Души
Шрифт:
– Ты же говорил, что их не существует.
– Говорил. Врал. Прости за это. Но ведь и ты много чего говорила.
– И что они рассказывают? – заинтересовалась Марина.
– В тот момент, когда душа отделяется от тела, она испытывает жуткую боль. Настолько сильную, что потом несколько недель не помнит, как и когда умерла. Тебе когда-нибудь отрезали хоть что-то? Без анестезии. На живую.
– Нет.
– Нет… Но ты ведь можешь взять нож, встать у разделочной доски и попробовать отрезать мизинец. Даже не полностью. Фалангу. Просто представь, как ты будешь перебирать в руке нож, заносить его
– Да, – на лбу Марины выступили капельки пота, рука задрожала. Она действительно представила, хотя могла пропустить мой рассказ мимо ушей. – Только я не понимаю. Зачем мне отрезать себе пальцы?
– Ты ведь убить меня хочешь. Просто так. Потому что не вовремя пришёл и не то сказал. Ну, тогда хорошо бы понять, что я испытаю.
– Врёшь! Ты всё придумал. Просто заговариваешь зубы. Андрей, скоро там?!
– Ещё пять минут, – отозвался сектант из глубины кафе.
Последние пять минут жизни, а использовать их с толком не получается. Что ещё я мог сказать? В фильмах так просто уговаривают на что угодно. Нужные слова приходят, как по мановению волшебной палочки. Убийцы не попадают, долго болтают и в целом – откровенные мерзавцы. Хотелось бы, чтобы всё это оказалось простым кино. Ну, или книгой. Каким-нибудь дешёвым детективом в мягкой обложке, где герой бессмертен, пули оладушками отскакивают от его лба, а если он выпадет из самолёта, то отделается лишь царапиной на щеке.
Но это не книга. Наверное. Я так думал.
– Веди его! – раздался совсем не долгожданный голос сектанта.
– Слышал? Ну так иди! – крикнула Марина.
Я старался найти любую возможность спастись, но малейшее резкое движение заставит её выстрелить. Это точно. Марина слишком испугана, чтобы думать. Просто сделает то, что сказали. Может, даже глаза закроет, когда нажмёт на спусковой крючок. А дальше попадёт или нет – вопрос удачи, и кто знает, каким боком та повернулась сегодня ко мне. Испытать хотелось. И чем ближе склад, тем больше хотелось.
Думал, когда войду, спрячусь за стену. С сектантом справиться недолго. Главное с линии огня уйти. Думал. Но всё оказалось иначе. Сектант вооружился топором для рубки мяса и держал его наготове. Все стеллажи он накрыл чёрным целлофаном, какой на дачных грядках раскладывают. Где только нашёл его в таком количестве?
– Вставайте к той стене, – приказал он.
– Неужели вы не понимаете, что вас всё равно найдут? – спросил я, уже не надеясь на милосердие.
– Не найдут.
– Я номера твоей машины уже сообщил. Это просто дело времени.
– Мы её утопим.
– Она на вашу секту записана. Вам устроят такую райскую жизнь, что сто раз потом пожалеете.
– Не пожалеем. Ты просто ничего не понимаешь.
«Сам ты ничего не понимаешь», – подумал я в ответ.
– Последнее желание перед смертью положено даже при настоящем расстреле, – сказал.
– Чего вы хотите? Сигарету? Вредно для здоровья, между прочим.
– Для меня вроде как это уже не важно.
– Мы всё равно не курим.
Что за любовь к здоровому образу жизни? Не удивлюсь, если они к тому же вегетарианцы. Сидят вечерами на крохотной кухоньке, хрустят капустой, вгрызаются в морковь. Как кролики. Только мысли их пропитаны кровью. На западе любят стейки малой прожарки. Почти сырые. А у этих в мыслях что ни человек, то стейк. С кровью, с мясным соком. И его надо есть понемногу. Выпячивать манеры, ножичком отрезать, вилочкой подцепить и жевать. Пятнадцать раз за одной щекой, пятнадцать за другой.
– Вы так спокойны. Особенно ты, – я кивнул на сектанта. – Сколько надо убить, чтобы этому научиться?
– Это неважно. Жизнь – лишь крошечный этап перед вечностью. Можно сказать, мы делаем тебе одолжение.
– Ну и зря. Спасибо вам говорить не буду. Мне с моей плотью очень неплохо живётся.
– Вы просто ещё ничего не поняли.
– Что ж ты заладил? Никто ничего не понимает. Один ты у нас гуру какой-то! – не выдержал я.
– Потому что так оно и есть. Тайны мира не проявятся, если ты не откроешь им свою душу.
– Почему тогда ты сам себя не убьёшь? Как ты говоришь… не освободишься от уз бренной плоти?
– Видишь, какие низменные вопросы ты задаешь? Просветление возлагает свои обязанности. Нужно помочь всем тем, кто никогда не откроет глаза.
– То есть ты себя мессией возомнил?
– Нисколько. Я лишь песчинка, обтачивающая лезвие. Есть силы куда более могущественные. И пока они не покинут тени, вы не сможете понять величия наших сторонников.
– Ну да, старая песня. А когда они, говоришь, выйдут из тени? Уж не перед концом ли света, случайно?
– В своём сером скудоумии ты смог угадать ответ. Только ирония ни к чему. Ты даже не представляешь, как скоро случится конец света.
– И в ожидании его вы под попкорн отсматриваете видео с самоубийствами? Чтобы время скоротать, что ли?
– Это для отчётности. Хватит болтать! Сестра, убей его.
Марина твёрже перехватила пистолет. Прицелилась…
К чёрту! Помирать так с музыкой! Я бросился на неё, как загнанная крыса. Пускай стреляет. Мне терять нечего.
И Марина выстрелила. Раз. Пуля просвистела рядом с ухом. Оглушила. Поцарапала. Два. В левый бок. Боль пронзила тело, но останавливаться нельзя. Три. Под правую ключицу.
– Косая дура! – закричал сектант. Кончилась его выдержка.
Он замахнулся топором, ринулся на меня. Не успел. Я всем телом налетел на Марину. Вырвал из рук оружие. Пронёс её, как пушинку к двери. Держал только одной рукой за шею. Смотрел, как лицо её наливается кровью, как пытается она ухватить ртом немного воздуха. Душить не время. Рукоятью ударил её по голове и отпрыгнул. Вовремя. В следующий момент удар сектанта, который предназначался мне, обрушился на голову Марине. А я приземлился на левую ногу и едва не упал. От боли колено подкосилось, в глазах потемнело.
С пистолетом всё становится просто. Пока сектант в ужасе смотрел на топор, застрявший в Марине, я прострелил ему обе ноги. Чтобы не сбежал. Он рухнул на пол и завизжал во всю глотку.
– Ну что ты так орёшь? У меня тоже в теле две свежие дырки. Будь хорошим мальчиком. Потерпи.
Тяжело дыша, я отполз в дальний угол и сел поудобнее. Раны пульсировали, голова гудела. Все силы как будто вытекли вместе с кровью. А ведь ещё упырём заниматься.
– Мне не больно! – кричал в ответ сектант.