Два апреля
Шрифт:
– Одна спичка прославила человека навечно,- покачал головой Алексей Гаврилович.
– Он высек огонь из кремня. Но дело не в этом. Тебе не кажется, Гаврилыч, что все человечество, я не говорю о болоте, которое только жрет, совокупляется и спит, состоит из созидателей и разрушителей, из строителей храмов, хрен знает, как его фамилия, и Геростратов? И обе эти должности равно почетны и необходимы, как необходимы свет и тьма, плюс и минус, жизнь и смерть. Тебе так не кажется, Гаврилыч?
– Если красивый храм, зачем же его поджигать?
– сказал Алексей Гаврилович.
– Никакой в этом нет необходимости, никакого почета. Не так уж много хороших зданий.
– Что такое хорошо, а что такое плохо, кто знает?
– проговорил Овцын и почувствовал, что думать - это уже трудное для него дело, язык болтает сам по себе совсем не то, что надо было бы сказать. Он спросил: - Меня не выгонят отсюда, когда придет эта зарубежная публика?
– Хорошо бы вам сейчас домой, Иван Андреевич, - сказал повар.
– Самое время.
– Домой? А там что хорошего?
– Жена, - сказал повар.
– Она - родной человек. Это много значит, когда рядом родной человек...
– Никого не будет рядом, - сказал Овцын.
– Жена театре.
– Как же она без вас пошла? Муж и жена должны вместе развлекаться, когда они вместе живут.
– Это работа. Пишет про театр. Так я еще посижу, Гаврилыч?
– Сидите, Иван Андреевич, - сказал повар.
– Никто, конечно, вас отсюда не попросит. Только не пейте больше. Или возьмите винца сухого.
13
Он проснулся в незнакомой квартире, одетый, на старомодном диване с валиками, ощущая жестокую жажду. Нашел ванную, приник к крану и пил ледяную воду, отрывался и снова пил, не обращая внимания на ломоту в зубах. Вернулся в комнату, удивляясь, осмотрел буфет, устланный вышитыми салфеточками, четырехугольный стол под тяжелой скатертью, накрытый бархатным ковриком телевизор и высокие старинные часы, где за стеклянной дверцей бесстрастно мерил свои амплитуды латунный маятник. Часы показывали половину восьмого, дома он вставал в это время. «Какие черти занесли меня в эту купеческую горницу?» - подумал он.
Вспомнил, как вчера ушел Гаврилыч, и он подозвал сутулого, лысоватого Степочку.
– Алексей Гаврилович рекомендовали вам Тибаани, - любезно доложил Степочка.
– К чертям Тибаани!
– сказал Овцын.
– От него только чаще брызгают. Принеси, Степочка, что-нибудь для взрослых.
Пришла швейцарская делегация и тихо расселась за поставленными буквой «П» столами. Делегаты ели не по-нашему благообразно, и это занимало Овцына, отвлекало его от мыслей, которые метались и орали в голове, как туча чаек над сейнером, выбирающим сети. Поэтому он заставлял себя смотреть на этих людей и думать о них. Он рассчитывал пойти домой в одиннадцать - наверное, к тому времени вернется Эра. Но еще задолго до одиннадцати предметы стали расплываться перед глазами, и швейцарская делегация превратилась в колыхающееся чудище со многими человеческими головами. Тогда он решил, что пора приступать к Тибаани, и велел Степочке принести бутылку.
Горькие мысли оставили его, он понял, что это очень даже прекрасно -шататься по заводу часа три-четыре в сутки, два раза в месяц ездить в институт, докладывать, как прозябает труба, а заодно получать зарплату, которая не уменьшатся количественно оттого, что становится зряплатой. Можно и в университет поступить. А что? Доброе дело. Сколько их, мечтающих поступить в университет и не имеющих такой возможности! А его шеф с Митькой протолкнут, хоть бы он сдал все экзамены на три балла с минусом. Пять лет учиться, два года на диссертацию, глядишь - зрелый ученый муж со степенью. Эркины родители обрадуются и пригласят его в субботу пить чай и говорить об умных предметах. Держись за институт, Иванушка, и не дай тебе дьявол плюнуть в этот симпатичный колодец! А лишнюю силу смири. Накинь на нее узду. Правильно Гаврилыч посоветовал.
Подошел официант Степочка и, взглянув на Овцына, стал писать счет. Он расплатился. Было пол-одиннадцатого, а он твердо решил досидеть до одиннадцати и поэтому медленно цедил Тибаани и не уходил. Вдруг стало полдвенадцатого, а большая стрелка ресторанных часов все двигалась и, догнав маленькую стрелку, указала полночь и застыла. Он смотрел на часы, и была все полночь и полночь. И сразу после этого он проснулся здесь, на диване с валиками.
«Мистика, - подумал он, никогда еще не лишавшийся сознания от спиртного.
– Куда делись семь часов времени? Что я натворил за эти семь часов, куда попал?.. А Эра?..»
Зашла маленькая полная женщина лет пятидесяти с липшим, с сильной сединой на собранных узлом волосах. Она сказала:
– Доброе утро, Иван Андреевич. Как выспались?
Он встал и ответил:
– Спасибо, сон мой был крепок. Только не помню, где я заснул...
– Бывает, - доброжелательно улыбнулась женщина.
– Ничего страшного нет. Пьяный проспится, дурак - никогда.
«Что это за старушенция ?
– мучаясь, вспоминал Овцын.
– Какое она имеет ко мне отношение, где я ее видел? Нигде я ее не видел».
– Вчера вы с Леней полвторого пришли, - рассказала женщина.
– Говорили толково, только от чаю отказались и раздеваться не хотели. Не велели, чтобы я вам простыни стелила. И глаза были какие-то...
«С Леней?.. Ах, значит, я к Гаврилычу попал, - сообразил Овцын.
– Это его супруга. Небось говорили мне, как ее зовут. Стыд-то какой!»
– Ничего не помню, - виновато улыбнулся он и потряс головой.
Зашел Алексей Гаврилович, подмигнул ободряюще, сказал:
– Голова болит, Иван Андреевич?
– Не то чтобы болит...
– Овцын потер лоб.
– А что-то там присутствует постороннее.
– Сейчас Ирина Михайловна нам закусочки приготовит. Постороннее из головы мигом выскочит, - сказал Алексей Гаврилович.
Овцын отказался:
– Надо идти. Вы ведь представляете, что с Эрой Николаевной.
Но его уговорили, и, пока он умывался и приводил в порядок одежду, завтрак был готов.
– Сейчас из головы все постороннее и убежит,- приговаривал Алексей Гаврилович, наполняя толстостенные стопки зеленоватой жидкостью из четырехугольного штофа.
– Что за зелье?
– Овцын припомнил вкус водки и содрогнулся.
– Анисовка, - назвал Алексей Гаврилович.
– Между прочим, историческая настойка. Александр Васильевич Суворов обожал.
– Не с утра же, - поморщился Овцын.
– Ну ее к аллаху!
– Для поправки здоровья, - сказал Алексей Гаврилович.
«Ладно, - подумал он.
– Все равно до обеда на завод не пойду...»
Воспоминание о заводе больно царапнуло душу, но после стопки анисовой утешительно полегчало, появился аппетит и прояснилось в голове. Ничто уже не казалось страшным, даже то, что дома страдает жена. Никуда он не делся, не попал ни под колеса, ни в милицию, не изменил... «Приду домой, - умильно думал он, - и прекратятся страдания. Обрадуется, Опять будет компенсация по принципу «плюс-минус».