Друзья Высоцкого
Шрифт:
Вадим Иванович с гордостью рассказывал: «Я две миски ставил, одна в одну, приставлял к стенке барака и ударял. Так обе в стенку входили». Без силы, отваги, упорства в тех условиях, в которых всю жизнь провел Туманов, было просто не выжить.
Попавшему на флот новобранцу старшина сразу сказал, что для начала ему обязательно нужно с кем-то подраться. Так принято. Это была то ли присяга, то ли обряд инициации. Проверить новобранца вызвался некто Мочалов: «Товарищ старшина, разрешите я?» Я увидел в его глазах радость, вспоминал Туманов, он на сто процентов был уверен, что побьет меня. Первый раз человек меня увидел, а так хотелось ему меня побить! Я его таким
Вообще, нравы среди моряков были чудовищные. Высоцкий о них тоже знал и уважал:
«…На них царят морские, особые порядки…»«Два парохода стоят корма к корме, – рассказывал ему Туманов. – И произошла драка между двумя экипажами. Капитан, штурман стоят. А я на вахте. И я говорю старпому: «Разрешите, я тоже пойду?» Он на меня посмотрел пренебрежительно – мальчишка, 17 лет – и говорит: «Ну, иди». Я повязку сорвал и по леерам вниз соскользнул. Подлетел к дерущимся со стороны, одного ударил – тот упал, другого ударил – упал, третьего – упал. Короче, отличился я в той драке. Команда меня зауважала. Даже капитан захотел со мной поговорить, и в беседе мне сказал: «Если б у меня были дети, я б не хотел, чтоб они были на море…»
А что уж говорить о лагерях, где каждую ночь могут быть, по выражению Туманова, приключения.
Высоцкий слушал его безумные истории, дотошно что-то уточнял, а как-то спросил: Вадим, ты столько гадостей видел, как же можно было все это пройти и человеком остаться? Когда тебе было страшно? Туманов ответил: «Да всю жизнь страшно».
«Всю жизнь страшно…» Однажды Высоцкого спросили: «Вы счастливы?» Он подумал и сказал: «Иногда да». – «А за что вы любите жизнь?» Он криво усмехнулся: «Какую?..»
Нередко Высоцкий укорял друга: «Вадька, ты что же делаешь – ничего не записываешь. Возьми блокнот, если лень тебе, засранец, истории писать, хоть просто фамилию, имя, год напиши – пройдет время, посмотришь, и сразу все вспомнится. Всех запиши – хороших и плохих, подлых и благородных, какой бы человек ни был – все же человек. Вадим, понимаешь?»
Записную книжку Туманов завел, из которой много позже родится книга «Все потерять и вновь начать с мечты». Кинорежиссер Александр Митта, прочитав ее, скажет: «Совершенно фантастические мемуары, просто Бенвенуто Челлини…» Жаль, Высоцкий этой книжки не дождался, как и своей собственной, впрочем.
В 1967 году Вадим Иванович простился с Колымой. Потом была Средняя Азия, Якутия, Кавказ. Довольно часто по служебным надобностям Туманов выбирался из своих «заимок» в Москву. Даже обзавелся квартирой на Ленинградском проспекте. Прилетая, обязательно встречался с Владимиром Высоцким. Приглашал к себе, заезжал к нему, на Малую Грузинскую. И часто, вспоминал он, наши беседы продолжались до утра, потом спохватывались: скоро на репетицию!
Благодаря Высоцкому стремительно росло количество новых знакомых и друзей у Вадима Ивановича. «У Володи была масса знакомых, что неудивительно при его популярности, – рассказывал Туманов. – Но по-настоящему близок он был с очень немногими… И буквально единицы могли прийти в его дом совершенно свободно. Известно, что гости – воры времени. Незваные воруют со взломом. За ними Высоцкий стремился поскорее закрыть дверь. Столь же неохотно раскрывал он душу. Друзьям – пожалуй. При этом не любил пускаться в долгие излияния. Был обычно сдержан и молчалив. Но каким интересным рассказчиком становился в минуты особой откровенности,
Высоцкий сводил его с теми, с чьим мнением считался, кого по-настоящему уважал. Так среди тумановских московских знакомых появились кинорежиссер Станислав Говорухин и адвокат Генрих Падва, актер Всеволод Абдулов и поэтесса Белла Ахмадулина. В библиотеке Вадима Ивановича на почетном месте остался томик стихов Беллы Ахатовны с дарственной надписью: «Дорогой мой, родной Вадим! Спасибо тебе – за Володю, за меня – всегда буду верить, что твоя сердца расточительность сохранит твое сердце, твою жизнь. Всегда твоя…»
Но как Высоцкому, так и Туманову были отвратительны люди бесхребетные, приспособленцы. Вадиму Ивановичу накрепко запомнилась характеристика, данная Владимиром одному популярному таганскому актеру: «Эта сука, как пуговица: куда пришьют, там и болтается».
Однажды вместе они пришли домой к Высоцкому. Хозяин по привычке сразу включил телевизор – выступал политический обозреватель Юрий Жуков. Из кучи писем он брал листок: «А вот гражданка Иванова из колхоза «Светлый путь» пишет…» Затем – другой конверт: «Ей отвечает рабочий Петров…» Высоцкий минуту-другую постоял у экрана, посмотрел: «Слушай, где этих… выкапывают?! Ты посмотри, ведь все фальшивое, мерзостью несет!»
Потом предложил: «Давай напишем по сто человек, кто нам неприятен». Разошлись по разным комнатам. Им хватило часа. Потом сравнили. Шестьдесят или семьдесят фамилий совпало. Может быть, оттого, что многое между ними уже было переговорено. В списках оказалось множество политических деятелей: Гитлер, Каддафи, Кастро, Ким Ир Сен, только при пришедший к власти аятолла Хомейни… Был и Ленин. Попали и люди случайные, мелькавшие в те дни на экранах. Но вот что интересно – в списках Высоцкого и Туманова четвертым значился Мао Цзэдун, а 14-м – Дин Рид…
«Многое, о чем мы с друзьями говорили, до хрипоты спорили, – говорил Вадим Иванович Туманов, – он своим хрипловатым голосом прокричал на всю Россию в своих песнях. Наше внутреннее несогласие с режимом, казалось, не поддается озвучанию, мы не знали нормативной лексики, способной передать каждодневное недоумение, горечь, протест. А он черпал и черпал такие выверенные слова».
Они сознательно избегали говорить на гнусные политические темы. Лишь однажды, вспоминал Туманов, он увидел Высоцкого по-настоящему рассвирепевшим – когда началась война в Афганистане. Он обрушил на него поток матерщины. И тут же, ночью, собрался идти к Андрею Сахарову. Выложить ему, а потом и иностранным журналистам все, что кипело в душе. Что за этим могло последовать, было ясно: полный разрыв с властями, в лучшем случае – неизбежную эмиграцию.
– Если ты не хочешь, я один пойду! – кричал Высоцкий.
Туманов возражал: «Твоих песен ждут сотни тысяч людей. Их переписывают, многие живут ими. Ты сам не понимаешь, что сегодня значишь для России. Ты делаешь не меньше, чем Сахаров и Солженицын!»
Равнодушный к спиртному, Туманов говорил, что он видел Высоцкого куда чаще работающим, вечно занятым. Что были большие периоды, когда он вообще не пил. Но временами срывался. По мнению Вадима Ивановича, это была страшная болезнь свободного человека в несвободной стране, изъеденной ложью, притворством, лицемерием. Срывы случались чаще всего от обиды, от усталости, от бессилия что-либо доказать. В определенном смысле это было вызовом власти, ставившей себя выше личности.