Два часа в благородном семействе, или о чем скрипела дверь
Шрифт:
ДДУШКА. Люблю, когда тебя ругаютъ.
СЫНОКЪ. Небылица! Безсмыслица! Клевета!
БАБУШКА. Груби, груби!
СЫНОКЪ. Не могъ едоръ быть ночью у Haди! Физически невозможно!
БАБУШКА. Ахъ, батюшка, да — если она сама намъ созналась?
СЫНОКЪ. Кто?
БАБУШКА. Надька.
СЫНОКЪ. Бабушка! Кто-нибудь изъ двоихъ съ ума сошелъ — или вы, или
ДДУШКА. Хо-хо-хо-хо!
БАБУШКА. Мило, очень мило! Хорошее воспитаніе обнаруживаешь, нечего сказать!
СЫНОКЪ. Какъ же Надя могла сознаться въ томъ, чего не было?
БАБУШКА. Видно, было, если созналась.
СЫНОКЪ. Да не было же, говорятъ вамъ!
БАБУШКА. Было!
СЫНОКЪ. Не было! Мн лучше знать.
БАБУШКА. Было!
СЫНОКЪ. А! Позвольте… я начинаю понимать…
БАБУШКА. Давно бы такъ, батюшка!
СЫНОКЪ. Благородная двушка!.. Какое самопожертвованіе!.. Ну нтъ-съ! Этому не бывать! Дудки! Я не позволю… Чудная двушка. Святая двушка! (Уходитъ.)
БАБУШКА. Какъ есть, одержимый!
ДДУШКА. Хо-хо-хо-хо!
БАБУШКА. Чему, генералъ?
ДДУШКА. На внука радуюсь. Внукъ по-дворянски себя ведетъ.
БАБУШКА. Хорошо по-дворянски! Семнадцать лтъ мальчишк, а уже за горничными бгаетъ.
ДДУШКА. А на что же и дворянство? Хо-хо-хо-хо!
Входятъ мать и дядя.
МАТЬ. Итакъ, мой милый братецъ, вы убдились, что ваша гуманность попала не по адресу.
ДЯДЯ. Что длать? Побжденъ, сдаюсь.
МАТЬ. Въ подобныхъ случаяхъ никогда не спорь съ порядочною женщиною. У насъ противъ порока — инстинктъ.
ДЯДЯ. Ты уже ршила отправить эту двицу?
МАТЬ. Даже отправила.
ДЯДЯ. Конечно, и ея обольстителя?
МАТЬ. М-м-м… нтъ… Для едора, я думаю, достаточно будетъ строгаго выговора.
ДЯДЯ. Вотъ и опять я не понимаю. Двое равно виноватыхъ. Одну гонятъ вонъ съ волчьимъ паспортомъ, а другому только читаютъ нотацію: впередъ не грши!
МАТЬ. А очень просто. Зачмъ же я буду держать развратную горничную, когда, за т же двнадцать рублей, найду на ея мсто сколько угодно честныхъ?
ДЯДЯ. Но подобный критерій нравственности, мн кажется, приложимъ и къ этому… какъ его?.. долговязому ловеласу?
МАТЬ. А, нтъ! Не скажи! Совсмъ не легко найти лакея такъ хорошо знающаго свое
БАБУШКА. Ты, Поль, не знаешь, какъ мы съ Лилечкою страдали отъ мужской прислуги, покуда Богъ не послалъ намъ едора.
МАТЬ. Именно самъ Богъ послалъ! Мамаша, помните Антона?
БАБУШКА. Вотъ. Осрамилъ на первомъ же нашемъ журъ-фикс.
МАТЬ. Представь, Поль: этотъ идіотъ, подавая дессертъ, осмлился чихнуть.
ДЯДЯ. Можетъ быть, у него былъ насморкъ?
БАБУШКА. Негодяй тмъ и оправдывался.
МАТЬ. Но я ему сказала: мой милый! насморкъ слишкомъ большая роскошь для услужающаго человка. Предоставьте ее господамъ.
ДДУШКА. Въ наше время насморковъ не было… у насъ, бывало, за насморкъ-то — чикъ, чикъ… на конюшню!
ДЯДЯ. Я, право, не знаю, что хуже для слуги: чихать при гостяхъ или ночью блуждать по квартир, разыскивая свою любовницу.
МАТЬ. Это не повторится. И, во всякомъ случа, это — въ ндрахъ семьи. Антонъ же компрометировалъ насъ при гостяхъ.
БАБУШКА. При баронесс фонъ-Клюгъ и граф Боркъ!
МАТЬ. Я просто сгорла отъ стыда.
ДЯДЯ. Припомни, однако, что отъ ночной ходьбы босикомъ тоже легко бываетъ насморкъ.
МАТЬ. Ты ршительно будто что-то личное имешь противъ этого бднаго едора.
ДЯДЯ. Нтъ, я только требую логики. Уволивъ обольщенную двушку, какъ можно оставлять въ дом мерзавца, который ее обольстилъ?
МАТЬ. едоръ совсмъ не мерзавецъ.
БАБУШКА. Вс знакомые завидуютъ намъ, что мы нашли такого прекраснаго лакея.
МАТЬ. Отпустить его изъ-за подобныхъ пустяковъ? Это даже смшно!
ДЯДЯ. Скажи еще: несправедливо!
МАТЬ. Если хочешь, и несправедливо. Я женщина старой морали. Въ подобныхъ исторіяхъ «она» всегда больше виновата, чмъ «онъ», а большая вина должна быть и больше наказана.
БАБУШКА. Разумется!
ДЯДЯ. Чмъ же это «она» больше виновата?
МАТЬ. А тмъ, что позволила себ забыть свои правила и допустила себя обмануть!
ДДУШКА. Прравильно! Не допускай! Хо-хо-хо-хо!
ДЯДЯ. Но, любезная сестрица, нсколько минутъ тому назадъ ты такъ хорошо говорила о домашнемъ соблазн всего этого скандала. Ты ужасалась, какой дурной примръ можетъ онъ подать твоей дочери.
МАТЬ. Но я же удалила Надежду.