Дурная примета
Шрифт:
Участковый промолчал, а Аверин голосом, полным скепсиса и недоверия, буркнул:
— Плохому и учить не надо, само приживается в сжатые сроки, как у нас любят говорить; хорошее — надо годами вбивать…
В двадцать часов, как и было приказано, собрались в кабинете начальника отдела. Тот молча, не перебивая, выслушал членов СОГ и руководителей подразделений и пришел к выводу, что полдня ничего существенного по делу не сделано. Раскрытие преступления ни на йоту не продвинулось вперед.
— Полдня еще отдано коту под хвост! — дождавшись последнего доклада подчиненных, взъярился он. —
Молча проглотили разнос. Что можно возразить, если в раскрытие преступления особых подвижек не добыто…
Когда покинули кабинет начальника отдела, у многих, возможно, в головах крутились не очень лестные эпитеты на стиль руководства Алелина. Но Паромов воспринял это как само собой разумеющееся: в восьмидесятые годы над раскрытием особо тяжких преступлений работали сутками, и никто не хныкал, не кричал, что тяжело, что это не мои функции. Иначе зачем шли в милицию?.. Ведь понимали, что спокойной жизни не будет.
Следователь Паромов, хоть теперь и жил во времена рыночных отношений, как вся страна, но оставался с понятиями и принципами той, еще советской, эпохи. А потому продолжал наивно верить в необходимость бескорыстного труда на благо общества и его отдельного члена — человека.
Время от времени его коробило от вида того, как растаскивали страну, как грабили население, как цинично называли белое черным и, наоборот, черное — белым. Но что мог поделать он, маленький человек, букашка, если на массовые выступления шахтеров никто внимания не обращал.
Он видел, как скудеет нравственно и морально не только так называемая «элита» общества, но и простое население. С элитой было понятно: она во все времена, как блистательная куртизанка, подкладывалась под любую власть и идеологию, свою отечественную, доморощенную, или внешнюю, импортную. Она всегда готова любому богу молиться, лишь бы оставаться «приближенной» к телу или тельцу. Она первой предавала и продавала в годину тяжких лихолетий и испытаний. Клялась в верности монголо-татарским ханам, приводила поляков, присягала Лжедмитрию, стелилась под Наполеона. И только народ, почти всегда нищий и бесправный, вновь и вновь поднимался на защиту родного Отечества, грудью вставал на пути его врагов. У народа, по крайней мере, у его подавляющего большинства, был низкий порог самосохранения, по крайней мере, с самосохранением элиты не сравнить, но очень развито, на уровне подсознания, чувство долга перед Родиной.
И вот стал нравственно скудеть народ, обманутый, оболваненный в очередной раз своей «элитой». Стал гибнуть от внутреннего раздрая и безысходности. Ушел в беспробудное пьянство. А кто не запил, тот, обнищав духом, бросился в поиск легкой наживы. По примету все той же «элиты».
Сменились ориентиры. Честный и добросовестный труд стал не только непочетен, но и никому не нужен. Героями все больше и больше являлись спекулянты, проститутки, мошенники, сутенеры и откровенные бандиты.
Но что позволено богу, то не позволено быку… поэтому пошел народ по криминальной дорожке. И если в годы советской власти разбой или убийство были чрезвычайным происшествием не только областного масштаба, но и союзного значения, то во времена рыночных отношений и псевдодемократии они стали вполне обычным явлением.
Видя все это, решил Паромов, что не будет менять своего отношения к избранной профессии, что самое правильное в данной ситуации — это строго следовать букве закона, и работать честно, как и прежде. Пока хватит сил… И не присягать на верность новой власти и новому строю!
Разгон, учиненный начальником отдела, подстегнул всех. Опера и участковые перестали ссылаться друг на друга, заработали если не на совесть, то из-за страха наказания. Но заработали.
К двадцати двум часам в отдел были доставлены и тут же допрошены обе девушки, что находились в прошлый вечер возле злополучного подъезда. Вместе с ними умтановлен и допрошен их друг и кавалер Никитин Витя. Они уже были в курсе пореза Смирнова — дурные вести быстро разносятся, это хорошие черепахой ползут… И не только подтвердили слова Нехороших Ирины, что были вечером возле подъезда дома, но и то, что Злобин Иван действительно «угощал» Смирнова спиртным.
— Это с каких таких побуждений такая щедрость? — спросил Паромов Никитина.
— А кто его знает, — последовал лаконичный ответ.
— И часто?
— Что — часто? — не понял подросток.
— Часто Злобин угощает первых встречных? Хотя бы и Смирнова?
— Первый раз видел. Вообще-то Иван не очень склонен к спиртному. А тут что-то нашло. Ни с того, ни с сего нас начал угощать… потом этого Смирнова…
Но самым важным из их показаний было то, что они все видели, как Злобин и Апыхтин, друг Злобина, вместе со Смирновым, на автомобиле Смирнова, отъезжали поздно вечером от дома.
— Это верно? — уточнял следователь у каждого из допрашиваемых свидетелей.
— Точно. — Отвечали допрашиваемые.
— Без дураков?
— Без дураков, так оно и было, — недоумевали они над такой скрупулезностью следователя.
— А вы почему с ними не поехали?
— Нас никто и не приглашал. Да и зачем? Чтобы пешком потом от гаража тащиться… Очень нужно! — почти слово в слово отвечали на данный вопрос девушки и их кавалер.
— И когда же они возвратились? — звучал очередной вопрос следователя.
Причем слово «они» в вопросе не просто звучало, а с определенным подтекстом. Под «они» можно было предполагать как Злобина с Апыхтиным, так и Злобина, Апыхтина и Смирнова.
— А я их уже больше не видела, — отвечала спокойно Оксана, одна из двоих девушек-свидетелей, в которой больше было развито чувство индивидуализма.
— Кого их? — требовал уточнения персоналий следователь.
— Ребят и этого… вашего Смирнова…
— И куда же они все делись?
— А я откуда знаю, — хмурилась и капризничала Оксана. — Я сразу домой ушла. Вместе с Виктором и Снежаной, если вам так важно.