Дурная слава
Шрифт:
Он шел вдоль берега, вспоминая вчерашний вечер и минувшую ночь, и тихо улыбался.
Как странно оборачивается жизнь! Ты уже потерял надежду быть влюбленным, любимым, счастливым. Ты замкнут в привычной круговерти своей холостяцкой жизни — работа, дом, редкие встречи с друзьями. И, гуляя вечерами с Матильдой, с грустью думаешь о том, что единственная родная душа женского пола — маленькая бородатая собачонка.
Конечно, есть дочь Маша, у них прекрасные отношения, но у нее своя жизнь. Конечно, после развода у него были женщины… Но все как-то не складывалось. Одни очень хотели замуж, просто-таки нависали над ним с этой
Это кошка, что гуляла сама по себе, хотела ласки и тепла, но шарахалась в сторону, едва он протягивал к ней руку. Обжегшись на молоке, она изо всех сил дула на воду. И за каждым кустом ей мерещился ворон. Он все это понял и по тому, как расцвело, озарилось улыбкой ее лицо, когда она узнала друга детства, которому можно довериться, которого не нужно опасаться. Она просто одинокая девочка в глухом, дремучем лесу.
Вчера они просидели на ее кухне до позднего вечера. Он ушел с Бобровниковым, посадил гостя в такси, добрался с верной Матильдой до своего одинокого бунгало и понял, что должен немедленно вернуться! Что этот вечер — его шанс!
Он примчался к ее дому, позвонил, и она тотчас открыла, словно ждала его в прихожей.
Как потом выяснилось, так оно и было.
Ах, как он стосковался по нежности и ласке… И какой нежной, ласковой оказалась она!
И на удивление молодой. Упругая, словно атласная, кожа, никаких лишних складок… И еще она замечательно пахла. Замечательное тело, созданное для любви. Это просто преступление, что оно так долго не использовалось по назначению! Впрочем, нам это только на руку, мы это обстоятельство исправим! Уже начали исправлять! И учтите, господа, мы это тело никому не отдадим! Ну и все, что к нему прилагается — всякие там женские штучки, вроде независимого характера, — тоже.
Дав таким образом решительный отпор невидимым соперникам, Виктор, насвистывая что-то бравурное, вернулся в гостиницу. Петрович должен был подъехать с минуты на минуту.
Влажный цар окутывал внушительную фигуру Гоголева, лежавшую на широкой лавке. Туманов настегивал спину генерала дубовым веником. Генерал охал, стонал, верещал и всхлипывал от удовольствия.
— Ну все; все, Лексеич! Тормози! А то уж душа вон!
— Лады, пошли окунемся, я тоже упарился. Больно широка спина у тебя, генерал!
— Ладно, какой я здесь генерал, без порток-то? Генералы с лампасами. А в бане просто мужики голые, вот и все.
— И то верно, — согласился Туманов.
Они выкатились из парилки и с размаху кинулись в голубую гладь бассейна, фырча и отплевываясь, поплыли параллельным курсом.
Через пару минут, завернутые в простыни, мужчины сидели за деревянным столом, где стояла батарея пивных бутылок и лежали на блюде золотистые красавицы рыбины.
— Эх, Витек, только у тебя здесь и отдыхаю, веришь? — прогудел Гоголев.
— Чего ж не верить? Верю. Где еще так оттянешься?
— Не где, а с кем! Места-то есть. Да только с кем я могу вот так в баню сходить? С городским прокурором? Начальником ГУВД? И базарить про дела наши, так сказать, скорбные… Это разве отдых? У нас по одному вопросу три разных мнения. Спорим до посинения. Какой уж тут отдых? Нет, отдыхать можно только с теми, с кем непосредственно не связан по профессии.
— А как же в Москве? Там же у тебя, Петрович, вроде хорошие товарищи из прокурорских, да из МВД тоже.
— Ну! Сравнил божий дар с яичницей. Мы с Саней Турецким и Славой Грязновым друг друга с полуслова понимаем! Сколько вместе дел перелопачено. Мы, как говорится, одного поля ягода. Вон Слава приезжал ко мне в гости на Новый год, я его хотел к нам в деревню на охоту затащить. Так он вместо охоты попал на расследование убийства. И работал со мной рука об руку все восемь собственных выходных дней. Отловили голубчиков! И тоже благодаря Грязнову. Он вспомнил про больницу платную, где отморозки могли скрываться. Там их и взяли.
— Это те, что спортсмена убили? Я читал в газетах. Убийц нашли в клинике «Престиж», так?
— Так. Наши газеты приврать любят, но на этот раз правду написали.
— А Грязнов-то откуда про это узнал?
— Ну… Это история со мной связана…
Гоголев рассказал про свое возвращение из деревни в компании братков.
— Это когда твою хату в декабре вскрыли?
— Ну да!
— Надо же! — покачал головой Виктор. — Бывают же такие наводки судьбы! Меня с этой клиникой тоже жизнь связала…
— Да? Это как же?
— Потом расскажу, длинная история. Пойдем-ка еще попаримся.
— Лады. Теперь я тебя веничком похлещу. Держись, тезка, мало не покажется!
Напарившись, отдохнув после бани, приятели сели ужинать. За бутылочкой водки под хорошую закуску шел неспешный разговор о том о сем.
— Да, кстати, ты обещал рассказать историю про клинику, — напомнил Гоголев.
Виктор подхватил маринованный белый гриб, с удовольствием прожевал, помолчав, начал:
— Я, Петрович, похоже, женюсь!
— Да ты что? Опаньки! Вот это новость! Что ж, парень ты хоть и не старый, но уже и не шибко молодой. Самое время. И кто невеста? Где откопал?
— В этой самой клинике «Престиж» и откопал.
И Туманов рассказал о знакомстве с Наташей, обо всем, что сопутствовало этому знакомству: о смерти стариков Бобровниковых, о визите к Наташе Игоря Бобровникова, о его подозрениях относительно смерти родных, об измененном в последний день жизни академика завещании.
— Ну… Знаешь, всякое в жизни бывает, — философски заметил Гоголев. — Если внук на пятнадцать лет исчез, внучка в тюрьме, а дети погибли, самыми близкими людьми могут оказаться врачи, что за руку держат, жалобы выслушивают, песни на ночь поют, фигурально выражаясь.