Две кругосветки
Шрифт:
Через час — было как раз время обеда, — к Крузенштерну явился вахтенный и доложил, что Тапега вернулся. На этот раз король вместе с переводчиком и каким-то своим родственником захватил с собой туземца — владельца свиньи, который вроде бы готов был обменять животное на маленького попугая.
Сам король, едва ступив на борт, тут же проследовал в каюту капитана, да так и застрял там, любуясь своим отражением в большом зеркале.
Крузенштерн, меж тем, быстро проглотил щи из солонины, и через десять минут уже выскочил на шканцы: свинья была делом первостепенной важности. Каково же было его удивление, когда он увидел, что недовольный островитянин отплывает восвояси, так и не расставшись со своим громко хрюкающим сокровищем!
— Куда это он? — удивился капитан «Надежды», с сожалением глядя на удаляющуюся от шлюпа свинью, которую уже почитал своею, потому что полагал, что маленький попугай — вполне разумная плата за жаркое для господ офицеров плюс матросский суп на наваристом мясном бульоне.
Кабри, подозрительно бегая глазами, ответил, что островитянин рассердился от того, что ему не дали попугая.
— Как не дали? — возмутился Крузенштерн. — Велите ему вернуться!
Однако, вопреки ожиданиям, островитянин не только не вернулся, но принялся ещё быстрее грести к берегу. Родственник короля тоже поспешил удрать, сиганув в воду прямо с борта.
— А этот-то куда? — недоумевал Крузенштерн.
— Он хочет догнать лодку и уговорить туземца со свиньёй вернуться, — объяснил Кабри, глядя куда-то поверх капитанского плеча.
— Этот человек, похоже, что-то недоговаривает, — понизив голос, поделился с капитаном своими сомнениями старпом.
Крузенштерн задумался. Всё это было как-то странно.
Глава 36. Вампиры яда не боятся
В первой половине того же дня от «Невы» отчалил баркас, гружёный пустыми бочками для пресной воды. Матросы дружно налегали на вёсла, и долгожданный берег с каждой минутой всё приближался.
Было жарко. Сверкание воды слепило, больно резало глаз. На корабле, под натянутым над палубой тентом, не так припекало. Здесь же, на открытой воде, солнце палило вовсю. Руся, по всегдашней своей рассеянности ещё с вечера забывший фуражку на «Надежде» (нарушив, кстати, тем самым приказ Крузенштерна не выходить на палубу без головных уборов), сидел, прикрывая темя ладонью. Вздыхая и кряхтя, он ёрзал по банке [57] и мечтал поскорее скрыться куда-нибудь от проклятых солнечных лучей. Когда до берега осталось совсем немного, юнга Раевский жалобно спросил у мичмана:
57
Также для скрепления бортов.
— Можно, как причалим… Можно мне сразу в тень?
Мичман, истолковав его просьбу по-своему, понимающе подмигнул Руслану и снисходительно махнул рукой — валяй, мол, если с утра фруктами объелся.
Не обращая внимания на общий хохот, мальчик встал на носу и приготовился к прыжку. Несколько дружных ударов вёслами, и шлюпку вынесло на отлогий берег. Руся, раскинув руки, птицей слетел с баркаса. Споткнувшись, сделал кувырок с разгону, тут же встряхнулся, выправился и помчался, взрывая калёный песок, к пальмовой террасе.
Коричневые полуголые островитяне, собравшиеся на берегу встретить моряков, расступились, пропуская маленького этуа, и тут же забыли о нём. Дикари — как всегда шумные, назойливые — обступили баркас, оживлённо загалдели.
Матросы повыпрыгивали на берег. С наслаждением они прохаживались враскачку по плотному горячему песку, улыбаясь и весело переговариваясь. Хорошо было размяться и вместо качающейся палубы ощутить под ногами твёрдую землю.
— Тараканов, поглядывай за якорем, — добродушно напомнил матросу мичман о необходимости соблюдать бдительность.
Вчерашнее происшествие с баркасом «Надежды» было тому причиной. После небольшой отлучки лейтенанта Левенштерна с баркаса пропал якорь. Сначала наивно полагали — канат перетёрся, однако позже выяснилось, что якорь срезали предприимчивые островитяне. Вернуть якорь удалось только после вмешательства Крузенштерна и его переговоров с королём Тапегой.
Нукагивцы, отдать им должное, никогда не воровали друг у друга. У них это было не принято. Однако стянуть что-нибудь у чужих, видимо, почиталось островитянами за доблесть и всячески одобрялось. Так что за ними нужны были глаз да глаз.
Руся ухнул с разбегу в тёмно-зелёный омут тропической рощи. Струи прохлады — журчащие, влажные — омывали его с ног до головы. Джунгли булькали, плескали, свистели, шелестели, щебетали… Руся замер, заворожёно вслушиваясь в этот волшебный хор.
В чудесное многоголосье странным образом вплетались звуки его имени.
— Руся, Руся…
Зов растворялся в зелёном шелесте, в разноцветном мелькании. «Джунгли зовут?» — пронеслось в голове глупое. Мысли спутались. Всё вокруг звенело, пело, вилось лианами, двоилось, троилось, множилось. Из носа пошла кровь. Руся шмыгнул, сорвал широкий лист и прижав его к лицу, закинул голову. Видать, напекло. Вот и мерещится всякое.
Или… Или нет?
Руслан вытянул шею и прислушался.
Русские выгрузили на берег пустые бочки. Островитяне помогали с большой охотой и старанием.
Воду моряки намеревались заливать из шумного прибрежного ручья, впадавшего прямо в залив. Баркас отчалил и встал на верпе [58] в нескольких десятках метров от берега.
Матросы по двое наполняли бочки и пускали их вниз по течению. Островитяне умело сплавляли бочки по ручью, а потом вплавь через буруны подгоняли их к баркасу. На баркасе ещё двое матросов принимали на борт ценный груз.
58
Верп — малый якорь; также его часто используют, когда парусному судну нужно перейти небольшое расстояние, но нельзя идти под парусами по случаю штиля, противного ветра или тесноты прохода, в котором нельзя лавировать, и двигаются с помощью завозов верпа на баркасе или шлюпке.
— Вот ведь, черти, ловкие какие! — глядя на то, как нукагивец вплавь преодолевает пенистые гребни бурунов, умело справляясь с вертящейся в воде бочкой, удивлялся курносый, белобрысый матросик.
— Проворны! — соглашался его напарник, устало вытирая рукавом красное, мокрое от пота лицо. — И жара им нипочём.
— Вчера, рассказывают, бросили с «Надежды» одному кусок железа, да промахнулись. Тот нырнул за железякой, вынырнул и знаки делает — не достал, мол, другую давай. Что ты будешь делать — бросили ещё. А дикарь-то — поймал вторую и давай, братец ты мой, хохотать. Глядят — обе железки у него в руке. Он первую-то, слышь, достал со дна, да не показывал. Под водой ногами держал. Ну чисто — обезьяны!