Дурная кровь
Шрифт:
— Спасибо, папенька!
И пошла вниз. Она слышала, как у отца, и у матери, и у всех прочих вырвался вздох облегчения.
— Дай бог ей счастья!
Все принялись целоваться. Особенно эфенди Мита крепко и сильно обнимал своего нового родственника Марко. Он не мог выговорить ни слова. Ему все еще до конца не верилось. Ведь сколько раз втайне он дрожал при мысли, что из всего этого ничего не выйдет, что Софка, такая, как она есть, наверняка не согласится, случай будет упущен, он не получит денег, — да еще каких! — которые, как известно, водились только у газды Марко. И дело приняло бы совсем другой оборот… долги, продажа
— Это на свадьбу! Пусть Софка устраивает как хочет. Ничего не жалеть!
Из кошелька продолжали сыпаться золотые монеты: старые и новые дукаты, заплесневевшие от долгого лежания в сыром месте. Когда на столе образовалась целая груда золота, эфенди Мита закричал голосом вернувшегося к жизни человека:
— Магда!
Магда, по-видимому давно ожидавшая его зова, тут же появилась в дверях.
— Магда, — возбужденно заговорил Мита. — Магда, Магдица! (Он впервые так назвал ее, и у нее от радости подкосились ноги.) Наша Софка нас покидает! Слава богу, дождались-таки. А теперь, Магда, отворяй ворота настежь, зажигай оба фонаря и тащи мне ружье. Всем надо объявить! Чтоб все видели, все знали!
Мита поднялся.
— Чтоб все знали! — повторял он, направляясь к окну в одних чулках и неся деньги, завязанные матерью в полотенце. Он бросил узел на стоявшую в углу тахту. Раздался глухой, мягкий звон золота. Не в силах дождаться, когда Магда принесет ружье, он высунулся из окна и, опершись о раму, стал смотреть на город, расстилавшийся перед ним в ночном полумраке по склонам гор, на целое море крыш с торчащими из него трубами и высокими деревьями. Он смотрел на город и думал о его жителях, втайне мечтавших увидеть его униженным и заранее торжествовавших при мысли, что он превратился если и не в нищего, то, во всяком случае, в человека, достойного жалости. А вот подите же, он снова стал прежним, всеми уважаемым эфенди Митой…
Он взял у Магды ружье и, дрожа от радости, начал с остервенением стрелять.
К удивлению собравшихся, ружейная пальба скоро смешалась с игрой музыкантов, подходивших к дому. Это было делом рук Магды. Давно обо всем догадавшись, она послала слугу и велела привести музыкантов, как только грянут выстрелы.
Дом горел огнями. Пламя фонарей, зажженных у ворот, дрожало и сверкало; кухня, погреб и почти все комнаты были тоже освещены. По околотку прошло волнение, стали подходить соседи. Сперва никому не верилось. Но когда зазвучала музыка и зажглись яркие огни, какие бывают только на свадьбах или сватовстве, люди, не переставая удивляться, наконец убедились, что с Софкой дело уладилось…
XII
На рассвете, когда все прилегли отдохнуть, Марко, теперь уже свекор, которому тоже постелили постель, незаметно встал, сошел вниз и тихонько попросил Магду привести коня. Одна Софка увидела это и выбежала за ним.
— Отец, куда вы?
Марко обрадовался вниманию Софки, но в то же время испугался, как бы наверху не проснулись.
— Тихо, дочка! Отец сейчас вернется. Надо дома распорядиться.
Это было просто необходимо. Не мог же он вести свата в дом, зная, что там никто не предупрежден и ничего не приготовлено. Поэтому он всю ночь, за вином и
Оказавшись в седле и выехав за ворота, Марко задрожал от радости и счастья: он не обманулся, его подозрения, что такая красавица, как Софка, никогда не согласится пойти за его сына, войти в его крестьянскую семью и стать его снохой, не подтвердились. Все еще не смея верить такому счастью, он не мог спокойно сидеть в седле. Конь, удивленный необычным беспокойством седока и недовольный туго натянутым поводом и тем, что колени хозяина больно сжимали его бока, вздыбливаясь, поворачивал к нему голову, словно желая поглядеть на хозяина и спросить, что с ним такое. Но Марко положил руку на голову коня и, поглаживая его гриву между ушами, почти смущенно стал успокаивать его и бормотать:
— Молчи, рыжий!
Он натянул повод. Конь побежал, грызя удила, взмахивая головой и стараясь не слишком выбрасывать задние ноги, чтобы резкими движениями крупа не трясти напрасно хозяина. Птицей понесся он вдоль квартала к их улице. Предутренняя синева и свежий, сыроватый воздух били в лицо. Заря только-только занималась. Из всех дворов раздавалось петушиное пение. В некоторых домах и конюшнях зажглись свечи. В небе неясно вырисовывались очертания хребтов.
Марко стремительно влетел в ворота, которые каждый раз, когда он бывал в городе или уезжал куда-нибудь ночью, оставались открытыми.
Арса первый увидел его и в страхе побежал на кухню будить хозяйку.
— Хозяйка, хозяин!
Тем временем Марко был уже у порога. Его жена Стана вышла и придержала коня, чтобы он слез. Однако он, не сходя с седла, протянул ей руку.
— Целуй!
Она поцеловала его руку, испуганно тараща глаза.
— Говори спасибо!
— Ну… спасибо, — промолвила Стана растерянно, ничего не понимая.
— С невесткой тебя!.. — И словно этого было недостаточно, он, глядя сверху на жену, торжественно продолжил: — Другой такой в мире нет. Софка, внучка хаджи Трифуна. Эх, да что ты понимаешь, — бросил он сердито, увидев, что она не только не обрадовалась, но даже испугалась.
Он быстро вошел в горницу, оттуда раздался его крик:
— Убирайте дом! Несите и тащите все, что есть на чердаке.
Перепуганный Арса бросился приносить вещи и расставлять и раскладывать их с помощью Станы. Марко, стоя посредине комнаты, наблюдал и сам приказывал, куда что класть.
— Сюда… Так… Еще… — И как был, в сапогах и в гуне, не распоясываясь, принялся поправлять, причем даже не ногой, а руками, бесчисленные циновки, половики и коврики: — Так… Это сюда… Так… Давай еще… Все тащи!
После того как комната была убрана, Марко еще раз все осмотрел, притоптал ковры вдоль стены, чтобы по краям не высовывались новые рогожи, еще раз наказал Арсе все прибрать, а хозяйке немедленно одеться как следует, приготовить угощение — и пешком отправился за сватом, эфенди Митой.
Только после его ухода, оставшись одна, Стана наконец поняла, что все это правда. И совсем растерялась. Но Арса был начеку. Он принес ей платье и заставил переодеться. Проследил, чтобы она, по своему обыкновению, не привязала к поясу деревенский ножик со старыми заржавевшими ключами. Она оделась, но все еще не могла прийти в себя и поверить в то, что случилось.