Дурная кровь
Шрифт:
Тогда она вскакивала и, обомлевшая, вне себя от страха, хватала Магду за руку, показывая в окно на небо.
— Магда, видишь?
Магда, ничему не удивлявшаяся, смачивала ей лоб водой и проводила мокрым полотенцем по губам. Софка приходила в себя, ей становилось стыдно, она ложилась ничком и приказывала:
— Магда, укрой меня. Спать хочу!
Наутро, при свете дня, Софка уже не испытывала к себе такой жалости, потому что видела, что ее жертва и ночные муки не напрасны, по крайней мере она осчастливила родителей. Дом принял свой прежний, столь знаменитый вид, блестящий, умиротворенный и торжественный. Отец немного приоделся; нового шить не хотел, чтобы не сказали, что это на деньги, полученные Софкой от свекра. Целый день эфенди Мита проводил дома. Ходил по двору и саду, присматривая за всем и наводя порядок. Дольше всего он задерживался в погребе, где стояли бочки с вином, присланные сватом Марко; что ни день он просил прислать еще то, что особенно пришлось ему по вкусу. Когда приближалось время обеда, отец приходил в нетерпение. Сам шел на кухню, топтался около очага, пробовал кушанья и указывал Магде или матери, как и что лучше приготовить, какой кусок мяса оставить для него и как поджарить… А мать, неизменно в парадном платье, не поднимая головы, печет пирожные, колет сахар, жарит кофе — по кухне нельзя и шагу сделать, не наступив на сахар или кофейное зерно. Стенные шкафы, полки и подоконники нижней комнаты завалены остатками слоеных пирогов, пирожных и локума. И все из-за отца. Понравятся ему пирожные, а съесть-то все не под силу, он и приказывает оставить ему на завтра. Но завтра он уже их не ест. На следующий день ему приглянулись другие пирожные или пироги, и он снова приказывает оставить на завтра. И вот набралось столько снеди, что весь дом, особенно нижний этаж, большая комната и кухня, пропах тяжелым, жирным, приторным запахом.
К тому же весь день не было отбоя от подарков, которые Софке беспрестанно посылал свекор Марко. После сватовства он перестал ездить по постоялым дворам и в деревню, был занят спешными приготовлениями к свадьбе и устройством дома. И потому все время посылал Софке подарки и разные сладости. А каждый вечер, с наступлением темноты, приходил сам, тайком, как бы и сам понимая, что это против обычая. От самых ворот слышался его густой бас:
— Где моя Софка?
Весь дом наполнялся его сильным, низким и радостным голосом, который достигал и верхнего этажа, где была Софка.
Подобрав шальвары, чтобы не мешали, и забрасывая косу за плечи, она выбегала к нему.
— Я здесь, папа!
И целовала ему руку.
Он протягивал ей подарок, оправдываясь, что шел-де по базару, попались ему на глаза серьги, он и купил для нее. Эфенди Мита угощал его, потом они ужинали, и Марко засиживался до глубокой ночи. Когда он уходил, Софка провожала его до ворот со свечой, и он всегда тихонько, чтобы никто не слышал, спрашивал ее:
— Денег тебе не надо? Дать, может?
— Есть, есть у нас!
— Да нет. Тебе самой, чтобы у тебя были собственные: понадобится что, ты и купишь.
Дальше он не спрашивал, но когда Софка целовала ему руку на прощание, в ее руке оказывался дукат.
XV
Со дня сватовства и даже во время обручения, когда она в первый раз увидела своего жениха Томчу, которого, правда, толком и не разглядела, — он едва доходил ей до плеча, — Софка ни разу не плакала.
И только накануне свадьбы, в субботу, когда, по обычаю, в сопровождении молодых родственниц и ближайших соседок, она отправилась в бани, чтобы искупаться там и приготовиться к венчанию, она в первый раз расплакалась.
Наняли бани целиком. Мать, тетки и пожилые женщины остались дома. Пошла только бабушка Симка, знаменитая парильщица, которая должна была купать Софку. Это было ее ремеслом. Когда-то она убежала с турком и приняла ислам. Потом он бросил ее, она служила в гаремах, а состарившись, вернулась домой. И с тех пор купала и парила всех невест.
Поговаривали, что она и ворожить умеет, что, купая невест, она дает им наставления, снабжает разными зельями, чтобы на другой день, во время и после венчания, они понравились бы мужьям, пришлись им по вкусу.
Потому-то Софку и отправили с бабушкой Симкой. Мать должна была лишь послать в бани как можно больше еды, пирогов и пирожных, чтобы у них там было чем угоститься. Еще до обеда служанки отнесли в бани угощение и чистое платье. Софка же взяла с собой только подарки: полотенца и чулки для содержательницы бань и остальных служащих. Узел с подарками несла бабушка Симка.
Домашние проводили их до ворот и смотрели им вслед, пока они не свернули в узкую и кривую улочку, размытую водой и усыпанную камнями; гурьбой по ней идти было невозможно, все шли гуськом. Зная, что сегодня дочь эфенди Миты, Софка, должна пройти в бани, женщины и девушки с нетерпением поджидали ее у своих ворот. Симка сияла — ведь лучшей рекомендации не сыщешь! Раз семья эфенди Миты позвала ее попарить Софку, то и те, что победнее, не преминут к ней обратиться. Она здоровалась с пожилыми женщинами, задерживалась возле каждой, чтобы поговорить.
Но они и сами приветствовали ее, словно Софкино замужество было праздником и для Симки.
— Желаем счастья, бабушка Симка!
Она, довольная, отвечала:
— Спасибо, спасибо, даст бог и ваша не засидится.
Софка, в новой дорогой колии, подарке свекра, шла посередине. Она знала, что все на нее смотрят, и это было приятно. Суконная колия плотно облегала ее и грела, в плечах и у бедер она была, правда, узковата. Но это еще лучше подчеркивало фигуру. Поднятый воротник нежно и мягко ласкал шею.
Они шли вверх по узкой улочке, с каждым шагом приближаясь к баням. Софка знала, что на том углу, где они должны будут завернуть, чтобы дальше идти через базар, около лавок соберутся холостые парни и просто зеваки. По субботам, когда женщины шли в бани, их бывало особенно много. Софка знала, что сегодня их наверняка будет еще больше. И прежде, когда она ходила сюда с матерью, при их появлении в толпе всегда происходило движение: на них были самые дорогие и красивые одежды, и люди не знали, кем любоваться, кто красивее, мать или Софка. Теперь же, когда она шла невестой, народу, без сомнения, соберется еще больше, всем захочется получше разглядеть ее и позлословить про себя, что вот-де и она выходит замуж, правда, за очень богатого, но все же мужика, недавно только приехавшего из деревни, да к тому же почти ребенка. И это она, Софка! Поэтому, подойдя к углу, она не испугалась посторонних взглядов, как другие невесты, а продолжала идти спокойно и неторопливо. Молоденькие девушки, шедшие с ней, краснели под любопытными и порой нескромными взглядами собравшейся толпы и проходили словно сквозь строй, а потом не выдерживали и бежали поскорее к мосту и баням так, что бабушка Симка, увидев, что скоро она останется с Софкой одна, принуждена была громко их окликнуть.
— Куда побежали, дурные? — останавливала она их, чтобы, как требовал порядок и обычай, всем вместе подойти к баням, стоявшим сразу за мостом.
Здание бань было круглым, из старых камней, с сырым и заплесневелым фундаментом. Зарешеченные окна были высоко, под самой крышей, чтобы нельзя было заглянуть внутрь. Широкая и почерневшая крыша опускалась полого. И только наверху, где были окна, пропускавшие свет в бани, сохранилась штукатурка. Кругом была вода, главным образом от родника, из которого снабжались бани, откуда она потом разливалась по базару и окрестным проулкам. За банями снова шел базар и находился знаменитый цыганский квартал со старой часовой башней. Оттуда уже доносились звуки скрипок, бубенцов и барабанов; сидя у своих хижин, цыгане-музыканты настраивали инструменты, чтобы быть наготове и с наступлением ночи разойтись по городу.