Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
– Вот что с ними стало, – вздохнул мальчик. – А им нужно было лишь немного воды…
– Нам пора идти. – Матиас сжал его плечо.
– Посмотрите – они пытались перегрызть планки. Освободиться.
– Мы хотели им помочь.
– Но не очень старались.
– Не очень, – согласился госпитальер.
Неожиданный звук заставил его вскинуть голову: он не верил своим ушам. От этого шума содрогалась сама ночь – он был словно напоминанием о более благородных существах, некогда владевших этим миром. Никакие другие звуки не производили на Тангейзера большего впечатления, за исключением разве что музыки в исполнении Карлы и Ампаро.
– Это лев, – изумленно пробормотал Матиас.
– Король держит львов, чтобы натравливать на них собак, – объяснил Грегуар.
– Хорошо бы его самого запереть в клетку с теми и другими, – буркнул его господин.
– Наверное, им страшно, – вздохнул Юсти.
Тангейзер заметил среди мусора несколько обнаженных тел, возможно, братьев юноши. Надеясь, что молодой гугенот их не видел, он отвел мальчиков в сторону.
– Сомневаюсь, что львы способны бояться, – заявил он. – Идем к месье Паре!
Тангейзер и его спутники пересекли площадь. Стефано повел их сначала к реке, а затем на восток, мимо череды открытых пристаней. Еще один поворот, на этот раз на север – и они оказались на улице, по которой герцог де Гиз – если Матиас правильно сориентировался – вел за собой убийц. Часовой с алебардой посмотрел на крест на груди госпитальера, на капрала с его ношей и не стал их останавливать.
Иоаннит ускорил шаг, обогнал Юсти с факелом и пошел вдоль самых домов на восточной стороне улицы. Его глаза уже привыкли к темноте. При этом всякий, кто приблизился бы к ним, смог бы увидеть только пламя факела в трех шагах позади, а сам Тангейзер остался бы незаметным на фоне стен. Квартал состоял из постоялых дворов, пансионов и мастерских ремесленников, которые обслуживали дворец. Тангейзер уловил запах воска и терпентина [15] . Улица словно замерла, ошеломленная волной прокатившегося по ней насилия.
15
Терпентин – липкая жидкость, добываемая из хвойных деревьев. Терпентиновое масло также называют скипидаром.
За темными окнами и запертыми дверьми молились семьи, объятые страхом перед грядущим днем. Замки не были препятствием для убийц – двери просто сбивали с петель тупыми концами алебард. На выбитых и на распахнутых дверях были грубо намалеваны белые кресты, на которых еще не высохла краска. У одного из домов рядом с выбитой дверью лежал ряд тел, босых, в ночных рубашках с мокрыми черными пятнами – людей построили вдоль стены и проткнули пиками. Колокольный звон здесь звучал громче, но его перекрывали доносившиеся из дома голоса: один, мужской, проклинал Бога, другой, более тихий, пытался успокоить его. Тангейзер слышал плач и вопли насилуемых женщин. От женского крика у него все перевернулось в душе. Он остановился, чувствуя, как изнутри у него поднимается волна ярости. Нет, это не подходящая ночь для поисков справедливости – не стоит даже пытаться!
Подавив стыд, рыцарь двинулся дальше.
Внезапно перед ним возник угол здания, словно выросшего из земли, чтобы расщепить улицу надвое. Широкая дорога вела на восток, узкая – на север. Матиас свернул на восток. Снова выбитые двери, а у стен – еще теплые трупы с широко раскрытыми ртами в лужах черной, густеющей крови. Направо и налево отходили многочисленные переулки, растворявшиеся в темноте. Затем показалась арка, ведущая неизвестно куда, и еще одна улица справа.
Тангейзер следовал за поворотами улицы, мимо переулков и отгораживавших внутренние дворы ворот, пока вдалеке не показался широкий перекресток. Там, в темноте, мерцала дюжина факелов, желтый свет которых отражали лезвия алебард. Всадники. Послышались торжествующие крики, в которых сквозила еще не утоленная жажда крови. Госпитальер оглянулся.
Показался Стефано, а за ним и мальчики. Поворачивая к перекрестку, Матиас увидел мужчину, выскользнувшего из переулка справа, в самом конце улицы.
Парика на нем не было, и своей безволосой головой он напоминал монаха, лет же ему было чуть больше тридцати. Мужчина был совсем голым, если не считать одной туфли. Тангейзер метнулся на противоположную сторону улицы – звук колокола заглушал его шаги. Больше он никого не увидел. На шее лысого мужчины висел кожаный кошелек – судя по тому, как он раскачивался, довольно тяжелый. В левой руке беглец держал кинжал, но, по-видимому, он не привык к оружию. Мужчина приближался к Стефано и подросткам, но, похоже, думал о бегстве, а не о противостоянии. Возможно, он и не бросился бы на капрала, но иоаннит не стал рисковать и атаковал его сзади.
Незаметно подкравшись, он схватил запястье руки с кинжалом, одновременно вонзив собственный кинжал сверху вниз над ключицей беглеца. Когда рукоятка уперлась в тело, Тангейзер повернул лезвие, чувствуя, как рвутся жизненно важные органы и ткани. Жизнь мгновенно покинула тело жертвы, но госпитальер чувствовал, как она уходит, и в который раз удивился этой загадке. Голый мужчина, не издав ни звука и даже не дернувшись, опустился на колени и стал валиться на землю. Матиас удержал его от падения за рукоятку кинжала, схватил кожаный ремешок кошелька и снял его с головы жертвы. Выдернув кинжал и следя за тем, чтобы не попасть под струю крови, хотя большая ее часть уже вылилась внутрь грудной клетки, он отпустил труп, и лысая голова убитого упала в канаву. Потом иоаннит вытер кинжал и вложил его в ножны.
От мягкой кожи кошелька исходил запах лаванды, и Тангейзер сделал глубокий вдох. Золотые монеты он узнал по весу, даже не заглядывая внутрь. У кошелька имелась петля для надежного крепления на поясе. Матиас нагнулся за кинжалом мертвеца. От резкого движения снова заболела спина, и госпитальер разразился проклятиями. Он проклинал протестантов, проклинал короля, проклинал недуги, все чаще терзавшие его кости. Затем он стал разглядывать свой трофей. Это был, судя по всему, миланский кинжал, длиной в одну треть меча, очень удобный в ближнем бою. Великолепная сталь, рукоятка из ляпис-лазури и маленькое кольцо указывали на то, что оружие было парадным, но его боевые качества при этом не пострадали. Вместе с ножнами кинжал мог стоить не меньше, чем золото в кошельке, однако ножен нигде не было видно.
Тангейзер сунул кинжал за пояс сзади, рукояткой к правому локтю. Потом он снял с трупа два кольца и положил их в кошелек и лишь после этого впервые посмотрел в лицо покойнику. Однако оно было скрыто в тени. Этот человек был уже мертв – Матиас просто ускорил дело. Если это убийство и легло пятном на его совесть, то таких пятен там было в избытке. Он выпрямился, потянулся и опять поморщился от боли.
Факел приближался, а с ним и равномерный звук шагов Стефано. Увидев Тангейзера, гвардеец смахнул со лба пот, заливавший глаза. Орланду еще дышал. Юсти наклонил факел, и они с Грегуаром уставились на голого и окровавленного мертвеца. Тот лежал, согнув колени, в такой позе, словно смерть настигла его во время акта извращения. Потом они увидели, что их предводитель пристегивает к поясу кошелек.
– Вы его ограбили? – спросил Юсти.
– Нет такой крепости, которую нельзя завоевать с помощью золота. А мы должны покорить Париж. – Матиас посмотрел на капрала. – Далеко еще?
Стефано покачал головой и подбородком указал вперед:
– Чуть дальше той суматохи.
– Хочешь, я возьму Орланду?
– Нет, сударь. С вашего позволения, я переложу его на другое плечо.
Тангейзер помог ему, а затем повел спутников к скоплению людей и лошадей на перекрестке. Сзади послышался голос, призывавший бежать быстрее, и топот ног.