Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
– Эти улицы полны людей, которые поклялись Богу и королю убить тебя и твоих единоверцев. Ты будешь делать то, что я говорю, без размышлений, – объявил Матиас.
– Да, сударь, – мгновенно согласился юный гугенот.
– В случае сомнений следуй за Грегуаром.
Юсти перевел взгляд на уродливого мальчишку и кивнул:
– Да, сударь.
– Я не потерплю ни слез, ни вашей кальвинистской дребедени. Хочешь стать мучеником, как некоторые твои собратья, – оставайся здесь.
– Я не хочу, чтобы вы считали меня трусом, сударь. Но я хочу жить.
– Тогда идем и испытаем нашу отвагу, прежде чем Арнольд не попросил меня превратить воду в вино.
Такое богохульство никого не развеселило, и Тангейзер смеялся один.
Де Торси повел их дальше. Они подошли к стражникам у дверей.
– Юсти, – сказал Тангейзер, – возьми Грегуара за руку и не отпускай.
Гугенот тут же подчинился. На Грегуара можно было положиться. Матиас шагнул вперед, но Арнольд взглядом остановил его и обратился к караульным:
– Именем Анжу, откройте двери.
Двое стражников и сержант вытянулись перед ним, внимательно разглядывая странную компанию.
– Позвольте спросить, с какой целью, милорд Торси?
– Тебя же зовут Ломбартс, так?
– Да, милорд.
– Как ты можешь видеть, Ломбартс, любимый – самый любимый – паж его высочества герцога Анжуйского был ранен, когда помогал подавить бунт.
Судя по реакции Ломбартса, он принял Орланду за содомита.
Сделав паузу, Арнольд кивком указал на Тангейзера:
– Это ученый лекарь и мальтийский рыцарь граф де Ла Пенотье. Он должен доставить несчастного пажа к королевскому хирургу Амбруазу Паре в особняк Бетизи, пока паж не угас.
– Милорд? – с сомнением переспросил стражник.
– Пока он не умер! – рявкнул Арнольд. – Если парень умрет, отвечать придется нам всем, но главная вина упадет на того, кто преградил ему путь к врачу. С каждой минутой угроза его жизни возрастает.
Матиас мрачно посмотрел на Ломбартса, как бы подтверждая серьезность своей миссии.
– И, раз уж так вышло, – продолжал де Торси, – выдели одного из своих людей, чтобы нести раненого.
Он указал на самого крепкого из гвардейцев, капрала.
– Этот человек подойдет. – Арнольд посмотрел на Тангейзера, который мысленно благословил его за неожиданную помощь, и прибавил: – Как видите, во дворце хорошо кормят.
Прежде чем Ломбартс успел возразить, госпитальер подошел к капралу и снял с плеча Орланду. Гвардеец крякнул, когда тело юноши легло ему на руки, и прислонился к стене, чтобы сохранить равновесие. Ломбартс посмотрел на мальчиков, державшихся за руки.
– Идиот и его сопровождающий тоже с нами, – прибавил де Торси.
Грегуар забормотал «Аве Мария». Ломбартс, решив, что уже исполнил свой долг, отстегнул от пояса ключи и открыл двери, ведущие из Лувра на улицу.
Тангейзер махнул Грегуару и Юсти, и они вышли. За ними зашагал массивный капрал с Орланду на руках. Арнольд протянул руку. Тангейзер сжал ее и посмотрел молодому человеку в глаза: между ними промелькнула какая-то искра, невозможная еще несколько часов назад.
– Спасибо, Арнольд, ты напомнил мне кое-что, о чем я забыл, – с чувством сказал мальтийский рыцарь.
– Сделка была обоюдовыгодной. Желаю вам найти жену целой и невредимой.
– Береги себя. Это опасное место для хорошего человека.
– Бог в помощь.
– В такую ночь лучше обращать свои просьбы к дьяволу.
Часть вторая
Темная ночь, черные дела
Глава 7
Настроение убивать
После забрызганных кровью залов Лувра Тангейзеру хотелось на свежий воздух. Но местная разновидность уличного воздуха принесла лишь разочарование. Глубокий вдох, призванный освежить и придать сил, заполнил горло густыми испарениями не менее дюжины образцов экскрементов. А ведь даже на галере можно рассчитывать на глоток морского воздуха! Жара влажным камнем давила Матиасу на грудь. Пот собирался на лбу и стекал по спине струйками, щекочущими, словно вереницы паразитов.
Таким был самый прохладный час наступающего дня.
Сплюнув в грязь, госпитальер пошел к границе круга света, который отбрасывал фонарь у караульного помещения.
Луна опустилась и скрылась за дворцом. Россыпь звезд еще проступала над легким туманом, но если в этих далеких огнях и содержалось благоприятное пророчество, Тангейзер не мог его прочесть. Большая Медведица и Полярная звезда помогли ему сориентироваться. На востоке ярко сиял Юпитер. Иоаннит направился к тесному кварталу, ближайшие дома которого подступали к самому двору Лувра. Париж можно было пересечь пешком меньше, чем за час, но если вытянуть все его улицы и переулки в одну линию, она продлится до самого Иерусалима. Или до преисподней, что вероятнее. В аду тьма настолько глубока, что излучает какое-то дьявольское сияние. Тени Парижа не излучали подобного света, но были не менее опасны. Из всех лабиринтов, созданных человеческим разумом, этот был самым безумным и неисследованным.
И где-то в этом лабиринте находилась Карла.
Тангейзер не знал, как он будет без нее жить, в кого превратится, если потеряет любимую, и ему было страшно. Как объяснял ему Петрус Грубениус [14] , все вещи во вселенной, от безмолвных камней до самого Господа Всемогущего, обусловлены необходимостью, которая выражена в телосе, цели существования, и страх напомнил рыцарю, что его цель – Карла. С возрастом душа Матиаса все больше ожесточалась. И жена с ее любовью и музыкой, с ее надеждой спасла его от подступающего отчаяния. Без нее он отправится прямо в ад – добровольно. Погрузится в пучину зла. Растратит себя на безумие и разрушение, потому что таким станет его телос.
14
Петрус Грубениус – алхимик и философ, с которым Матиас встречался в ходе событий, описанных в книге Тима Уиллокса «Религия».
Он уговаривал себя, что Карла надежно защищена. Чтобы победить Алтана Саваса, потребуется много решительных или склонных к самоубийству людей. Но Тангейзер опасался за ребенка в животе супруги. Он с нетерпением ждал известия о рождении малыша и в то же время боялся этого. Выживет ли ребенок или умрет через несколько часов после первого вдоха? Так умер их с Карлой первенец меньше двух лет назад – Матиас сам окрестил его, дав сыну имя Игнатиус Борс, поскольку священника поблизости не оказалось. Если Орланду тоже умрет, иоаннит не представлял, хватит ли у него мужества сообщить жене эту новость. После смерти Игнатиуса Карла скорбела молча, но вынести ее молчание было тяжелее, чем все стенания Ирана.