Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
Тангейзер выбросил факел в огород.
За поворотом реки показались баржи. На пристани не было ни Карлы, ни кого-либо из ее сопровождающих. В воде отражались огни. Весла взметнулись вверх, и к берегу у дальнего конца баржи с углем причалила лодка. За ней следовало судно побольше, рыбацкий ялик. Он был опасно перегружен, но ему оставалось преодолеть не больше пятидесяти ярдов.
Матиас остановил Клементину, и кобыла раздула ноздри, словно благодарила его. Соскочив на землю, рыцарь отвел лошадь в тень у домов и отдал поводья Юсти. Он больше не мог дать мальчикам никакого совета – они все равно были не в состоянии воспользоваться чужими советами.
Госпитальер стал огородами пробираться к воде.
Паскаль тоже не нуждалась в его совете. Видимо, она спрятала Карлу и остальных в доме Ирен. Разумно. Милиция ничего не найдет на пристани. Пусть идут дальше, наткнутся на помет дьявола на улице и задумаются о своей судьбе.
Тангейзеру понравился ялик. Если на дне обнаружится мачта с парусом – а судя по всему, они там есть, – судно сможет довезти их всех до самого Бордо. Хорошо бы.
Рыцарь замедлил шаг. Первую лодку привязали, и милиция выбралась на берег, а ялик скользнул дальше, чтобы причалить за баржей с углем. «Пилигримы» находились в тридцати ярдах от него, ослепленные фонарями и занятые разговором. Похоже, они не подозревали об опасности. Матиас остановился. Пусть сначала привяжут ялик, соберутся вместе и отойдут. Он увидел руки, продевавшие веревку в железное кольцо на пристани. Нужно увести мальчишек от реки и спрятать. Иоаннит оглянулся.
Какой-то тихий звук. Шепот. Совсем близко.
– Тангейзер!
Он повернулся на голос. Прямо перед ним из темноты показалась громадная голова.
Эстель на плечах Гриманда не было. Но госпитальер почувствовал, как девочка взяла его за руку.
В руках короля Кокейна он увидел ножи.
– Мой Инфант. Умение оставаться невидимым делает тебе честь, но вы с Эстель должны быть в доме, – упрекнул его рыцарь.
– Возможно, но как ты заметил, меня там нет, – отозвался слепой гигант.
– Жди здесь и оставайся невидимым.
– Если в твоем плане для меня нет роли, то я придумал собственный.
– Эстель, – повернулся Матиас к девочке, – расскажи мне, что это за план.
– Я толкаю его прямо на солдат, а потом бегу и прячусь в доме Ирен, – объяснила та.
– Планами, составленными под воздействием опиума, лучше наслаждаться в мирное время. Жди здесь, – приказал Матиас.
– Тогда тебе придется меня убить, – предупредил его великан.
– Мой Инфант, у тебя нет глаз.
– Разве для того, чтобы сокрушить филистимлян, нужны глаза?
Гриманд говорил в полный голос, и головы людей на пристани повернулись в их сторону. Фонари. Мечи. Грозные окрики. Огни на второй лодке сбились в кучу.
Тангейзер по-прежнему хотел заполучить этот ялик.
В окне ближайшего дома вспыхнуло пламя. Грохнул выстрел, и мальтийский рыцарь узнал свое ружье.
– Эстель, беги и прячься, – велел он Ля Россе. – Я сам его отведу.
Глава 38
Кое-что из теории
– Тангейзер здесь. Я знала, что он придет. Он всегда приходит в самом конце. – Паскаль стояла у открытого окна кухни. – Милиция выгрузилась из первой лодки. Он нашел Гриманда.
Карла смотрела, как девочка поднимает ружье Матиаса и кладет его на подоконник. Итальянке приходилось видеть, что может сделать такое ружье с плечом неопытного человека. Кроме того, ей не хотелось, чтобы девочка подстрелила Матиаса. Тем не менее она не собиралась вторгаться в сферу ответственности Паскаль, и не в последнюю очередь потому, что та отвергла бы ее совет с той же решительностью, что и Гриманд. Графиня не имела права спорить с ними. Ее собственные решения были не менее безрассудными. Сумасбродство, общее для каждого из них, стало той силой, которая помогала им оставаться в живых.
Сумасбродство и Матиас, который вовсе не считал себя безрассудным.
Задача Карлы – сохранять спокойствие в самом центре бури.
Гриманд прав: этим центром являлась Ампаро.
На кухне было довольно темно – только слабый свет доходил туда из гостиной, где на решетке камина лежал факел. Там же остались фонари, Гуго и Мышки. Карла протянула руку к холодной печке позади себя и нащупала грубое полотенце. Свернув этот кусок ткани, она протянула его девочке:
– Паскаль? Подложи это под приклад. И напряги плечо, когда будешь стрелять.
Дочь печатника боялась. Карла тоже. Но итальянка по собственному опыту знала, что страх отнимает слишком много сил и поэтому долго терпеть его нельзя. Она научилась запирать его в дальнем углу сознания, чтобы он бесновался там в одиночестве. Но ей никогда еще не встречался человек, который, как Паскаль, превращал страх в сосредоточенность и радость. Природа подарила девушке слегка выпуклые глаза – эта особенность и щербатые зубы мешали назвать ее хорошенькой, – и теперь в этих глазах читалась пугающая графиню целеустремленность. Карла впервые заметила это, когда они вошли в дом с улицы и Паскаль, с неправдоподобной для нее силой подтащив убитого сержанта к люку погреба, сбросила его по ступенькам вниз. Вслед за ним отправилась и мертвая женщина.
Малан взяла полотенце:
– Спасибо, мадам. Вы когда-нибудь стреляли из ружья?
– Нет, но я знаю кое-что из теории. Ты стоишь слишком прямо и ноги ставишь очень близко друг к другу. Если отставить правую ногу назад и согнуть левое колено, то при отдаче ты повернешься, вместо того чтобы сопротивляться.
Паскаль последовала совету и кивнула.
– Преврати прямую линию в дугу. Тогда тебя не опрокинет назад, – добавила графиня.
– Превратить прямую линию в дугу? – Паскаль сымитировала нужное движение.
– Это я процитировала Матиаса, – пояснила итальянка. – А вот тебе еще одна его цитата: «Но ты должна быть чертовски быстрой».
– Я быстрая, – заверила ее девочка.
Карла хотела улыбнуться, но сдержалась и серьезно кивнула.
Услышав крик со стороны реки, они обе повернулись к окну.
– Их заметили, – сказала Паскаль. – Идите в гостиную. Ради ребенка.
Женщина уже уходила, чтобы уберечь Ампаро от дыма и грохота – хотя бы отчасти, – когда Паскаль склонилась к ружью.