Два апреля
Шрифт:
– Вам перед ней стыдно.
– Ирина Михайловна разгорячилась.
– Не понравилась работа, шапку снял с гвоздика и ушел. А с женой вы посоветовались, хоть подумали о ней?
– Ириша, прекрати!
– велел Алексей Гаврилович.
– Я знаю, что говорю, - не прекращала Ирина Михайловна.
– Сама натерпелась. У него в паспорте три страницы штампов «принят - уволен».
– Я видел, - сказал Овцын.
– Солнышко пригреет, в апреле опять с места сорвется. Плохо ли ему во «Флоренции»? Работа самостоятельная. Заработок дай бог каждому. Все его уважают, ценят.
– Алексея Гавриловича везде будут уважать,- сказал Овцын.
– В том и беда, что слишком в себе человек уверен, - вздохнула Ирина Михайловна.
– Скромности у мужчин нет. Опасения перед жизнью.
– Завелась старушка!
– покачал головой Алексей Гаврилович.
– Рано о весне беспокоиться. Декабрь на дворе.
– Пролетят четыре месяца, и не заметишь, - печально сказала Ирина Михайловна.
– Сызнова начнутся мои муки... И дети в него пошли. Разлетелись. Один в Ташкенте живет, другой в Сыктывкаре - прости господи, язык повредишь, выговаривая.
– Разве плохо тебе со мной?
– ласково спросил жену Алексей Гаврилович.
– Разве тебе когда скучно было? Тридцать два года мы прожили, золота не накопили, зато вспомнить есть что.
– И все из того, что вспоминается, я бы пожелала Ивану Андреевичу. Ему сейчас надо немедленно работу искать. И в твою развратную «Флоренцию» чтобы ни ногой!
– Кажется, нас начинают воспитывать, - сказал Овцын, - Не пора ли нам сбежать, Гаврилыч?
Они нашли на окраине скромненький клуб - последнее место, где еще шел «Один полярный день». Смотрели фильм молча, думая о своем. Когда вы шли па улицу, Алексей Гаврилович произнес грустно:
– До весны-то еще долго...
– Будет наш апрель, - сказал Овцын.
– Заглянем во «Флоренцию»?
– Который это у вас день подряд?
– спросил Алексей Гаврилович.
– Не считал, - сказал Овцын.
– Вроде четвертый.
– Надо завязывать. Дальше будет труднее. Как хотите, Андреич, конечно... Только я не советую. Вы когда-нибудь в жизни запивали?
– спросил Алексей Гаврилович.
– Не случалось.
– И не дай бог! Возьмите лучше жену под ручку, сходите с ней на цирковое представление, - посоветовал Алексей Гаврилович.
– Водкой меланхолия только на краткий миг вышибается. А потом приходит снова, с головной болью в придачу.
– Все меня сегодня учат, - вздохнул Овцын.
– Воспитывают, будто я младенец без понятия. А я терпеть не могу, когда меня воспитывают. Сразу становлюсь отчаянно невоспитанным. Не хотите - не надо. Не настаиваю, не умоляю, не тяну. Пойду один.
– Зачем же такая отчаянность?
– сказал Алексей Гаврилович.
– Пойдем вместе.
15
Несколько сумбурных дней миновали, покрытые непроглядным дымом, а под ним была бездумная радость и мерзость, умиление и тоска, чванство, свинство и отвращение к себе. Испуганная, ничего не понимающая Эра сжималась и забивалась в угол, когда он возвращался домой. От ее жалкого взгляда становилось еще тошнее.
– Во второй половине беременности женщине надлежит спать в отдельной постели, - сказал он и поставил себе раскладушку.
Теперь она вставала раньше его, а он долго лежал, уткнувшись лицом в стену. Однажды утром она подала ему конверт со штампом Астрономического института. Митя Валдайский писал: «Иван Андреевич, тебе надо показаться на работе, а то может быть неприятность...»
Он поехал в институт, выпив предварительно водки, чтобы не жег
стыд.
– Отправляюсь в Ригу, рыбу ловить, - солгал он Мите.
– Счастливого плавания, - пожелал Митя без радости в голосе. Может быть, он и поверил.
– Жаль, что так получилось.
Доктор Кригер подписал заявление об увольнении, ничего не спросив. Ему не было дела, куда девается человек, уходящий из астрономической науки.
В отделе кадров Овцыну выдали трудовую книжку, в кассе - сорок семь рублей. «Четыре скромных вечера во «Флоренции», - подумал он.
– На том и кончим, сеньор капитан. Пойдем в министерство, сядем на жесткий стул и будем подсчитывать, например, часы вынужденного простоя судов в Одесском порту. Разве плохо?.. Плохо. Впрочем, зарубежный ученый Эйнштейн доказал, что все на свете относительно. Могло быть и хуже...»
Степочка встретил Овцына у входа в зал, приблизил костлявую физиономию, проинформировал:
– Вас ждут, товарищ капитан. Может, супруга ваша, так я счел долгом предупредить, пока не заметила.
– Все в порядке, Степочка, - сказал Овцын.- Рупь за усердие.
Он отодвинул официанта с дороги и пошел к своему столу, где перед бутылкой лимонада сидела Ксения. Молча целовал ее руки, пока она не отобрала их.
– Садитесь, Иван Андреевич, - сказала она.- Садитесь... Алексей
Гаврилович сказал, что вы здесь бываете. Видите, вот мы и встретились...
Овцын сел, и сразу возник поощренный обещанием рубля Степочка.
– Спасибо, Ксана, что вы приехали,-говорил Овцын.
– Знаете, какая это радость - видеть вас...
– Благодарите Алексея Гавриловича, если вы в самом деле обрадовались, - сказала она.
Он сразу все понял. Радость померкла, чувство унижения, испытанное сегодня уже дважды, появилось вновь.
– Прелестно, - произнес он.
– Проводим операцию по спасению погибающих. Вызываем вспомогательные силы с периферийных баз. Сколачиваем группу. Так, Ксана?
– Она молчала. Овцын обратился к Степочке: - Расстарайся, любезный, мне как обычно, а даме что-нибудь с тонким букетом эфирных масел.
– Имеем импортное токайское, - доложил Степочка.
– Годится. Закуску подбери в соответствии с правилами хорошего тона.
– Слушаюсь, товарищ капитан, - осклабился Степочка.
Когда он отошел, Ксения сказала:
– Уважает вас прислуга.
Он усмехнулся:
– Добавьте, что теперь я «товарищ капитан» только для прислуги. Добавьте, что я потерял мужество и раскис. Добавьте, что я принес горе своей жене, добавьте, что я солгал другу и вообще подвел людей, которые на меня надеялись. Впрочем, вы этого не знаете. Так знайте.