Два апреля
Шрифт:
Ксения молчала и внимательно рассматривала его лицо.
– Что вы на меня смотрите, как плотник на покосившийся забор?
– зло сказал он.
– Не очень-то вы рады меня видеть, - вздохнула Ксения.
Подлетел расторопный Степочка. Овцын взял с подноса графин, налил водки в неподходящий для нее бокал, выпил залпом, обсосал маслину. Степочка расставил посуду, откупорил токайское, ополоснул горлышко бутылки, налил Ксении.
– Я рад вас видеть, Ксана, - сказал Овцын.
– Гаврилыч утверждает, что другой на моем месте пламенно возблагодарил бы господа, что встретил такую женщину.
– Верно, - согласилась Ксения.
– Но ее встретили вы, и мне жаль себя. Я уже видела то, что вижу. Я была уверена, что больше никогда в жизни мне не придется смотреть на такое.
– Кто заставляет вас смотреть?
– скривился он.- Неужели вы до сих пор испытываете эту дурацкую привязанность? Не слишком ли дорогая плата за то, что вас вытащили из воды?
– Вы ничего не понимаете, - сказала Ксения.- Я давно уже забыла, что кто-то вытаскивал меня из воды.
– Я в самом деле ничего не понимаю.
– Он откинулся на спинку стула, посмотрел на нее с любопытством.
– Тогда с какого же резона вы донимаете меня своей заботой?
– Мне так нравится.
– Она вынула из пачки сигарету, закурила.
– И перестаньте грубить. По-моему, вы этого себе не позволяли даже тогда, когда я была у вас в подчинении. И не думайте, что я плотник, которого наняли чинить покосившийся забор. Не думайте, что я хочу на вас влиять. Ничего подобного. Я даже выпью с вами.
– Очень обяжете...
– Он налил себе водки, поднял бокал к глазам, и раздражение вдруг прошло. «В самом деле, чего прицепился к девчонке? Спасать или что другое, а приехала - и спасибо!» - подумал он.
– Выпьем, Ксана, за то, чтобы и тебе и мне стало радостно жить на свете, - сказал он.
– Выпьем, - сказала Ксения.
– Ты это сделаешь, я верю. Вспомни, как раньше всем было легко и радостно жить около тебя.
– Пожалуй, было...
– Он опустил голову.
– Помнишь, я лечил тебя от морской болезни? Тогда ты хотела, чтобы тебе дали умереть спокойно, больше ничего.
– Я все помню, - сказала Ксения.
– Знаешь, я всегда мысленно называла тебя на «ты» и не решалась сказать «ты» вслух.
– Я бы тебе выдал такое «ты»!..
– Даже когда я стала метеорологом?
– А кто тебя сделал метеорологом ? Капитан Жолондзь распустил слух, что ты моя любовница.
– Знаю. Замполит со мной тоже беседовал. Прескверная служба у замполитов, особенно если попадается брезгливый человек. Жолондзю вынесли выговор на партсобрании, уже когда ты улетел с Эрой.
– Что ты имеешь против Эры?
– Она мне нравится, - улыбнулась Ксения.
– Я хочу ее повидать.
– А фильм ты видела?
– Его все видели. Ко мне пришли ребята из горкома комсомола, уговорили выступать в клубах с воспоминаниями. Двадцатипятилетняя женщина, бывалый человек, выступает с воспоминаниями. Забавно!
– Тебя слушали?
– А ты что думаешь? С интересом. Даже не обязательно было объявлять после моего выступления танцы, чтобы собрать народ.
– Скажи еще, что ты выступила в областной газете со статьей «Наш дом - Арктика», и я преклоню перед тобой колена.
– Просили, но я не согласилась, - улыбнулась Ксения.
– У меня есть чувство меры... Пойдем отсюда.
– В гости к Эре?
– спросил он.
– Я приду к ней в гости, когда тебя не будет дома.
– Может быть, это и верно, - проговорил Овцын.
– Но все же ты странная женщина.
– Чем же?
– спросила Ксения.
– Я понимаю, но не решаюсь сказать.
– Решись, пожалуйста. Мне интересно.
Он наполнил ее бокал, перелил остатки из графина в свой.
– Выпьем, и у меня развяжется язык, - сказал он.
– За последнюю неделю я наболтал больше глупостей, чем за всю предыдущую жизнь. Нет, не глупостей. Глупость - это простительно. Это даже мило. Глупость - это порой трогательно. Я болтал не глупости, а мерзости. Обидные для людей. Я не совсем отчетливо представляю себе, как буду жить, когда отрезвею. Смогу ли жить. Смогу ли встречаться с теми людьми, которые слышали мои пьяные откровения. Даже если я выживу, этот камень будет вечно лежать на дне души. Знаешь, у души есть дно, где скапливается всякая гадость...
– Он проглотил водку, поставил бокал на дальний кран стола.
– Теперь послушай гадость, которая заготовлена для тебя. Я скажу тебе, почему ты странная женщина. Ксения, я сравнил тебя с изображением мадонны, которое пьяный ландскнехт прострелил из мушкета. Ты красавица. Ты воспитана, образованна и умна. Даже больше - ты талантлива. Бездарный человек не посмел бы предсказать тот шторм в море Лаптевых. Это мы, бездарные, не поверили тебе тогда. Обидно допустить в другом достоинства, которыми не обладаешь сам.
– Ты говоришь гадости не обо мне, а о себе,- заметила Ксения.
– А ты слушай. Это редкий случай... О чем это я?.. Да. Ты добра. Ты высоконравственна, отзывчива и трудолюбива. Найти в тебе порок труднее, чем в небе новую планету. Но человека не тянет к тебе, это я знаю по собственному опыту. Человек уважает тебя, пользуется тобой, благодарит тебя. И все. У него нет желания быть с тобой. Дыра от аркебузной пули зияет тьмой и отпугивает. Женщина распалась на части.
– А я и не женщина.
– Ксения выпила вина и закурила.
– Эта сторона во мне совершенно отсутствует. Все женское, что во мне было, все уничтожил этот прохвост. Женщина умерла. Почти умерла - я безумно хочу ребенка. От тебя. Я смотрю на твое лицо и уже знаю, что ты скажешь.
– Интересно, что?
– спросил он, смущенный откровенностью.
– Что-нибудь очень образное и не допускающее двух толкований. Например: «Я тебе не племенной бык».
– Пожалуй, - согласился он.
– Это в моем стиле.
Он заметил, что она смотрит на него свысока, с уверенностью, которой прежде в ней не было.
– О, ты еще увидишь, сколько во мне пороков, когда я стану хитрить и добиваться!
– сказала она.- Я не пощажу тебя. На дно твоей душевной помойки ляжет еще не один камень. Потому что я безумно хочу ребенка, и мне не все равно, от кого он будет рожден. Кто-то должен расплатиться за злодейство прохвоста. Жребий пал на тебя, Иван.
Он все еще пытался не принимать это всерьез, пытался улыбаться, хотел пошутить, но шутки не приходили на ум. Он спросил:
– Что он натворил? С чего это началось?
– Он заставил меня сделать аборт, - сказала Ксения.
– И после этого все покатилось. Не спрашивай больше, мне горько вспоминать. Я хочу говорить о том, что будет.
Он отрезвел, тяжелое предчувствие придавило его к стулу, захотелось подозвать Степочку... Лицо Ксении стало отстраненным и вдохновенным, она не говорила, а изрекала, словно завороженная Пифия, и он знал, что обязан подчиниться ее воле, потому что это не просто желание, а веление силы, создающей мир и овеществляющей себя в нем. Противопоставить ему можно только точно такое же веление и никакие доводы разума или запреты морали, годной для обуздания павианьих привычек. Он не мог найти нужных слов и сказал: