало. Он узнал о ней, когда служил на Кавказе. Обнаружил случайно в одном из сражений. Он сразу понял, что лучше эту штуку скрывать от окружающих. Все упоминания о ней носили крайне расплывчатый характер. Тем не менее, втайне ото всех он, как и я, занимался тренировками, пытаясь развивать свои способности, и несколько раз они спасали его от вражеской пули.
Более открыто он начал писать о своих магических талантах только после отставки. Он продолжал тренировки и детально описывал их в дневнике. В целом, они походили на мои, и ничего нового я для себя не обнаружил. Более того, ему удалось добиться гораздо меньших результатов, чем мне. Он поддерживал связь с теми загадочными лицами, с которыми сошёлся в казахских степях, но отношения их не ладились. Несколько раз отец сетовал, что его не хотят обучать и не допускают к какой-то информации.
А потом он забросил это дело. Или почти забросил. Женился на вдове, и хотел зажить спокойной семейной жизнью, но и тут не срослось, и через два года брак распался. Отец сетовал, что не может быть до конца честным с супругой, что вынужден многое скрывать. И видимо, это и привело к разрыву. Детей от законной жены у него не было.
В записях я нашёл упоминание об околоточном надзирателе, с которым мне довелось общаться. Близкой дружбы отец с ним не водил, но отзывался о нём положительно. Упоминалось ещё несколько фамилий: пара мелких дворян и чиновников, с которыми отец периодически общался. Но из записей было невозможно понять, насколько те причастны к тайному обществу и посвящены ли в секреты. Околоточный точно был в курсе, но мог ли я ему доверять?
Поезда задержали. Опять пропускали эшелоны с бронетехникой и солдатами, которых ехали на фронт. В итоге мы находились в пути почти двое суток.
Когда приехали домой, там никого не было: дружинники, похоже, ещё находились на задании, выясняли, кто заказал покушение.
Я сложил отцовские тетради в небольшой сейф, что находился в одном из отделений книжного шкафа, и уже собрался проверить почту (на столе белели несколько конвертов), как вдруг зазвонил телефон.
— Алло, Михаил Ярославович, — раздался в трубке знакомый женский голос. — Это Аграфена, служанка Елизаветы. Вы просили связаться с вами в случае возникновения проблем.
— А они возникли? — я невесело усмехнулся, внутренне выругавшись. Так и знал ведь, что не будет всё легко просто. Елизавета — такой человек, что спокойной жизни никому не даст.
— Госпожа только что уехала с компанией молодых людей. Среди них был Григорий Андреевич.
— Ладно, ждите, — сказал я и повесил трубку.
Катрин возилась на кухне. Увидев, что я надеваю пальто, желая по-тихому слинять из квартиры, она тут же оставила все дела.
— Куда это мы собрались? — спросила она. — Мы же договорились, помнишь?
— Да брось. Я до соседнего дома. С подопечной моей какая-то проблема стряслась. Сам разберусь.
— Не спорь. Или тебе мало двух покушений?
Через пять минут мы уже стояли в парадной квартиры, которую я перед отъездом снял для Елизаветы, а напротив — с виноватым видом две дружинницы из личной охраны боярской дочери.
Аграфена была женщиной лет тридцати, высокой, почти моего роста, имела худое лицо с резкими чертами и светлые волосы, собранные в пучок на затылке. Её напарница, Лидия, была помоложе, приземистая, широколицая, с причёской каре. Обе дружинницы обладали суровыми неприветливыми взглядами и мужиковатыми манерами. Одевались тоже в мужском стиле: брюки и короткий сюртук, что минимум сковывал движения.
Аграфена обрисовала сложившуюся ситуацию:
— Час назад заехали молодые господа, и госпожа Елизавета уехала с ними в ресторан. Я сообщила, что ей запрещено встречаться с Григорием Андреевичем, но Елизавета не послушалась. Я позвонила вам сразу же, но трубку никто не брал.
— Почему вы не поехали с Елизаветой? — строго спросил я. — Разве вы не должны её сопровождать?
— Простите, Михаил Ярославович, это так, но госпожа пожелала, чтобы мы не ехали с ней. Григорий Андреевич настоял на том же. Это щекотливая ситуация, и мы решили обратиться к вам, как вы и просили.